Григорий Левин. Человек среди людей

Мне выпало на долю большое счастье — знать лично многих дорогих мне поэтов, которыми, как и сверстники мои, я бредил в молодости, в их числе Н. Асеева, М. Зенкевича, Б. Пастернака, А. Прокофьева, В. Саянова, М. Светлова, И. Сельвинского, Я. Смелякова, Н. Тихонова, И. Эренбурга… Знакомству с А. Ахматовой я обязан М. С. Петровых.

В 1937—41 годы я учился в Харьковском государственном университете на филологическом факультете. Первый курс мы прошли — плечо в плечо — с моим заветным другом Михаилом Кульчицким. Кульчицкий после окончания первого курса ХГУ перевелся в Литературный институт имени Горького Союза писателей СССР. Мы переписывались, а когда Кульчицкий приезжал в Харьков — неизменно встречались. Он познакомил меня с тогда еще мало известным Б. Слуцким.

Михаил Кульчицкий пристально следил за всем талантливым, что появлялось в советской поэзии.

Вот в эти-то предвоенные годы мы с моим другом под многими переводами, забыть которые было невозможно, впервые обнаружили имя М. Петровых. С тех пор для нас стало важно не столько то, кого переводит Мария Сергеевна, а то, что переводит именно она. Ее голос в переводах — при всей верности оригиналу — мы угадывали даже без подписи.

На моем жизненном пути, где-то в конце 1941 года, я случайно встретил в Казани замечательного еврейского поэта Самуила Галкина. И при первом случайном знакомстве он рассказал мне о смерти Марины Цветаевой. Тогда же рассказал о чистопольском братстве и — особо — упомянул о блистательном успехе М. Петровых, о ее стихах, посвященных Пушкину, высоко оцененных всеми поэтами, в том числе Н. Асеевым и Б. Пастернаком.

Запавшее мне в память имя М. Петровых, которое я отыскивал во всех сборниках переводов, можно сказать, облеклось плотью и кровью, когда я услышал Самуила Галкина. В его словах явственно проступало слово «открытие». Кстати скажу, именно Марии Сергеевне мы обязаны лучшими книгами Самуила Галкина: высоко она его ценила и, не зная языка подлинника, проявила редчайший вкус и чутье. В связи с этим вспоминаю вечер С. Галкина, на котором председательствовал Константин Симонов. Мария Сергеевна на этом вечере не произнесла ни слова. Но когда К. Симонов сказал о ее заслугах в открытии русскому читателю большого поэта С. Галкина, — весь зал встал и бурно аплодировал русскому поэту, который столько сделал во имя Поэзии. Вспоминаю характерную для нее записку во время вечера: если буду выступать, надо сказать о достоинствах ценимого ею переводчика И. Гуревича.

Однажды, перелистывая журнал «Русская литература» (Ленинград), я обнаружил и переписал опубликованное там стихотворение Б. Пастернака, записанное в альбом одному из его чистопольских почитателей. И здесь я услышал отзвук того, о чем рассказывал мне С. Галкин:

…Где, лучшие среди живых,

Читали Федин и Леонов,

Тренёв, Асеев, Петровых…

Как видим, имя Марии Сергеевны здесь даже зарифмовано. И думаю, не случайно. Ведь она так высоко чтила имя Бориса Пастернака.

…На единственной своей прижизненной книге «Дальнее дерево» Мария Сергеевна написала: «…скромный знак благодарности за двадцать пять лет нашей дружбы. Мария Петровых. 10 января 1969 г.» В «Литературной газете» была напечатана моя статья об этой книге: «Зоркость сердца». Мария Сергеевна прислала мне теплое письмо, написанное характерным для нее сдержанным и благородным стилем… Чем дороже тебе человек, тем труднее говорить о нем, когда его уже нет… Удивительная черта Марии Сергеевны — при ее вошедшей в поговорку скромности — душа, открытая общению с людьми. Степень ее доверия к людям, веры в них была беспредельна. Мне запомнились в стихотворении Веры Звягинцевой, посвященном Марии Петровых, такие строки: «Ты откуда такая, откуда, Что и слава тебе не нужна?!» И там же есть еще одна примечательная строка: «Покажись, безымянное чудо». Вот именно — безымянное…

