Владимир НОВИКОВ Тренировка духа

Что такое жизнь? Что такое человек? Правильно ли мы все живем, а если неправильно, то как надо жить?

Этими вечными и злободневными, простыми и сложными вопросами рождены песни Владимира Высоцкого. И, взятые вместе, его песни могут дать каждому, кто им внимает, ясный и убедительный ответ. Он никогда не лежит на поверхности, не формулируется декларативно. Высоцкий заставляет нас нырять в смысловую глубину своих сюжетов, многократно проходить песенную дистанцию с весьма неожиданными изгибами и поворотами, вступать со своими персонажами в напряженное взаимодействие, в борьбу. Многие песни Высоцкого на первый взгляд кажутся легковесными, а на самом деле таят большую смысловую тяжесть. Противниками и ниспровергателями поэта — и при жизни его, и после смерти — становились главным образом те, кто не захотел или не смог этот смысловой вес взять. Они сердились и сердятся на песни, на их автора, хотя, быть может, им стоило в первую очередь рассердиться на самих себя, и не без пользы. Но и тем из нас, кто прочно привязан к песенному миру Высоцкого, не надо обольщаться и считать, что мы все уже поняли. Духовным единомышленником поэта нельзя сделаться раз и навсегда. Давайте честно себе признаемся: для каждого из нас в наследии Высоцкого есть предельно близкие, предельно понятные песни, а есть как бы закрытые, к которым не знаешь как и подступиться.

И это закономерно и правильно. Не затем творил Высоцкий, чтобы в его отношениях с собеседниками воцарились «именины сердца». Его целью было, как сам он говорил, «царапать душу», а это касалось и единомышленников поэта, и его оппонентов. Подлинный смысл песни открывается не без труда, причем труд умов и душ читателей и слушателей, быть может, и есть самое главное в контакте Высоцкого с многомиллионной аудиторией. Это своего рода коллективная тренировка духа.

Почему так часто обращался Высоцкий к теме спорта? Да потому прежде всего, что спорт — неотъемлемая часть нашей жизни, потому, что каждый человек во многом раскрывается через свое отношение к футболу и хоккею, боксу и шахматам. И пылкая увлеченность спортом, и равнодушие к нему, и даже открытая неприязнь к спортсменам и болельщикам — это все определенные жизненные позиции. Наша повседневная речь насквозь пропитана спортивными метафорами: о преуспевающем честолюбце мы говорим «набирает очки»; о неравной борьбе — «игра в одни ворота»; если же один собеседник срезал другого остроумным словцом, то можно услышать от кого-нибудь из присутствующих «один — ноль», — и всем будет понятен этот, казалось бы, сугубо спортивный оборот речи. Спорт стал, помимо прочего, демократическим языком человеческого общения — не мудрено, что Высоцкий, столь жадный до жизни и до людей, этим языком активно пользовался и владел им свободно и творчески.

Спортивные мотивы то и дело врываются в его песни, сюжетно далекие от стадионов и соревнований. Вот бедолага, тайно и безответно влюбленный в женщину, живущую по соседству, с трепетом сообщает, что у нее «брат — футболист «Спартака». Вот фанатик телевидения, прикованный к своему «ящику», чувствует себя «на короткой ноге» с легендарным Мюллером. А у другого телевизора сидят всенародно известные Ваня и Зина, и баня не без вызова нахваливает выступающую «гимнасточку». Про таинственную «личность в штатском» мы узнаем, что она «раньше боксом занималась», и даже фантастический джин, вызволенный из бутылки поклонником зеленого змия и необычайно способный по части «мордобития», может быть, тоже «теперь боксом занимается»… Спорт у Высоцкого не отгорожен от остальных сфер деятельности человека — как и в реальной жизни.

При этом Высоцкий целеустремленно осваивал спортивную тему как таковую. Недаром он так часто говорил на своих концертах, что собирается довести общее число спортивных песен до сорока девяти — как в «Спортлото». В этой шутке большая доля Правды и серьезности. Ведь совокупность существующих видов спорта — это своеобразная модель всей многогранной жизненной действительности, всего спектра человеческих возможностей, подлежащих выявлению и развитию. Таблица «Спортлото» — это краткая энциклопедия спорта, и Высоцкий сверял с нею ту энциклопедию российской жизни 60 — 70-х годов, которую он творил на наших глазах и которую мы не устаем сегодня вновь и вновь перечитывать.

