22. Искусство, экология и природа Эрнст Геккель и Гумбольдт

Узнав о смерти Александра фон Гумбольдта, 25-летний немецкий зоолог Эрнст Геккель сильно опечалился. «Две души, увы, живут в моей груди», – писал Геккель своей невесте Анне Сете, используя для описания своих чувств известный образ из «Фауста» Гёте{1931}. Фауст разрывался между любовью к земному миру и мечтами о высоком{1932}, Геккель – между искусством и наукой, между сердечным ощущением природы и зоологическим изучением мира природы. Известие о смерти Гумбольдта – человека, чьи книги с раннего детства учили Геккеля любви к природе, науке, исследованиям и живописи, – обострило этот кризис.

Известие застигло Геккеля в Италии, в Неаполе, где он надеялся сделать зоологические открытия, которые подстегнут его научную карьеру в Германии. Пока что научная часть этого путешествия ничем не ознаменовалась. Он приехал изучать анатомию морских ежей, морских огурцов и морских звезд, но пока что не находил в Неаполитанском заливе достаточного количества живых особей. Зато его неудержимо манили итальянские пейзажи. Дела обстояли так плохо, что Геккель признавался Анне, что порой слышит раскаты «презрительного мефистофельского смеха»{1933}.

В этом письме Геккель пропускал свои сомнения через линзу гумбольдтовского взгляда на природу. Как увязать подробное наблюдение, необходимое ученому, с побуждением «понять природу как целое»?{1934} Свое художническое восприятие природы с научной истиной? В «Космосе» Гумбольдт писал о связи знаний, науки, поэзии и художественного чутья{1935}, но Геккель еще не понимал, как применять это в своей работе зоолога. Флора и фауна звали его проникнуть в их тайны, дразнили и пьянили, но он колебался, что подойдет ему лучше – кисть или микроскоп. Где взять уверенность?

Смерть Гумбольдта положила начало этапу неуверенности в жизни Геккеля, отмеченному поиском истинного призвания. Так начиналась карьера, в формировании которой играли роль гнев, кризис и горе. Смерть станет в жизни Геккеля побудительной силой, но она подтолкнет его не к бездействию, не к застою, а заставит трудиться усерднее, даже свирепее, без заботы о своей будущей репутации. Все это сделает Геккеля одним из самых противоречивых и замечательных ученых его времени, человеком, повлиявшим и на художников, и на ученых и перенесшим гумбольдтовскую концепцию природы в XX в. (Репутация Геккеля сильно пострадала во второй половине ХХ в., когда историки клеймили его за интеллектуальное обоснование расистских программ для будущих нацистов{1936}. В своей биографии Геккеля «Трагическое чувство жизни» Роберт Ричардс доказывал, что, умерев задолго до прихода нацистов к власти, он вовсе не был антисемитом. Фактически Геккель помещал евреев рядом с белыми на своих критикуемых «древах». Отвергаемые ныне расовые теории Геккеля о прогрессивном движении от «диких» к «цивилизованным» расам разделял Дарвин и многие другие ученые XIX в.)

Гумбольдт всегда занимал важное место в жизни Геккеля. Родившись в Потсдаме в 1834 г. – в том году Гумбольдт сел за «Космос», – Геккель с детства читал его книги{1937}. Его отец был чиновником прусского правительства, но одновременно интересовался наукой. Многие вечера в семье Геккель проходили за чтением друг другу вслух научных публикаций. Геккель никогда не встречался с Гумбольдтом, но с детства проникся его идеями. Он так обожал гумбольдтовские описания тропиков, что мечтал тоже стать исследователем, но его отец предполагал для сына более традиционную карьеру.

Уступая отцовскому желанию, 18-летний Эрнст поступил в 1852 г. в медицинское училище в баварском Вюрцбурге. Там он сильно затосковал по дому. После занятий он удалялся в свою комнату и возвращался к чтению «Космоса»{1938}. Каждый вечер, переворачивая уже изрядно потрепанные страницы, он погружался в чудесный гумбольдтовский мир. В свободное от чтения время Геккель гулял в лесу, ища уединения и единения с природой. Рослый стройный красавец с пронзительным взглядом голубых глаз, он ежедневно занимался бегом и плаванием и был таким же спортивным, как Гумбольдт в молодости{1939}.