Но имя-то было. И не одно только имя…

Кстати, существенная деталь: Мария Сергеевна как-то рассказывала мне, что получила письмо от Александра Трифоновича Твардовского, когда он снова вступил в должность редактора «Нового мира», с просьбой прислать в журнал ее стихи. Среди многих имен не забыл все же Александр Трифонович — Марию Петровых. Но свои стихи в «Новый мир» она так и не отправила… Еще один штрих в этом же плане. Михаил Львов готовил очередной выпуск «Дня поэзии». А ведь именно в «Дне поэзии» в 1956 году впервые было опубликовано стихотворение М. Петровых «Назначь мне свиданье на этом свете…», о котором А. Ахматова сказала как о «шедевре лирики». М. Львов читал по телефону Марии Сергеевне строки ее стихотворений, просил, чтобы она дала что-нибудь в очередной выпуск «Дня поэзии», при этом гарантируя безусловную публикацию стихов. Тем не менее Мария Сергеевна отказалась решительно. Случилось так, что я присутствовал при этом разговоре, и об отказе М. Львов говорил мне с большим сожалением.

Три состава отдела поэзии издательства «Советский писатель», возглавляемые последовательно поэтами В. Субботиным, М. Львовым, Е. Исаевым, зная единственную в своем роде, ничем не преодолимую скромность Марии Сергеевны и высоко ценя ее дарование, предлагали неслыханное в издательской практике: приехать к ней на дом и на дому у нее составить книгу. В этом плане я должен был как бы играть роль связующего звена. А Мария Сергеевна все отнекивалась, отговаривалась, искала — и находила — поводы, чтобы отложить встречу с работниками издательства.

Вспоминаю — единственное в своем роде — заседание секции поэтов Московской писательской организации (ныне — Творческое объединение поэтов). Удивительное было заседание: заведующий отделом русской советской поэзии «Советского писателя» Егор Исаев докладывал план отдела поэзии на очередной год. Встаю и говорю: «План хороший. Но есть одно упущение: нет в нем имени Петровых». А книги-то не было: Мария Сергеевна так ее и не составила. Но настолько был высок авторитет поэта, что все единодушно высказались за включение в план издательства практически еще не существовавшей книги. Однако и в этом случае Мария Сергеевна так и не сдала рукопись в издательство.

Когда подумаешь о напористости иных молодых да ранних, у которых уже издано по десять-пятнадцать книг, как правило, книг без стихов, — вот тут-то и заходится сердце…

Одного-единственного человека, достойного Марии Сергеевны по таланту и по скромности, могу назвать — А. Тарковского. Как и Мария Сергеевна, многие годы он был преимущественно известен как переводчик. Первая книга оригинальных стихов А. Тарковского «Перед снегом» вышла в свет, когда Арсению Александровичу было за пятьдесят… Но после этого, хотя и с перерывами, книги А. Тарковского находили дорогу к читателю. Что же касается М. С. Петровых, то «Дальнее дерево» осталось единственной прижизненной книгой ее оригинальных стихотворений.

Десять последующих лет жизни поэта подарили нам немало блистательных переводов, в том числе удивительную книгу, открывшую читателям своеобразного болгарского поэта Атанаса Далчева. Но так мы и не дождались тогда второй книги Марии Сергеевны. Только посмертно, в 1983 году, вышла книга ее стихов разных лет «Предназначенье».

М. Петровых вела уединенный образ жизни. В течение многих лет она редко выходила на люди. И тем не менее она всегда была с людьми. В числе неизменных ее друзей такие имена, как Н. Заболоцкий и А. Тарковский. Были в кругу этих имен — В. Звягинцева и К. Арсенева, В. Потапова и Ю. Нейман, Н. Гребнев и Г. Корин… Было много молодых ленинградских поэтов. А главное — неизменно была А. Ахматова, которая в свои приезды в Москву неоднократно останавливалась у Марии Сергеевны. В один из таких приездов Мария Сергеевна и познакомила меня с Анной Андреевной Ахматовой, зная, что для меня это будет большим праздником.

Нежно полюбили Марию Сергеевну участники руководимого мною в течение многих лет литературного объединения «Магистраль». Мария Сергеевна не однажды присутствовала на занятиях этого коллектива, в частности на выездном заседании секции художественного перевода. Вместе с ней были П. Антокольский, С. Городецкий, Л. Пеньковский, В. Звягинцева — всего, кажется, одиннадцать человек. Это выездное занятие объяснялось тем, что в «Магистрали» были талантливые молодые переводчики. У меня сохранилась фотография так называемой поэтической встречи Нового года в «Магистрали», здесь рядом с Марией Сергеевной — С. Наровчатов, П. Антокольский, М. Шехтер…

Участники «Магистрали» бывали и дома у Марии Сергеевны. Она слушала их стихи, говорила о них строго, но бережно.

