Мы переходим венгерскую границу

Наша группа двигалась к югу. Прошли населенные пункты: Лехотка, Поники, Поницка-Гута. Затем устроили себе пятидневный отдых, готовясь к самому главному.

Гитлеровцы проезжали эти села на больших грузовиках, но не останавливались. Мы же расположились на хуторах, где нас сердечно принимали местные жители.

Ногради отдал мне и Винце Хатвани приказ объехать близлежащие хутора и запастись продуктами. Мы условились, что Винце Хатвани — он хорошо говорит по-словацки — будет выдавать себя за дезертира, а я буду играть роль его сына. Будем рассказывать, что мы оба скрываемся в лесах и хотим запастись продуктами на неделю вперед.

На хуторах нас принимали хорошо и, давая продукты, не скупились. Мы же, зайдя в какой-нибудь дом, старались не нарушать партизанского правила: долго без страховки со стороны в доме не оставались.

В одном дворе, когда мы туда зашли, как раз закололи свинью. Собралось много народу. Хозяин завел нас в дом, усадил за стол, уставленный закусками и выпивкой. Пришлось согласиться отобедать. Посреди обеда мы услышали шум едущей машины. Мы с Винце переглянулись и, как ни в чем не бывало, продолжали есть. Мимо дома проехало несколько автомашин. Я сильно забеспокоилась, как бы кто из гостей не донес и из-за нас не попало бы хозяину. Заметив наше беспокойство хозяин сказал нам:

— Ешьте, пейте и ни о чем не беспокойтесь! Все будет в порядке! Да и чего вам бояться, когда вы не парень, а девушка. Таких больших глаз, как у вас, у парней не бывает.

Мы хотели было идти, но хозяин задержал нас, хотя уже начало темнеть. Он набил мой вещмешок кровяной колбасой, а карманы — орехами и сахаром. Более того, пригласил меня приехать к нему после войны, сказав, что у него растут три сына.

К своим мы вернулись поздно вечером. Они уже беспокоились, так как разведчики сообщили о том, что немецкие танки разъезжают по хуторам.

Наша группа увеличилась на три человека: вместе с нами на землю Венгрии ступили присоединившиеся к нам Рубцов, Мельник и Бондарь.

15 ноября нам удалось связаться по радио с Киевом, но они нас практически не слышали. У меня за плечами была рация «Белка», но она питалась от ручного генератора, который вышел из строя. Рацией можно было воспользоваться, если подключить ее к электросети. На хуторе близ Лехотки был свет, и Хозе подготовил рацию к работе.

Он поймал Киев и вел передачу, когда в комнату неожиданно вошел хозяин дома. Увидев, что горит свет, он выключил его, и этого оказалось достаточно, чтобы наш слабенький трансформатор перегорел, и передача прервалась. Мы все страшно разозлились, но делать было нечего, тем более что сами нарушили партизанское правило — не выставили часового к двери комнаты, из которой велась радиопередача.

Хозе решил перемотать трансформатор, но времени для этого у него не было.

Когда радиосвязь с Центром прервалась, Погребенко через уполномоченного по партизанскому движению при штабе 2-го Украинского фронта получил следующую радиограмму:

«Командиру партизанского объединения имени Сталина, действующего в районе Банска-Бистрицы. В двадцати километрах юго-восточнее вас находится партизанская группа Ногради. 15 ноября с ней прервалась радиосвязь. Начните поиски группы Ногради».

Двигались мы преимущественно по ночам, так как фронт был близко и движение стало более интенсивным.

Когда стемнело, мы двинулись к железнодорожной линии. Километра четыре шли по шоссе, а затем были вынуждены спуститься к речушке, которая оказалась настолько широкой и глубокой, что перейти ее вброд было невозможно. Километра четыре шли вдоль реки, пока не увидели узенький мостик, правда с перилами.