«Я не могу передать вам, какое удовольствие доставляет мне природа, – писал Геккель родителям из Вюрцбурга. – Все мои волнения сразу проходят»{1940}. Он писал о нежности птичьих трелей и о ветре, расчесывающем листву. Он восторгался двойной дугой радуги и склонами гор, испещренных тенями мимолетных облаков. Иногда Геккель возвращался после своих долгих прогулок с плющом, из которого он делал венки, которые вешал на портрет Гумбольдта в своей комнате{1941}. Как он хотел жить в Берлине, рядом со своим кумиром! Он хотел присутствовать на ежегодном ужине в Географическом обществе в Берлине, где будет Гумбольдт. Увидеть Гумбольдта – хотя бы издали было его «самым горячим желанием»{1942}.

Следующей весной Геккелю позволили проучиться один семестр в Берлине. Гумбольдта он так и не увидел, но все равно нашел объекты для восхищения. Среди его преподавателей был знаменитейший немецкий зоолог того времени Иоганн Мюллер, занимавшийся рыбами и морскими беспозвоночными{1943}. Плененный живыми рассказами Мюллера о коллекциях прибрежных обитателей, Геккель провел лето на Гельголанде, островке неподалеку от побережья Германии в Северном море. Дни напролет он плавал и ловил морских жителей. Ему нравились медузы{1944}. Поймав однажды в сеть особенно красивый экземпляр, Геккель понял, что нашел свое любимое животное и будет впредь заниматься зоологией.

Эрнст Геккель (слева) на Канарских островах со своими принадлежностями для ловли морских животных

Хотя Геккель подчинялся желаниям своего отца и продолжал свое медицинское обучение, он никогда не собирался практиковать как врач. Ему нравились ботаника и сравнительная анатомия, морские беспозвоночные и микроскопы, альпинизм и плавание, живопись и рисование, но не медицина. Чем больше он читал Гумбольдта, тем больше ему нравились его работы. Когда он посещал своих родителей, он брал «Картины природы» с собой и попросил мать купить ему «Личное повествование…», потому что он «бредит» им{1945}. В университетской библиотеке в Вюрцбурге он брал десятки книг Гумбольдта – от томов по ботанике до огромных изданий «Видов Кордильер» с их замечательными гравюрами пейзажей Латинской Америки и памятников, которые он называл «роскошными дорогостоящими изданиями»{1946}. Кроме того, он попросил у родителей прислать ему в подарок на Рождество атлас, сопровождавший «Космос»{1947}. Он объяснял, что понимать и запоминать ему легче образами, чем словами{1948}.

Однажды, оказавшись в Берлине, Геккель совершил паломничество в семейное имение Гумбольдтов Тегель{1949}. Выдался прекрасный солнечный день, вот только Гумбольдта нигде не было видно. Геккель искупался в озере, где однажды плавал его герой, и сидел у воды, пока по ней не побежала лунная дорожка. Ближе этого он не подбирался к Гумбольдту больше ни разу в жизни.

Ему хотелось пойти по стопам Гумбольдта и увидеть Южную Америку. Только так можно было примирить две враждующих души у него в груди: «разумного человека» и художника, зависимого от «чувств и поэзии»{1950}. Геккель был уверен в существовании всего одной профессии, сочетающей чувства и приключения, – исследователь-натуралист. «День и ночь» мечтая о великом путешествии, он уже строил планы{1951}. Сначала надо будет получить диплом врача, а потом устроиться в этом качестве на судно. В тропиках он бы покинул корабль и начал свою «робинзонаду»{1952}. Достоинство такого плана, как сказал Геккель обеспокоенным родителям, состояло в необходимости доучиться в Вюрцбурге. Он был на все готов, лишь бы отправиться «подальше»{1953}.