Внимательно слушая и точно оценивая стихи других поэтов, свои же Мария Сергеевна, как правило, читать не любила. Больших трудов стоило добиться от нее, чтобы она прочитала или дала прочитать несколько своих стихотворений. Как большую драгоценность храню я переписанные ею после моих просьб несколько стихотворений, среди них — широко известное ныне «Дальнее дерево» («От зноя воздух недвижим…»), о дереве, не находящем покоя и в тихую погоду. Помню, как поразили меня строки: «Оно бы радо убежать, Да корни глубоки».

Марии Сергеевне я обязан чутким пониманием и ободрением. Каждая встреча с ней — это была не только оценка стихотворений, но большой разговор о поэзии, встреча с русским языком в его корневой основе. Теперь могу покаяться: заметив, что Мария Сергеевна увлечена разговором, я старался незаметно для нее записывать наиболее замечательные ее высказывания, хотя лучше меня справился бы с этим магнитофон: записывать надо было бы все подряд. Каждое ее слово мы старались вобрать в себя, буквально в плоть и кровь. И к концу встречи было такое ощущение, как после целого дня напряженной творческой работы. Она прямо-таки излучала какую-то радиоактивную энергию, которая требовала столь же радиоактивной реакции.

И как она умела радоваться удачам своих товарищей, особенно молодых, как умела их окрылять! И как старалась достойно проводить в последний путь своих сверстников. В этих случаях она не только нарушала свое затворничество, но заботилась о том, чтобы о них сказано было должное слово. Помню, как просила она меня сказать это слово при проводах Веры Звягинцевой, Клары Арсеневой…

Щедрая душой, Мария Сергеевна не была безразлично добренькой. Как бы ни было знаменито то или иное имя, если оно было ей не дорого, не близко, то она говорила спокойно и безразлично: «Это не мой поэт». В литературе она выбирала душевно родственное себе.

Вспоминаю отдельные имена. Прежде всего — драматурга А. Н. Островского. Высоко ценила А. Ахматову, М. Цветаеву, М. Волошина, Б. Пастернака.

О чувстве языка у Марии Сергеевны можно было бы рассказать очень много. Ограничусь одним личным примером. В двенадцатом номере «Юности» за 1956 г. было опубликовано мое стихотворение «Я тебя другой хотел бы видеть». Мария Сергеевна обращает мое внимание на строку «Не хочу совсем тебя обидеть» и говорит, примерно, следующее: «Значит, совсем обидеть не хотите? А все же обижаете? Здесь надо было сказать не „совсем“, а „вовсе“», — с некоторым даже раздражением сказала Мария Сергеевна, как бы с обидой за язык, который она так любила и чувствовала. Мне стало совестно, что я сам не сумел заметить досадной неточности. А как-то в разговоре я употребил слово «язык?вая». Мария Сергеевна с досадой говорит: «Запомните: это колбаса есть такая — язык?вая, а о языке надо говорить — языков?я». Вспоминается, как Марину Цветаеву раздражало употребление слова «обязательно» в смысле слова «непременно».

Как и многие другие, бесконечно обязан я Марии Сергеевне ненавязчивыми уроками языка, художественного вкуса, такта.

Как и многих других, привлекала и меня Мария Сергеевна к переводу стихотворений любимцев своих — того же С. Галкина, Маро Маркарян. По личному опыту скажу, что была она образцовым редактором — точным, предельно внимательным к слову, но ничего не навязывала, только советовала.

Кровью сердца написанные стихи М. С. Петровых отзываются постоянной и бесконечной болью в душе. Для очень многих она была олицетворением чистоты, подлинности, благородства.

О широте творческих интересов М. Петровых говорит ее дружба с такими замечательными учеными, как Н. Гудзий, В. Адмони.

Свои несколько отрывочные воспоминания разрешу себе закончить стихотворением, посвященным дорогому мне поэту и человеку. Надеюсь на то, что оно доскажет невысказанное прозой.

М. Петровых

Мне кажется, что вы светлее,

Что в вас того смятенья нет,

С которым жить вдвойне труднее,

Что вас спасает этот свет.

Что вас спасает этот свет.

Та мудрость жизни, чистота,

Как та вершина снеговая

Большого горного хребта.

Свою умея слабость прятать,

А может быть, одолевать,

Иную ведаете правду

И с нами делитесь опять.

И всем вы щедро раздаете,

С кем только случай ни сведет.

И оттого вы так живете,

Как правду знающий живет.

А у меня стезя иная,

В ней радость тоже есть своя.

Порою с ней и я узнаю

Тот смысл высокий бытия.

Пускай и увлечен иною

Стихией, я опять стою

Пред вашей чистой глубиною,

И в ней себя я узнаю.