Девиз спорта «Быстрее, выше, сильнее!» в применении к марафонскому песенному пути Высоцкого можно было бы перевести так: «Глубже, добрее, точнее!» Ибо именно такие задачи ставил он перед собою, стремясь как можно глубже понять людей самых разных профессий, возрастов и социальных положений, как можно добрее и великодушнее истолковать сложность искалеченных нелегкой судьбой натур, как можно точнее передать мысли, речь, житейский опыт своих современников. Потому принимали Высоцкого за своего летчики и моряки, космонавты и шоферы. И конечно, спортсмены. Высоцкому в равной мере чуждо преклонение перед звездами большого спорта и пренебрежительное тре-тирование спортсменов как якобы односторонне развитых людей (такие есть, конечно, но куда больше личностей, далеких от спорта и при этом не развитых ни в каком отношении). Верный своему главному творческому принципу, Высоцкий истово «влезал в шкуру» легкоатлета и футбольного вратаря, конькобежца и штангиста.

Такую неподъемную громаду

Врагу не пожелаю своему —

Я подхожу к тяжелому снаряду

С тяжелым чувством: вдруг не подниму?!

Мы оба с ним как будто из металла, —

Но только он — действительно металл.

А я так долго шел до пьедестала,

Что вмятины в помосте протоптал.

Чтобы так понять внутренний мир атлета, недостаточно видеть его со стороны. Для этого нужно безоглядное, мучительное перевоплощение, нужно «нутром» почувствовать, как штанга «мышцы рвет по швам». Высоцкий не скупился на такого рода творческие усилия.

Участь и труд спортсмена во многом сходны с работой и судьбой поэта и артиста. То же постоянное самопреодоление, напряжение всех сил, тот же постоянный риск и опасность срыва. Потому, наверное, Высоцкий, уважая и понимая истинных спортсменов, так не жаловал всякого ррда околоспортивных дельцов, очень похожих на дельцов окололитературных и околотеатральных. Таких, как тренер — «экс- и вице-чемпион ОРУДа», выжимающий из подопечных успехи любой ценой. Суетливых комментаторов, готовых «вопить» по поводу и без повода и склонных к псевдоидеологическим трактовкам спортивных событий. Фанатичных болельщиков («фанатов», как их теперь называют): они, конечно, напоминали Высоцкому пылких, но бестолковых поклонников театра, и это о них сказано: «В восторженность не верю». Высоких «начальников», готовых отправить сражаться за шахматную корону игрока, едва усвоившего ходы, но зато анкетно безупречного и настолько «политически грамотного», что староиндийская защита ему «напоминает индо-пакистанский инцидент». Тут Высоцкий привлек наше внимание к острым социальным проблемам, связанным не только со спортом. Пристально всматриваясь в жизнь и труд спортсменов, поэт шел от фактов к обобщениям. Спорт стал для него щедрым источником экспериментальных ситуаций, в которых особенно отчетливо видны социальные конфликты, закономерности общественной психологии.

Возьмем, к примеру, песню о прыгуне в длину. В соревнованиях по этому виду спорта действует условное и беспощадное правило: если прыгун заступил черту, его результат не засчитывается — каким бы высоким он ни был. И вот герой песни Высоцкого досадно страдает от этого правила: заступив черту, он превращается в «человека-кенгуру» и готов улететь на девять метров, а прыгая по правилам, показывает результаты весьма жалкие. Что же, Высоцкий призывает здесь изменить правила и фиксировать результаты по-другому?