Но у родителей Геккеля были иные представления, они настаивали, чтобы сын начал работать врачом в Берлине. Сначала Геккель подчинился, но исподволь саботировал их планы. Открыв в Берлине собственную практику, он установил неудобные для посетителей часы приема: с 5 до 6 утра. Неудивительно, что за год он принял всего полдюжины пациентов, зато, как он гордо заявлял, ни один от его советов не умер{1954}.

В конце концов любовь к невесте Анне заставила Геккеля подумать о более традиционной карьере. Он называл Анну «лесным ребенком»{1955}. Вместо всего материального – нарядов, мебели, драгоценностей – Анна любила простые радости жизни: гулять в полях, лежать среди диких луговых цветов… По словам Геккеля, она была «совершенно неизбалованной, чистой»{1956}. По удивительному совпадению она и Эрнст родились в один и тот же день – 14 сентября. Эту дату они и выбрали в качестве той, когда будет объявлено об их помолвке{1957}. Геккель решил стать преподавателем зоологии – уважаемая профессия, избавленная от риска испытывать «невыносимое отвращение к трупам»{1958}. Чтобы сказать свое слово в науке, нужно было просто определиться с исследовательским проектом.

В начале февраля 1859 г. Геккель приехал в Италию, где надеялся найти новых морских беспозвоночных. Годилось все, от медуз до крохотных одноклеточных, главное, чтобы с открытия могла начаться его новая карьера. Полюбовавшись несколько недель Флоренцией и Римом, Геккель отправился в Неаполь и приступил там к работе, но она не заладилась. Рыбаки отказались ему помогать. Город был грязным и шумным, улицы кишели жуликами, за все приходилось платить втридорога, мучаясь от жары и пыли{1959}. Морских ежей и медуз попадалось до обидного мало.

Туда, в Неаполь, Геккелю пришло письмо отца о смерти Гумбольдта, заставившее его задуматься не только об искусстве и науке, но и о собственном будущем. На узких, шумных улицах Неаполя, вившихся лабиринтом под внушительными очертаниями Везувия, Геккель снова ощутил у себя в груди борьбу двух душ{1960}. 17 июня, через три недели после известия о смерти его героя, Геккель решил, что с него довольно Неаполя. Он переправился на Искью, остров в Неаполитанском заливе.

На Искье Геккель познакомился с немецким поэтом и художником Германом Аллмерсом{1961}. Неделю они гуляли вдвоем по острову, рисовали, плавали и беседовали. Им так понравилось общество друг друга, что они решили вместе попутешествовать. Вернувшись в Неаполь, они поднялись на Везувий, потом поплыли на Капри, другой остров в Неаполитанском заливе, где Геккель надеялся увидеть природу как «взаимосвязанное целое»{1962}.

Он захватил с собой мольберт и акварельные краски, а также приборы и записные книжки, но ему хватило всего недели жизни на Капри, чтобы пристраститься к новому богемному образу жизни. Осуществилась его мечта, признался он Анне, терпеливо ждавшей его в Берлине невесте. Микроскоп так и не был извлечен из ящика. Вместо этого Геккель не отходил от мольберта. Он писал Анне, что не желает быть «микроскопным червем»{1963}: как можно это допустить, когда природа во всей своей красе зовет его выйти из дому!{1964} Противиться этому зову может только «окостеневший кабинетный ученый»{1965}. Прочтя в детстве «Картины природы», он не переставал мечтать о такой «полудикой жизни на природе»{1966}. Здесь, на Капри, он наконец узрел «все чудо макрокосмоса», как писал он Анне{1967}. Теперь он не нуждался ни в чем, кроме своей «верной кисти», желая посвятить жизнь поэтическому миру света и красок{1968}. Кризис, начавшийся со смерти Гумбольдта, привел к полному перерождению.

