Наконец наши дороги соединились

Из Мункача нас направили в село Жуково, расположенное в восьми километрах от города. Там находился сборный пункт венгерских партизан, вышедших из боев. До села мы добирались пешком. По дороге нам встретилась зеленая карета. Некогда в подобной карете разъезжал управляющий из Уймайора, только ездил он на лошадях серой масти, а с облучка надменно поглядывал кучер в ливрее. Здесь же на козлах сидел Фери Домонкаш, с которым мы учились в Красногорске, а затем вместе воевали на Украине в отряде генерала Наумова.

Фери с такой важностью восседал на козлах, что чуть было не свалился с них на землю. На Украине, как и у нас, больше любили ездить на лошадях, чем ходить пешком. Мы попросили его довезти нас до села, однако он отказался: ему, видите ли, обязательно нужно попасть в Мункач. Словом, Фери ничуть не изменился.

Как мы узнали позже, эта карета была захвачена группой Усты вместе с другими трофеями. Оружие и боеприпасы были отданы советским частям, а карету выклянчил себе Домонкаш.

Придя в село, мы на каждом шагу встречали старых знакомых. Здесь оказались Дюла Уста и Шандор Гамбургер — наши друзья по Красногорску. Мы очень обрадовались этой встрече, восхищались совместными успехами и, чего греха таить, порой не без зависти слушали рассказы друзей об их участии в партизанских действиях. Об их трехмесячной боевой деятельности в донесениях написано немного, но все это очень дорого тем, кто принимал участие в этих операциях.

Вот выдержки из нескольких таких донесений.

«…Венгерскому военному командованию известно, что партизаны не только продолжают вести боевые действия против венгерских и немецких войск, но и агитируют население Закарпатской Украины не вступать в хортистскую армию, а, напротив, поворачивать оружие против венгерских фашистов. С целью блокады опасных районов командование вынуждено отозвать с фронта два стрелковых полка и минометную роту, которые 18 октября 1944 года переброшены в район Дуби, Ивасковичи, Черни-Поток, Крайна-Мартинка, с задачей изолировать их от партизан, помешать им получать продовольствие в перечисленных селах, а также разведать их местонахождение…»

«…Венгерские войска на этом не успокоились и 19 октября 1944 года ночью подожгли населенные пункты Вороск, Крайна-Мартинка и Черни-Поток. Однако партизаны со своих позиций открыли неожиданный огонь по венгерским солдатам, которые в панике отошли в село Зачатье…»

«…20 октября 1944 года в девять часов взвод партизан, расположенный в селе Крайна-Мартинка, вступил в бой с наступавшими венгерскими войсками. Бой продолжался два с половиной часа. Партизанами взято в плен 50 венгерских солдат и офицеров, захвачено 54 винтовки, 8 пулеметов, 5 тысяч патронов и 18 повозок с лошадьми…»

Можно было бы долго перечислять успехи, достигнутые группой Усты. Но еще большее влияние на население и на самого противника оказывала агитационно-пропагандистская деятельность его отряда. Потому не случайно противник изо всех сил старался уничтожить этот отряд, доставивший жандармам генерала Фараго так много неприятностей.

В Жуково я впервые встретился с товарищем Гезой Ревесом, который сказал мне, что Ногради с небольшой группой партизан улетел на выполнение боевого задания в Словакию. А несколько позже в отряд Ногради улетела и Ева. Там они должны были организовать партизанский отряд, которому затем предстояло перейти в Венгрию и действовать в Шальготарьянском угольном бассейне. От Ревеса я узнал и то, что связь с отрядом Ногради прервалась 15 ноября и до сих пор не восстановлена. После вылета Ногради на боевое задание товарищ Ревес возглавил руководство венгерской партизанской школой.

Полученное известие очень меня встревожило, но отнюдь не потому, что Еву послали на выполнение боевого задания. Мы оба были партизанами и, следовательно, выполняли то, что нам приказывали. Беспокоило меня только то, что Ева была в положении и это могло отразиться на ее здоровье.

Я не находил себе места, и даже Рекаи и Маркович никак не могли меня успокоить. Хотя вокруг были друзья, которые так радовались встрече, я чувствовал себя более одиноким, чем в горах Трансильвании. Теперь не нужно было беспокоиться ни о друзьях, ни о самом себе, и потому я углубился в свои невеселые мысли.