Переход через мостик контролировал Бела Пап. Переходили по одному. И вдруг Пап увидел, что движение застопорилось. Оказалось, что посреди мостика остановился молодой словак пулеметчик.

— Почему остановился? — спросил его Пап.

— Так устал, что не могу дальше сделать и шагу.

Пап пригрозил словаку тем, что если тот немедленно не пойдет дальше, то его просто-напросто столкнут в воду. Угроза помогла, и словак перешел мостик.

Однако задержка имела последствия: когда оставшиеся восемь человек перешли на другой берег реки, ночная темень уже поглотила тех, кто прошел до них. Им кричали, свистели, но безрезультатно.

Посовещались. Пожилой венгр и два молодых словака сказали, что решили остаться здесь, поскольку они из этих мест. Так партизаны остались впятером: Бела Пап, Нойман, молодой русский солдат, пулеметчик-словак и пожилой гражданский, тоже словак.

Ночью решили не идти, а вернуться в село, чтобы утром с помощью карты разобраться, куда могла направиться часть группы.

Остановились в крайнем доме и тут же узнали, куда они ушли. Утром двинулись догонять и догнали через три дня под Калиново.

А мы, идя впереди, перешли мостик и пошли по пахоте. Настроение у всех было скверное из-за того, что потеряли своих. Когда подошли к шоссе, по которому густо шли машины, освещая фарами дорогу, Ногради сказал:

— Вижу, ребята, вы сильно устали, а нам сейчас, как никогда, нужно быть внимательными и осторожными. Еще не поздно, если кто передумал, может остаться здесь.

Но таких не нашлось.

Километрах в двух от железнодорожной станции мы натолкнулись на цыганский табор.

Оказалось, что цыгане давно наблюдают за нами и по ошибке приняли нас сначала за полицейских, которых очень боятся, потому что те жестоко обращаются с ними.

Они угощали нас, но мы отказались, видя, что им и самим мало.

Цыгане были плохо одеты, все худые. И все же они каждому из нас сунули по куску хлеба и сала. Вожак табора дал нам провожатого, который объяснил нам, куда идти, где можно укрыться, где можно найти соседний цыганский табор — там нам тоже помогут.

Мы приблизились к железной дороге, по которой шло оживленное движение. Станция была хорошо освещена. Недалеко было и до моста. Быстро перебежав через полотно дороги, мы бросились вверх по тропке в кусты.

К утру вышли к узкой полоске леса. Остановились передохнуть, а застряли на весь день, так как по шоссе беспрерывно шли машины, а в поле работали крестьяне. Мы лежали в снегу и не шевелились.

Дальше к югу пошли только вечером. Шли всю ночь. Идти было очень трудно всем, даже мне, привыкшей к большим переходам.

Однако я взяла себя в руки и шла. В полночь у меня начались галлюцинации; мне несколько раз казалось, что я вижу село. Я убыстряла шаги, но впереди был только грязный снег. Когда же я окончательно выбилась из сил, действительно показалось большое село. Мы находились недалеко от Калиново.

Мы постучались в крайний дом, попросили провести нас к сельскому судье. Тот подтвердил сведения, которые принесли наши разведчики: в радиусе пятнадцати километров гитлеровцев не было.

Судья устроил нас на постой в большой дом, приказал зарезать барашка и открыть продлавку, чтобы мы могли купить еды. Правда, денег у нас не было, но Лапшов вместо денег выдал справку, поставив на ней печать. Я не удержалась и взяла себе женские чулки. Их я в сумке донесла до Дебрецена, а потом подарила Тане.

Оказавшись в доме, указанном нам судьей, мы застелили пол соломой и, не раздеваясь, легли спать, выставив у дома и у околицы села часовых. Хотя я смертельно устала, уснуть сразу не смогла. Зажгла свечу и начала писать в купленном блокноте. Я писала о том, как жду Пишту и как рада, что скоро окажусь в Венгрии, куда так давно стремилась.