Родители получали от него такие же письма, хоть и без лишнего подчеркивания диких сторон его новой жизни. Вместо этого Геккель рассказывал им о своей будущности живописца, напоминал о словах Гумбольдта о связи науки и искусства. Собственный талант художника – признаваемый, как уверял Эрнст родителей, другими художниками на Капри, – и ботанические познания не позволяли ему усомниться, что именно ему предназначено подобрать оброненную Гумбольдтом перчатку. В конце концов, пейзажная живопись была одним из «главных интересов Гумбольдта»{1969}. Геккель заявлял о своем желании стать художником, который «побывал бы со своей кистью во всех природных зонах, от Северного Ледовитого океана до экватора».

Читая в Берлине письма сына, Геккель-старший исполнился тревоги и отправил ему суровый ответ. Годами он терпел меняющиеся планы сына. Теперь он напоминал ему, что небогат и не может допустить, чтобы он «годами скитался по свету»{1970}. Почему сын все доводит до крайности – работу, плавание, хождение в горы, а также мечты, надежды и сомнения? «Пора тебе взяться за настоящую работу», – заключал Геккель-старший, не оставляя никаких сомнений в том, каково будет будущее сына.

И снова любовь к Анне заставила Геккеля понять, что его мечта так и останется мечтой. Чтобы жениться, ему придется стать «ручным» профессором, а не скитаться с кистью по свету{1971}. В середине сентября, через четыре с небольшим месяца после смерти Гумбольдта, Геккель собрал вещи и приборы и отправился на Сицилию, в Мессину, чтобы сосредоточиться на научной работе. Но оказалось, что проведенные на Капри недели полностью его изменили. Когда сицилийские рыбаки принесли ему ведра с морской водой, кишащей крохотными организмами, он увидел их глазами зоолога и художника. Он рассматривал в микроскоп капли воды, и его взору открывались новые чудеса. Крохотные морские беспозвоночные походили, по его мнению, на «тончайшие произведения искусства»{1972}. Он уже не боялся проводить дни за микроскопом, так его захватили эти «морские диковины»{1973}.

Каждое утро он совершал заплыв, наслаждаясь красотой поверхности моря, после купания отправлялся на рыбный рынок за очередной порцией морской воды, к 8 утра возвращался в свою комнату и работал там до 5 часов вечера. Быстро перекусив и прогулявшись, он к 7:30 снова садился за рабочий стол и до полуночи делал записи{1974}. Такой самоотверженный труд приносил плоды. К декабрю, всего за три проведенных на Сицилии месяца, Геккель убедился, что располагает научным проектом, которым можно заниматься всю жизнь. Его увлекли радиолярии.

Так назывались крохотные одноклеточные морские организмы размером в одну тысячную дюйма, увидеть которые можно только в микроскоп. При должном увеличении раскрывалась их поразительная структура. Утонченный минеральный скелет обладал удивительной симметрией, ответвления-лучи походили на плавники. Неделя за неделей Геккель определял все новые их виды и даже семейства. К началу февраля он открыл более шестидесяти новых видов. Только 10 февраля 1860 г. утренний улов принес сразу дюжину новых видов. Он писал Анне, что рухнул перед микроскопом на колени и вознес благодарственную молитву милостивым морским богам и нимфам за их щедрые дары{1975}.

Теперь Геккель заявлял, что эта работа создана словно специально для него{1976}. В ней сливалась его любовь к физическим упражнениям, природе, науке и искусству – от радости утреннего лова, которым он теперь занимался сам, до последнего карандашного штриха на его рисунке. Радиолярии открыли ему новый мир – мир порядка и чуда, который он превозносил в письмах Анне как «полный поэзии и радости»{1977}. К концу марта 1860 г. он открыл больше сотни новых видов и уже готовился вернуться домой и засесть за книгу{1978}.

Геккель иллюстрировал свою зоологическую работу собственными рисунками безукоризненной научной точности и замечательной красоты. Ему помогала способность смотреть одним глазом в микроскоп, другим в рисунок – настолько редкий талант, что его прежние учителя признавались, что ничего подобного не видывали{1979}. Для Геккеля рисование было лучшим методом для понимания природы. По его словам, при помощи карандаша и кисти он «глубже проникал в тайну ее красоты, чем когда-либо прежде»{1980}; это были его способы видеть и познавать. Две души в его груди объединились.