Из группы Сёни не вернулся ни один человек. Товарищ Ревес сказал, что, как ему известно, все они погибли. И потому, когда товарищ Ревес однажды сообщил нам, что планируется выброска партизанской группы в Задунайский край, я попросил его зачислить и меня.

Дни тянулись медленно. По указанию Ревеса я подготовил доклад в штаб о действиях нашей группы. О пропавших членах моей группы я до сих пор ничего не знал. Пока в живых числились Банди, Фурман и я.

Мы ждали, что новая группа со дня на день получит боевое задание, как вдруг товарищ Ревес сказал нам, что планы изменились, что группу никуда посылать не будут, так как это чересчур опасно, а потому нет смысла рисковать жизнью оставшихся в живых товарищей. В тот же день он сообщил, что утром отправляется в село Опришовцы под Станиславом, где в пяти группах находятся 200 венгерских партизан, чтобы передать им новые распоряжения. Мне же нужно выехать в Киев в Штаб партизанского движения Украины. До Станислава Ревес предложил мне доехать с ним на советской военной машине.

Я был рад поездке в Киев, так как надеялся там в Штабе партизанского движения Украины узнать что-нибудь о судьбе Евы. В середине декабря мы с Ревесом поехали в Станислав. Товарищ Ревес сидел в кабине рядом с шофером, а мы — в открытом кузове. Как только выехали в горы, страшно замерзли. Холодный ветер пронизывал нас до костей. А одет я был не ахти как тепло.

Наконец-то приехали в Стрый, где я пересел на поезд, идущий в Киев. Переполненные поезда в те дни больше простаивали на станциях, чем находились в пути, так как «зеленая улица» предоставлялась воинским эшелонам, которые везли пополнение и боеприпасы на фронт.

Приехав в Киев, я первым делом направился в Светошино, в партизанскую школу. Школа встретила меня тишиной. Я пошел к начальнику, чтобы доложить о своем прибытии. В здании школы многое изменилось. Войдя в одну из комнат, я увидел Дюлу Раца и Йожефа Костелича. Поздоровавшись, мы разговорились. Я спросил у Дюлы, что он знает о группе Ногради, но он ничего нового не знал. Затем в комнату вошел сержант и сказал, что начальник ждет меня.

Со странным чувством поднимался я по лестнице, направляясь в кабинет товарища Выходца, которому я не мог сообщить ничего хорошего. Да он, видимо, и так уже все знал. Я постучал — и в тот же миг дверь распахнулась. Передо мной стоял товарищ Выходец, широко раскинув руки. Он обнял меня. Несколько секунд мы молчали.

— Нелегкая у нас борьба, очень даже нелегкая! — первым заговорил он. — Многие наши товарищи пали смертью храбрых. И кто знает, сколько еще погибнет, пока закончится война… — Затем он заговорил уже другим, веселым голосом: — Я сказал старшине, чтобы для тебя приготовили баню. Знаешь, по старому русскому обычаю, вернувшись после долгого пути, следует помыться. — Потом он протянул мне пропуск: — Это тебе для входа в офицерскую столовую. Завтра выпишу тебе все положенное, получишь со склада…

Я вспомнил, что партизанам перед заданием и после его выполнения всегда выдают обмундирование и снаряжение. Поблагодарив Выходца, я пошел в комнату Раца, который как раз надевал шинель.

— Мы идем ужинать, — объяснил мне Дюла.

— Я тоже, — сказал я.

— Но мы в офицерской столовой питаемся…

— И я тоже, — тихо заметил я.

На следующий день, приведя себя в порядок и переодевшись в новое обмундирование, я поехал в Киев в Штаб партизанского движения Украины. По улице навстречу мне шел офицер-летчик. Увидев меня, он остановился и уставился на меня так, будто я был не человек, а призрак. Я внимательно посмотрел на летчика. Лицо его показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где видел этого человека.

Подойдя ко мне вплотную, офицер спросил:

— Так ты живой?

— Живой, а что? — удивился я.

— Я увел твою группу…

И тут я вспомнил, где видел его. Этой встрече я был не очень рад, и летчик сразу же это почувствовал. Поговорив минуту, я начал прощаться, сказав, что меня ждут в штабе.