Я заметила, что не спит и Таня. Мы разговорились. Таня думала о своей матери, которую очень любила и которая в свою очередь заботилась о ней и даже не возражала, когда узнала, что Таня уходит в партизаны.

— Знаешь, я себя здесь чувствую очень одинокой, — со вздохом призналась Таня. — Хорошо еще, что Хозе с нами. Я еще ни разу в жизни не влюблялась. Тебе легче: у тебя есть муж.

Утром мы проснулись невыспавшимися, тогда как остальные были веселы и бодры. Более того, они даже посмеялись над нами, особенно Лапшов, который ухаживал за Таней, хотя она и не принимала его ухаживаний.

Судья на следующий день организовал нам починку обуви. Сапожник как-то хитро посмотрел на нас, а затем не без иронии сказал:

— Ну, венгры, теперь вы, наверное, видите, что мы, словаки, не такие уж плохие люди и даже можем быть хорошими друзьями.

Мы начали говорить о яде национализма и классовой борьбе, но сапожник перебил нас словами:

— Прежде мы были плохими, а теперь станем хорошими друзьями.

Хозе тем временем перемотал трансформатор. Мы надеялись, что рация заработает, но для этого нужно было электричество, а его пока не было.

Ногради простудился и чувствовал себя очень плохо. Рахманов и Лапшов нашли в двух километрах от Калиново хорошо обставленный домик лесничего. Было решено, что Ногради, Шандор Куримски, Андраш Тёмпе, Бела Пап, Вечора и Мольнар останутся с ним в долине, а остальные во главе с Лапшовым пойдут к венгерской границе.

Надеясь, что рация заработает, Ногради подготовил такую радиограмму:

«Андрееву и Ракоши. Нахожусь в квадрате… Группа движется на юг. Я заболел и остаюсь здесь на несколько дней. Вместе со мной останутся Тёмпе, Мольнар, Куримски, Пап и Вечора. На территорию Венгрии вступим вместе с группой. Ногради».

К сожалению, эту радиограмму нам так и не удалось передать в Центр, так как трансформатор не работал и после перемотки.

21 ноября вышли из района Калиново к югу. Последовал долгий переход, и 26 ноября мы уже были на хуторе, расположенном между Оремлази и Турке-Поле. Мы находились недалеко от старой границы, точнее, от реки Ипель. Переправившись через нее, мы оказались в районе Шальготарьяна.

Здесь нас и догнал Ногради со своими людьми. Он еще не выздоровел полностью, однако чувствовал себя значительно лучше. Но тут у Тани поднялась высокая температура. Пришлось два дня просидеть в одном селе, жители которого хорошо приняли нас. Но вечером 27 ноября у Ногради и Тани температура подскочила еще выше. Идти им было нельзя. Тогда решили, что Ногради и Таня пробудут дня два на хуторе неподалеку от Турке-Поле. Вместе с ними останутся Андраш Тёмпе и Янош Мольнар.

Утром мы двинулись дальше по направлению к мельнице, где нас уже ждали.

Мы шли вдоль речушки Брезово. Шли бодро, так как чувствовали себя в безопасности. На мельнице нас радушно встретили хозяйка и две ее дочки. Мы по-домашнему расположились в трех просторных комнатах, а хозяева снабдили нас всем необходимым. Ребята же, особенно Лапшов и Рахманов, принялись ухаживать за хозяйскими дочерьми.

Здесь мы намеревались дождаться Ногради, а тем временем нашим разведчикам предстояло найти переправу через Ипель.

Каково же было наше удивление, когда на следующий день утром Ногради, Тёмпе, Таня и Мольнар, смертельно уставшие и больные, появились на мельнице.

Из дневника, который вел Андраш Тёмпе, узнаем следующее:

«…27 ноября. Оба больных крепко уснули, приняв перед этим сульфидин и аспирин. Вокруг тишина, хозяева добродушны. Мысленно мы уже в Венгрии, строим планы, согласно которым мы пусть в последний момент, но добьемся успехов и тем самым хоть немного уменьшим страдания венгерского народа.