Да нет, конечно. Спорт есть спорт, и действующие в нем условности, наверное, по-своему разумны. Во всяком случае, вопрос о спортивных правилах и возможных изменениях в них находится всецело в компетенции специалистов. Высоцкий говорит здесь о другом — о необходимости изменить некоторые правила нашей социальной жизни: «Если б ту черту да к черту отменить — я б Америку догнал и перегнал!» Речь идет о черте бюрократизма, безгласности, мелочной регламентации. О совершенно бессмысленных ограничениях творческой инициативы людей. Минуло несколько лет после смерти Высоцкого — и страна заговорила об этом открытым текстом. Переступает черту экономика, пришли к читателям и зрителям дерзко нарушающие «правила игры» книги и фильмы. Неуютно почувствовали себя те, кому пресловутая черта помогала скрывать свою бездарность и гражданскую беспринципность. Они не прочь воскресить былые правила, и в беспощадном споре с ними нам помогает сегодня голос Высоцкого.

Казалось бы, не такое уж сложное дело — проводить такие вот параллели между спортом и жизнью. Но это только так кажется. Чтобы подобные аналогии и сравнения были действенными, проникали в умы и души, требуются большое искусство, зоркость и цепкость взгляда, внутренняя свобода мышления и чувствования. Высоцкий всем этим обладал, он сумел найти тот единственный угол зрения, тот ракурс, при котором «спортивный» план песни и план «жизненный», накладываясь друг на друга, создают ощущение стереоскопической глубины и объемности изображения.

Подлинное познание начинается с сомнения. Высоцкий позволил себе усомниться в правилах самых разных игр, не только спортивных. Он взял и посмотрел на спорт как бы глазами человека, этих правил не знающего. И получилось множество парадоксальных, нестандартных ситуаций. На ринг выходит сентиментальный боксер, не способный бить человека, — и вдруг выигрывает поединок, не нанеся ни одного удара. Марафонец сетует, что на дистанции нельзя ни пить, ни есть, ни спать. А метатель молота устанавливает рекорд потому, что ему просто хочется свой снаряд зашвырнуть подальше и навсегда от него избавиться.

Все это в шутку — и все это всерьез. Остроумие Высоцкого не просто развлекает нас — оно уводит наше сознание с привычной колеи, заставляет по-новому взглянуть на знакомое и примелькавшееся. Во всех этих случаях поэт прибегает к старинному литературному приему, который литературоведы вслед за Виктором Шкловским называют остранением. Суть приема в том, чтобы показать странность и нарочитость всякого рода правил и привычных норм, противоречащих здравому смыслу и человеческой природе. Так, Эразм Роттердамский в «Похвале глупости» выставил все людские обычаи нелепыми, проистекающими от недоумия. Так Гулливер, предельно нормальный человек, дивится глупости лилипутов, в которых Свифт вывел своих современников. Так воевал против фальши и притворства Лев Толстой. Вспомните, как Наташа Ростова, такая живая и естественная, не принимает условности театрального зрелища. А описывая народную партизанскую войну и противопоставляя ее захватническим войнам, ведущимся «по правилам», Толстой прибегает к остраняющему сравнению, вторгаясь, что называется, в спортивную тему:

«Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым — поняв, что дело не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею…

Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, — историки, которые писали об этом событии».

Право же, фехтовальщик с дубиной вместо рапиры вполне мог появиться в песне Высоцкого. И по законам литературной преемственности, и по законам русского национального сознания, в чем-то единым для разных эпох. Кстати, В. Шкловский, открывший прием остранения как раз' на материале «Войны и мира», весьма одобрительно отзывался о Высоцком, видя в его песнях продолжение традиций русской литературы и «высокие упреки» современникам.

«Остраненный» взгляд Высоцкого на спорт вовсе не стоит понимать как издевку над спортом. Ведь и Толстой от читателей «Войны и мира» меньше всего хотел, чтобы они перестали ходить в театр и заниматься фехтованием. Речь идет о нетерпимости к фальши, к дешевой игре, ко всякой имитации серьезного дела. Вот, скажем, «Утренняя гимнастика» — песня, которую все мы помним наизусть. Что это — гимн гимнастике или сатира на нее? Да ни то и ни другое. Простенькая с виду, эта песня метит в тех деятелей, которые умеют только «делать вид», в тех, кто всюду ощущает «бодрость духа» и «грацию». Что греха таить, все мы в той или иной степени повинны в склонности к сглаживанию острых углов и конфликтов. И семидесятые годы, когда особенно ярко развернулся талант Высоцкого-сатирика, во многих отношениях оказались периодом «обще-примиряющего» бега на месте. Сегодня мы вынуждены мужественно и открыто в этом признаться.