Дойдя до ворот, я оглянулся и увидел, что летчик все еще стоит на месте и смотрит мне вслед.

Покончив с делами, я зашел к радистам, которые поддерживали радиосвязь со всеми партизанскими группами. Еву они все хорошо знали, поскольку она тоже была радисткой. Они очень долго ждали позывных нашей рации, но напрасно. Я спросил радистов о Еве и Ногради. Они показали мне телеграмму, которую получили несколько часов назад от Матиаса Ракоши из Москвы. Он тоже интересовался судьбой группы Ногради.

— Сейчас пошлем ему ответ, что связь с группой Ногради прекратилась месяц назад. Больше мы ничего не знаем, — ответил мне руководитель группы.

После рождества я с четырьмя товарищами возвращался в Мункач. Наш поезд прибыл в Стрый еще засветло. Дальше ехать можно было только на попутной военной машине. Я обратил внимание на то, что по станции и по городку расхаживают военные патрули. Мы пошли искать себе ночлег. Все дома и ворота оказались наглухо закрытыми. Мы постучали в один дом, во второй, в третий, но нам никто не открыл, хотя сквозь затемненные окна было видно, что в домах горит свет. К нам подошел патруль. Я предъявил ему свои документы и объяснил, что нам нужно устроиться на ночлег. Солдат объяснил мне, что в горах скрывается банда националистов и бандиты по ночам осмеливаются спускаться даже в город, поэтому жителям после наступления темноты запрещено пускать кого бы то ни было на постой без специального разрешения военного коменданта.

Пришлось идти в комендатуру, которая и расквартировала нас на ночлег в крестьянском доме.

Ночью я проснулся от стрельбы. Вышел во двор и прислушался. Выстрелы раздавались то с одной, то с другой стороны. Решив, что здесь такое не редкость, я вошел в дом и лег спать.

К утру стрельба стихла. Город зажил своей обычной жизнью. Я направился в комендатуру, чтобы справиться, когда будет попутная машина в Мункач. Меня послали к старшему лейтенанту, занимавшемуся вопросами снабжения.

Выслушав мою просьбу, он набросился на меня:

— Когда будет машина, когда будет машина!.. Все только об этом у меня и спрашивают! А я сейчас узнал, что в горах банда националистов напала на колонну машин, которые везли нам боеприпасы. Один шофер убит. Как я могу посылать куда-нибудь машины, когда у меня нет людей для их охраны! А боеприпасы нужно везти!

— Мы будем охранять колонну, только дайте нам машину, — попросил я.

Это предложение понравилось старшему лейтенанту.

— Сколько вас человек? — спросил он.

— Пятеро.

— Оружие у вас есть?

— Есть. Вот только запастись гранатами и патронами не помешает.

Офицер задумался, что-то соображая.

Я посоветовал ему распорядиться так, чтобы мы попали в горы еще засветло, что намного безопаснее, чем ночью.

В четыре часа пополудни мы выехали на пяти «студебеккерах». Когда стали подниматься в горы, начало темнеть. Ехали довольно медленно, так как машины были тяжело нагружены, а дорога припорошена свежим снегом.

На перевал поднялись уже в темноте. Проехали мимо нескольких гуцульских хижин, миновали старую венгерскую границу, на которую никто из нас даже не обратил внимания. Головная машина остановилась у одного из домов, вслед за ней встали и другие машины. Шоферы вылезли из машин.

— Перекусить бы не мешало, — предложил кто-то.

Оставив возле машин двух часовых, мы вошли в ближайший дом. Хозяева приняли нас хорошо. Поужинав, тронулись в путь и к утру благополучно добрались до Мункача, хотя дорога была не из легких.

В Жуково партизаны уже готовились к встрече Нового года. Недостатка в продуктах не было, не хватало только вина. А без него что за встреча Нового года?!

Русины, конечно, имели кое-какие запасы вина, но они его хорошенько припрятали. Мы пообещали им тройную цену, но вина они нам все равно не дали. Тогда Холавач добровольно вызвался достать вина. Человек он был с юмором, что, видимо, сыграло свою роль: спустя пару часов он вернулся с несколькими плетенками вина, которого оказалось вполне достаточно для нашей группы.