Примерно в полдень узнаем от жителей, что в трех километрах в Оремлазово находятся 500 гитлеровцев, а по шоссе, ведущему на Модри-Камень, движутся 8 танков и 20 грузовиков с солдатами противника.

Мольнар тем временем разыскал немного юго-восточнее хорошо замаскированный домишко, в который мы и намерены переселиться на рассвете. Вечером у Ногради и Тани снова жар. В девять вечера и мы, и наши хозяева уже легли спать. Часов в одиннадцать я проснулся оттого, что кто-то светил фонариком нам в окошко. Я насторожился. Минут через пять опять посветили. Сон у меня как рукой сняло. Я заметил, как хозяин встал и пошел к двери. Все это показалось мне подозрительным. Я как бы случайно проснулся и взглянул на часы, посветив себе спичкой. Хозяин попросил меня задуть спичку, так как под окнами бродят двое неизвестных. Тут проснулся и Ногради, а вслед за ним — Таня и Мольнар. Все молча начали одеваться. Хозяин вышел. Предварительно мы с ним договорились, что если он заметит что-нибудь опасное, то начнет громко говорить. Я подошел к окошку и через минуту услышал, что старик заговорил громко. И тут же раздался выстрел: видимо, старика уложили наповал. Спустя полминуты под окном разорвалась ручная граната. Стреляли по боковой стенке дома.

Ногради распахнул окошко и отскочил: начнут ли по нему стрелять? Мольнар стоял у двери. Ногради и Таня выпрыгнули в окно, пробежали по двору и перелезли через изгородь. Вслед за ними бросились и мы. От изгороди по нас стреляли. Видимо, неизвестные не знали, в какой именно комнате мы находились. Мы бежали по ровному месту, освещенные ярким лунным светом. Огонь вели я и Таня, так как автоматы Ногради и Мольнара заело. Через несколько минут оказались уже вне поля видимости. Сориентировались и пошли на юго-восток к лесу; в семь утра вышли к мельнице, где находились наши. С нами были Бондарь, Баршонь и один партизан из отряда Козлова, которых мы встретили прежде, чем выйти к мельнице».

В нескольких километрах от мельницы в селе Луго-Брезно находилась партизанская группа Хвостикова, уже давно контролировавшая здесь всю округу.

В первый же день мы нанесли визит командиру. Партизаны отнеслись к нам с недоверием, потому что ничего не знали о нас.

Однако доверие было восстановлено после того, как мы обменялись воспоминаниями о партизанской жизни и упомянули общих знакомых. По указанию товарища Ногради вместе с Лапшовым к Хвостикову пошла и я, чтобы уговорить его встретиться с нашим командиром. Он согласился, но лично установил место и время встречи. В ней приняли участие Ногради, Тёмпе и Куримски. Возле дома, где она должна была произойти, был выставлен усиленный дозор. Ногради попросил Хвостикова по рации сообщить в Центр о положении нашей группы. Переговоры закончились. Было решено, что обе группы будут действовать самостоятельно до получения указаний из Центра.

От партизан мы узнали, что в селе, в доме учителя, находятся три разведчика с рацией. Ногради послал меня и Куримски к ним с просьбой разрешить нам по их рации связаться с Киевом. Разведчики на это не согласились, но пообещали сообщить о нас в Центр.

Позже мы узнали, что они свое обещание выполнили.

Время нас торопило. Части Советской Армии могли опередить нас, а мы не хотели опаздывать.

Бела Пап с Летко и Хёнингом отправились на разведку в район Алшо-Стрегово. Где-то неподалеку имелся мост. К селу Бела пришел со стороны леса. С горы осмотрел местность. Сверху было хорошо видно, что в селе имеется казарма, а мост не разрушен. Это старая венгерская граница.

— Бела, осторожно! Дальше не ходи, там немцы! — вдруг предупредил Папа Хёнинг.