Застой и инерция были глубоко чужды порывистой и динамичной натуре Высоцкого. Он воевал с рутиной, выводя против нее все свое «войско песен» (известное это хлебниковское выражение очень подходит для характеристики созданного Высоцким). Против отсталости и мертвечины сражались все отряды этого войска: песни военные и морские, спортивные и альпинистские, сказочные и мифологические, аллегорическая фауна поэта (вспомните хотя бы беспощадно припечатанную им формулу приспособленчества: «Жираф большой — ему видней») и его любовная лирика, сохраняющая накал социального темперамента автора. В чем же видел Высоцкий выход, какова положительная программа его поисков?

Стремясь к единой цели, мы должны оставаться каждый самим собой. Личность реализует себя социально только тогда, когда она свободно и полно раскрывает свою индивидуальную природу, не стыдится собственной неповторимости и нестандартности. Не надо кроить всех на один аршин — это пригибает людей, делает их духовно стреноженными, общественно пассивными. Мы просто обязаны быть разными — в интересах каждого и в интересах всех.

Четко обнажена эта мысль, например, в песне про прыгуна в высоту. Когда от всех требуют, чтобы они прыгали одинаково, — ничего путного не выходит. Личность сопротивляется обезличке и стандартизации: «У них толчковая — левая, а у меня толчковая — правая». Кстати, Высоцкий в устном комментарии к этой песне предупреждал слушателей, что не надо здесь слова «левая» и «правая» воспринимать в традиционном значении (левый — радикальный, правый — консервативный). А в самом раннем, еще рукописном варианте эта песня называлась «Прыжки и гримасы судьбы», и там все было наоборот: главный герой имел «толчковую левую», а все остальные — «толчковую правую» (по материалам архива Московского КСП). В чем же тут дело?

Да в том, что каждый из нас должен верить себе, прислушиваться к голосу собственной совести и отстаивать свою правоту в честном споре с другими. Только тогда мы вместе можем прийти к правильному решению. Ведь кто был в социальном конфликте «левым», кто «правым», кто прогрессистом, а кто реакционером — это нередко выясняется только впоследствии, так сказать, задним числом. Общественная жизнь не обходится без споров, без ошибок. Но никогда не бывает прав тот, кто равнодушен к серьезным вопросам, кто свою «толчковую» выбирает не по внутреннему побуждению, а исключительно по указке вышестоящих лиц.

Такова диалектика личного и общего в художественном мире Высоцкого. Она с парадоксальной афористичностью сформулирована им в «Чужой колее»:

…делай как я!

Это значит — не надо за мной.

Нелегко следовать на жизненном пути «своей колеей», но иного выхода нет. И, требуя от читателя и слушателя быть личностью, Высоцкий протягивает руку помощи всякому, кто отважно пробует искать собственную дорогу. Поэт открыто говорит о сложности жизни, анализирует разные, порой взаимоисключающие точки зрения на нее, прислушиваясь к суждениям и опыту каждого человека. И нас он учит той же широте взгляда, умению посмотреть на предмет с разных сторон. Чем свободнее мыслит человек, тем легче ему принять правильное решение в сложной ситуации.

Посмотрим пристально на «Песню про первые ряды», песню глубоко философичную, затрагивающую один из самых страстных вопросов человеческого бытия. Стоит ли в жизни стремиться к успеху, выбиваться в лидеры — или же лучше оставаться в тени, но зато сохранять независимость? На эту тему написаны тысячи стихотворений: еще Гораций советовал своему другу Лицинию Мурене не рваться в первые ряды и держаться «золотой середины». Поэтами всех времен и народов предложено множество индивидуальных ответов на этот острейший вопрос, но он все еще не исчерпан и, по-видимому, останется вечным и постоянно обсуждаемым. Ведь нет человека, перед которым он не стоял бы. Одни, стиснув зубы, стремятся к успеху во что бы то ни стало. Другие отказываются от борьбы и именно благодаря этому добиваются исполнения заветных желаний. Третьи, потерпев неудачу в карьере, делают вид, что равнодушны к успеху. Четвертые гордятся своей независимостью, заявляя: «Я в эти игры не играю», — но такая позиция нередко оборачивается позой, скрывающей равнодушие или бездарность. В общем, здесь множество вариантов. Как же отвечает на сложнейший вопрос Высоцкий?