Новогоднюю ночь мы встречали в доме, в котором расположился Дюла Уста. Две смежные комнаты заставили столами и скамьями. Поднимали тосты за победу Советской Армии, за освобождение Венгрии. Затем хором пели революционные песни. Не забыли и наших педагогов, особенно Ласло Рудаша и Эржебет Андич. Выпили за успехи Венгерской коммунистической партии.

Все стоя почтили память павших товарищей, потом выпили за возвращение тех немногих, кто еще воевал в тылу врага.

Ровно в полночь мы встретили Новый год дружным пением «Интернационала».

1 января товарищ Геза Ревес сказал нам, чтобы мы готовились к поездке в Дебрецен. Штаб партизанского движения Украины передавал нас, партизан-десантников, в полное распоряжение Венгерской коммунистической партии. Следующее задание нам должны были дать уже в Дебрецене.

Мы попрощались с боевыми друзьями, советскими партизанами, возвращавшимися по своим домам, и на предоставленных в наше распоряжение военных машинах поехали в Чоп. Из Чопа мы перешли по понтонному мосту в Захонь, откуда уже ходили поезда до Дебрецена.

От Дебреценского железнодорожного вокзала до здания, в котором располагалось руководство Венгерской коммунистической партии, мы строем прошли по улице Яноша Араня с пением революционных песен. Жизнь в городе била ключом. Город почти не пострадал от войны, и мы с удивлением смотрели на витрины магазинов, ресторанов и кафе. На улицах мы встретили много военных и гражданских. Кроме офицеров в советской военной форме здесь можно было увидеть представителей английской, американской, французской и югославской военных миссий. Было много гражданских с повязками на рукавах. На стенах домов были расклеены многочисленные плакаты и воззвания.

Наряду с распоряжениями командования Советской Армии, отпечатанными на венгерском языке, в которых предписывалось не прекращать или возобновить работу школ, церквей и магазинов, висели воззвания, выпущенные различными политическими партиями. Здесь можно было увидеть плакаты Венгерской коммунистической партии, Национальной крестьянской партии, Независимой партии мелких сельских хозяев и довольно много плакатов социал-демократов.

Нас, партизан, больше всего поразило то, что в городе находилось много венгерских офицеров. Это была та часть хортистского офицерского корпуса, которая принадлежала к узкому кругу лиц, преданных генерал-полковнику Беле Миклошу Дальноки, генерал-полковнику Лайошу Верешу и генерал-лейтенанту жандармерии Габору Фараго. Все они носили военную форму хортистской армии, на которой можно было видеть награды, полученные за заслуги в войне против Советского Союза. Сам генерал-лейтенант Габор Фараго, являвшийся одним из руководителей борьбы против партизан, сейчас выступал как член Независимой партии мелких сельских хозяев и занимал во Временном правительстве пост министра общественного снабжения.

Нам в то время видеть все это было более чем странно, так как в Красногорской антифашистской школе мы слышали лекции Ласло Рудаша о классовой борьбе, о диктатуре пролетариата, а на практике видели совершенно иное. В открытом бою нам, партизанам, приходилось значительно легче, так как мы знали, что тот, кто в нас стреляет, и есть наш враг. А теперь мы видели в составе Временного правительства лиц, которые преследовали и коммунистов, и партизан. Ум наш отказывался понимать такое!

В партийном центре коммунистов днем и ночью шла работа. Было очень приятно видеть, с каким воодушевлением и подъемом работали коммунисты, деятельность которых затрагивала не только уже освобожденные советскими войсками районы Венгрии, но и ту часть территории страны, которая пока еще не была освобождена. Повсюду создавались партийные организации коммунистов, во главе которых вставали венгерские ветераны, принимавшие самое активное участие в создании Венгерской Советской Республики в 1919 году, в гражданский войне в Советской России, старые опытные рабочие и безземельные крестьяне, которые не жалели своих сил в борьбе за новую жизнь.

Здесь же, в Дебрецене, началось формирование новой демократической венгерской армии с тем, чтобы хотя бы несколько венгерских дивизий смогли принять участие на стороне Советской Армии в окончательном разгроме фашизма. Нас, недавних партизан, партия направляла в новую демократическую армию, в органы государственной безопасности или в партийную охрану. Были и такие, кого направили в сельское хозяйство для проведения раздела земли или на работу в партийные органы.