Бела и сам уже увидел, что к нему приближаются пограничники. Один из них снял с плеча винтовку. Бела попросил Летко и Хёнинга остановиться и подождать, а сам направился к пограничникам, чтобы поговорить с ними.

Пограничников было трое. Приблизившись к ним метров на пятьдесят, Бела сделал знак, чтобы они не стреляли, а затем спросил их:

— Вас что, только трое?

— Да, только трое, — ответил старший пограничного наряда.

— Немцы здесь есть?

Пограничники не ответили.

Бела объяснил им, что он и его друзья — венгерские партизаны, и начал уговаривать пограничников перейти к нам, но они ответили, что переходить им теперь нет никакого резона, так как скоро война и без того закончится. Один пограничник был из Кашши, двое других — из Эгерпастора. Вынув литровую бутылку вина, пограничники начали угощать партизан, рассказывая, что на участке Балашшадьярмат — Лошонц партизаны недавно организовали несколько серьезных взрывов.

— А вы не доложите начальству о том, что встретились с партизанами? — спросил их Пап.

Пограничники ответили, что не доложат. Бела и сам понимал, что они умолчат о встрече с нами, ведь в противном случае их могут привлечь к ответственности за то, что они не уничтожили партизан.

Хёнинг боялся, как бы немцы не прочесали лес и не отрезали им пути возвращения к группе.

Бела предложил продолжать разведку. Они вошли в крайний дом села. Летко и Хёнинг страховали его, оставшись на улице.

— Немцы здесь есть? — спросил Бела у хозяина.

— Есть, — ответил тот.

— Где они?

— В соседнем доме.

Партизаны покинули дом и, проходя через сад, видели, как в соседнем дворе немцы седлали лошадей.

Ночь разведчики провели на хуторе, а утром продолжили разведку переправы, после чего вернулись на мельницу. От мельничихи узнали, что неподалеку от Ипойтарноца имеется мост, который никем не охраняется. Решили разведать и его.

Нелегко было прощаться с гостеприимной мельничихой и ее дочерьми.

Попутно зашли на хутор Мнацко, хозяева которого угостили нас жареным поросенком.

К Ипойтарноцу подошли через Алшо-Стрегов. Тут мы увидели, что по шоссе движется механизированная гитлеровская часть. Мост действительно не охранялся, а железную дорогу охраняли венгры и немцы.

Бела Пап, Лапшов и Баршонь перешли через мост и железнодорожное полотно, а затем и через границу и остановились на хуторе Матьяша, где выяснили, как лучше двигаться в район Шальготарьяна.

Часов в семь утра 1 декабря двинулись к венгерской границе и мы. Перед пограничной полосой остановились на хуторе, где хозяева покормили нас и сказали, что мы спокойно можем идти через лес, так как патрулируется пограничниками он очень редко. С хутора мы шли до шоссе по пахоте, потом остановились, так как увидели идущие по дороге машины. Залегли прямо в грязь, лишь бы нас не заметили. Снова пошли. Разведчики вели нас спокойно и уверенно. Мы быстро пересекли шоссе и вышли на болотистое место. С моста увидели крайние дома села, услышали крики и собачий лай. На железнодорожной станции визгливо свистел паровоз.

Спокойно преодолели последнее препятствие — железнодорожную насыпь, остановились, чтобы немного передохнуть. Мы находились уже в Венгрии. От волнения все потеряли дар речи. Я стояла, погрузившись в свои мысли, и вдруг почувствовала, как кто-то обнял меня. Это была Таня. По русскому обычаю она расцеловала меня в обе щеки и спросила:

— Ты рада, Ева? — Потом грустно вздохнула и добавила: — Вот ты уже и дома!

Вслед за ней шутливо заговорил Вечора:

— И мы теперь венграми стали, верно?

Все заулыбались. Напряжение незаметно прошло.

«Да, вот я и дома… После двадцати лет разлуки», — подумала я.