Очень непростым образом отвечает. В его песне звучит как бы целый хор точек зрения, спорящих друг с другом, отражающих опыт разных людей. Многоголосое искусство Высоцкого — в страстном авторском переживании взаимоисключающих точек зрения как равноправных.

Начинается песня с отрицания успеха, с отказа от честолюбивых устремлений:

Была пора — я рвался в первый ряд,

И это все от недопониманья.

Но с некоторых пор сажусь назад:

Там, впереди, как в спину автомат, —

Тяжелый взгляд, недоброе дыханье.

Следует целый ряд аргументов в пользу последнего ряда, надежного, удобного, дающего «перспективу» и «обзор». Но какой-то иронический подвох ощущается в авторском монологе, а дальше о прелестях последнего ряда говорится с болезненным оттенком обреченности:

Мне вреден первый ряд, и говорят —

От мыслей этих я в ненастье ною.

Уж лучше — где темней — в последний ряд:

Отсюда больше нет пути назад,

И за спиной стоит стена стеною.

Нет, что-то тут не то. Не от хорошей жизни эта любовь к последнему ряду. Однако наш собеседник стоит на своем и доводит свой исходный тезис до надрывной кульминации:

И пусть хоть реки утекут воды,

Пусть будут в пух засалены перины —

До лысин, до седин, до бороды

Не выходите в первые ряды

И не стремитесь в примы-балерины.

Мы вроде бы уже приняли эту точку зрения, согласились с тем, что не надо бороться за лидерство. 'Но… последний куплет ставит все с ног на голову:

Надежно сзади, но бывают дни —

Я говорю себе, что выйду червой:

Не стоит вечно пребывать в тени —

С последним рядом долго не тяни,

А постепенно пробирайся в первый.

Вот те раз! Что же получается? Сначала говорилось одно, а к концу — нечто диаметрально противоположное. Как же понимать автора?

А так, что жизнь — сложное и гибкое искусство, не терпящее готовых и стандартных рецептов. Что в одних случаях надо мужественно уйти в тень, отказаться от скорых успехов, не гнаться за славой и признанием. А в других случаях надо не пасовать, не малодушничать, не скромничать, а смело выходить навстречу жизни и людям, брать на себя бремя ответственности, а, если пошлет судьба, — то и бремя успеха, славы. Ведь вечные законы жизни нельзя понять одним умом, приняв раз и навсегда ту или иную рассудочную догму. Тайна жизни открывается только тому, кто постигает ее и разумом и душой вместе. Вот таким сложным и цельным сплавом мысли и чувства продиктована «Песня про первые ряды»; единством разума и души отмечено и все творчество Высоцкого.

Сам он умел достойно держать себя и в последнем ряду, и в первом. Ради успеха не поступался своими художественными принципами, не гримировал живых и нескладных своих персонажей, не редактировал своих песен в угоду боязливым чиновникам от искусства. Терпел все тяготы последнего ряда: почти не печатался при жизни, нечасто слышал свои песни с экрана (хотя сочинял для кино немало), сыграл в кино и в театре отнюдь не все, что мог и хотел. Но, слыша зов чудьбы, чувствуя, как жаждет народ песенного слова, без страха выходил в первый ряд и вел со своими современниками страстный разговор о самом главном и трудном.

Мы и по сей день ведем диалог с Высоцким, и его песни отвечают на многие наши сегодняшние вопросы. Отвечают всем и каждому. Это очень здорово, что у нас есть такой духовный тренер, который в одной ситуации предостережет нас от ненужной прыти:

Не выходите в первые ряды

И не стремитесь в примы-балерины, —

а в другую минуту подбодрит и поможет преодолеть слабость, сказав:

С последним рядом долго не тяни,

А постепенно пробирайся в первый.

Жизнь продолжается — и продолжается тренировка духа.