Радиолярии так красивы, писал Геккель своему товарищу по путешествиям Аллмерсу, когда вернулся в Германию, что их мотивами можно украсить кабинет, а то и «создать новый стиль!»{1981}. (Аллмерс ответил Геккелю, что его кузина уже взяла один рисунок радиолярии как трафарет для вязания крючком{1982}.) Он упорно трудился над рисунками и два года спустя, в 1862 г., издал великолепный двухтомный труд «Радиолярии» (Die Radiolarien, Rhizopoda Radiaria). За это его приняли адъюнкт-профессором в Университет Йены, той самой, где больше полстолетия назад познакомились Гумбольдт и Гёте{1983}. В августе 1862 г. Геккель женился на Анне. Он был на седьмом небе. Без нее, говорил он, он бы умер, как растение «без живительного солнечного света»{1984}.

Во время работы над «Радиоляриями» Геккель прочел книгу, которая снова изменила его жизнь, – «Происхождение видов» Дарвина. Его потрясла дарвиновская эволюционная теория: позднее он отзывался о книге как о «совершенно сумасшедшей»{1985}. «Происхождение видов» сразу ответило Геккелю на все вопросы о процессе развития организмов. По его словам, книга Дарвина «открывала новый мир»{1986}. Она предлагала решение «всех проблем, даже самых запутанных», как восхищенно писал Геккель в длинном письме Дарвину{1987}. Своим «Происхождением видов» Дарвин заменял веру в божественное сотворение животных, растений и людей концепцией, что все они являются производными естественных процессов, – революционной идеей, сотрясшей религиозную доктрину до самого основания.

«Происхождение видов» привело научный мир в крайнее волнение{1988}. Многие обвиняли Дарвина в ереси. В конечном счете теория Дарвина означала, что человек относится к тому же древу жизни, что и все остальные организмы. Через несколько месяцев после ее опубликования в Англии произошел яркий публичный диспут в Оксфорде между епископом Сэмюэлем Уилберфорсом и пламенным сторонником Дарвина, прежним президентом Королевского общества биологом Томасом Гексли. На заседании Британской ассоциации развития науки Уилберфорс провоцировал Гексли вопросом, по какой линии тот состоит в родстве с обезьянами – дедовой или бабкиной. Гексли отвечал, что для него лучше происходить от обезьяны, чем от епископа. Дебаты вышли противоречивыми и радикальными и всех взбудоражили.

«Происхождение видов» упало на плодородную почву, когда его прочел Геккель, с детства выпестованный гумбольдтовским подходом к природе; «Космос» содержал много «преддарвинских ощущений»{1989}. В следующие десятилетия Геккель станет одним из самых решительных сторонников Дарвина в Германии. (Книги Геккеля об эволюционной теории Дарвина были переведены более чем на десяток языков и продавались лучше, чем книги самого Дарвина. От Геккеля люди узнавали о теории эволюции больше, чем из любого другого источника{1990}.) Анна называла его «мой немецкий дарвинист»{1991}, а Герман Аллмерс шутил, что «жизнь Геккеля полна счастливой любви и дарвинизма»{1992}.

А потом разразилась трагедия. 16 февраля 1864 г., в 30-й день рождения Геккеля и в день присуждения ему престижной научной премии за книгу о радиоляриях, Анна умерла от скоротечной болезни – возможно, аппендицита{1993}. Они прожили в браке меньше двух лет. Геккель погрузился в глубокую депрессию{1994}. «Внутри я мертв, – говорил он Аллмерсу, – раздавлен невыносимым горем»{1995}. Смерть Анны лишила его всякой надежды на счастье. Он искал забвения в работе и написал Дарвину, что намерен посвятить всю свою жизнь эволюционной теории{1996}.

Он рассказывал Дарвину, что живет как отшельник, и единственное, что его занимает, – это эволюция{1997}. Он был готов бросить вызов всему научному миру, так как смерть Анны сделала его «неподвластным хвале и поношению»{1998}. Чтобы забыть свою боль, Геккель работал по восемнадцать часов в день семь дней в неделю год напролет.