В один прекрасный день, когда я вместе с Рекаи и Марковичем направлялся в партийный центр, мы, к огромному удивлению и радости, встретились с товарищем Ногради, который сказал, что он и Андраш Тёмпе только накануне прибыли в Дебрецен из Шальготарьяна, где осталась вся группа. Не дожидаясь моего вопроса, Ногради успокоил меня, сказав, что Ева жива и здорова и на днях приедет в Дебрецен.

Спустя несколько дней товарищ Йожеф Реваи вызвал к себе командиров и политкомиссаров партизанских групп. Собрались товарищи Шандор Ногради и Андраш Тёмпе, Дюла Уста и Шандор Хорват, Миклош Рекаи, Янош Маркович и я. Товарищ Йожеф Реваи сказал, что хочет представить нас членам Временного правительства.

— Пусть посмотрят, — продолжал он, — на представителей Венгерской коммунистической партии, которые с оружием в руках сражались против фашизма.

Через несколько минут после этого разговора мы отправились в здание, в котором размещалось Временное правительство.

Каждое министерство занимало в ту пору всего две-три комнаты. Одна из них отводилась под кабинет министра, в другой размещался секретарь, а в третьей — весь остальной аппарат.

По дороге мы встретили многих знакомых партизан, разгуливавших по городу, и рассказали им, куда идем. Мы знали, что нам придется встретиться и с генерал-лейтенантом Фараго, который никогда не питал страстной любви к партизанам.

— Если через час мы не вернемся, тогда занимайте здание правительства и наведите там полный порядок, — в шутку заметили мы своим боевым друзьям.

В тот день премьер-министр Временного правительства Бела Миклош Дальноки и военный министр Вереш как раз находились в Москве, где они подписывали соглашение о временном перемирии. Вместо них нас принял генерал-лейтенант Фараго.

Все мы, разумеется, были одеты по-партизански: в советской военной форме, в шапках, на которых алела широкая красная лента.

В большой приемной Фараго, куда мы вошли, находились человек шесть — восемь высокопоставленных офицеров в форме хортистской армии, которые, увидев нас, щелкнули каблуками. Мы обменялись с ними взглядами.

Войдя в кабинет Фараго, мы выстроились вдоль стены. Увидев нас, Фараго выскочил из-за стола и поздоровался с товарищем Реваи, который в свою очередь сообщил генералу о цели нашего визита. Фараго дружелюбно посмотрел на нас и сказал:

— Значит, у нас уже и партизаны есть. Хорошо бы послать их на задание в Задунайский край.

По лицу товарища Реваи пробежала ироническая улыбка.

— Разрешите, господин министр, нам самим решать, куда посылать наших партизан, — сказал он генералу.

Фараго подошел к нам ближе и вежливо протянул руку Шандору Ногради, который стоял крайним, а затем спросил, где он действовал.

— В Шальготарьянском угольном бассейне, — ответил Ногради.

Фараго пробормотал несколько вежливых слов и подошел к Андрашу Тёмпе. Так он с каждым поздоровался за руку. Когда Фараго подошел к нам, более молодым, то решил, видимо, быть более непосредственным.

— Тебя как зовут, сынок? — спросил он меня.

Потом генерал подошел к Дюле Усте и задал точно такой же вопрос, как и мне. Дюла назвал себя.

— А где ты действовал, сынок?

— В районе Унгвара, Мункача, — по-военному отчеканил Уста и так посмотрел на Фараго, будто собирался съесть его.

Фараго сразу же сообразил, что перед ним стоит командир того самого партизанского отряда, который доставил ему, бывшему начальнику жандармерии, больше всего неприятностей.

Отступив на шаг, Фараго инстинктивно воскликнул:

— Ну и долго же мы вас искали!..

— Я вас тоже! — не очень дружелюбно вырвалось у Дюлы.

Фараго сначала покраснел, но потом взял себя в руки и заставил улыбнуться. Товарищ Реваи при этой сцене чуть не рассмеялся.

Спустя несколько дней, находясь в не очень светлой приемной нашего партизанского центра, я обратил внимание на небольшую, но воинственную группу людей. Это были четверо вооруженных до зубов партизан с автоматами за плечами, с ручными гранатами и запасными магазинами на ремнях. Кто бы это мог быть? Терзаемый любопытством, я подошел поближе и в одном из четверых узнал Еву.