Результатом этой отчаянной самоотверженности стала двухтомная «Общая морфология организмов» (Generelle Morphologie der Organismen), изданная в 1866 г., – 1000 страниц об эволюции и морфологии, трактат о структуре и форме организмов. (В «Общей морфологии» предложен общий обзор наук в противовес усугубляющимся разрывам между разными дисциплинами[47]{1999}.) Дарвин назвал эту книгу «самой величественной похвалой» «Происхождению видов» за все время{2000}. Это была злая книга, в которой Геккель нападал на тех, кто отказывался принять дарвиновскую эволюционную теорию. Он не останавливался перед оскорблениями: критики Дарвина пишут толстые, но «пустые» книги{2001}; они живут в «научном полусне», в «мечтах, где нет мысли». Даже Томас Гексли, называвший себя «бульдогом Дарвина»{2002}, считал, что Геккелю стоило бы немного снизить тон, чтобы издаться в Англии. Но Геккель гнул свое.

Радикальную реформу наук не сделать мягко, объяснял Геккель, споря с Гексли: нет, им придется запачкать руки и поработать «вилами»{2003}. Он написал свою «Общую морфологию» в момент глубокого личного кризиса, писал он Дарвину, каждая фраза в книге пронизана горечью. После смерти Анны, продолжал Геккель, он перестал заботиться о своей репутации: «Пусть мои враги нападают на мой труд изо всех сил!»{2004} Ему было все равно, какие удары на него обрушатся.

«Общая морфология» была не только призывом собираться под знаменем новой эволюционной теории. В этой книге Геккель впервые дал имя рожденной Гумбольдтом дисциплине – «экологии»{2005}. Греческое слово «ойкос», означающее «дом», он применил к миру природы. Все живущие на земле организмы роднит принадлежность к семье, делящей общий дом. Как бывает в любой семье, они могут враждовать, а могут помогать друг другу. В «Общей морфологии» он, напрямую заимствуя слова Гумбольдта, писал, что органическая и неорганическая природа образуют «систему активных сил»{2006}. Геккель использовал гумбольдтовское представление о природе как о едином целом, состоящем из сложных взаимосвязей, и присвоил этому целому имя. Экология, по Геккелю, – это «наука о соотношениях между организмом и средой его обитания»{2007}. (Геккель давно мыслил как эколог. Еще в 1854 г., студентом в Вюрцбурге, он, читая Гумбольдта, уже думал о вреде от вырубки лесов для окружающей среды. За десять лет до выхода «Человека и природы» Джорджа Перкинса Марша Геккель писал, что в древности на Ближнем Востоке сводили леса, что изменило тамошний климат. Цивилизация и уничтожение лесов идут «рука об руку», – заявлял он и предсказывал, что со временем то же самое произойдет в Европе{2008}. Истощение почв, изменения климата и голод рано или поздно приведут к массовому бегству из Европы в более плодородные края. «Европе и ее гиперцивилизации скоро наступит конец», – предупреждал он.)

В год изобретения термина «экология» Геккель наконец последовал примеру Гумбольдта и Дарвина – отправился в далекие края. В октябре 1866 г., через два с лишним года после смерти Анны, он поплыл на Тенерифе – остров, приобретший почти мистический смысл для ученых после того, как Гумбольдт так привлекательно описал его в своем «Личном повествовании». Настало время осуществить то, что Геккель называл своей «самой давней и любимейшей мечтой о путешествии»{2009}. Почти через семьдесят лет после того, как пустился в плавание Гумбольдт, и больше чем через тридцать лет после отплытия Дарвина на «Бигле» Геккель готовился к собственному путешествию. Люди трех разных поколений, они верили в то, что наука – не только умственная деятельность. Занятие наукой требовало большого физического напряжения, ведь они наблюдали за флорой и фауной – пальмами, лишайниками, раками, птицами, морскими беспозвоночными – в их природной среде. Понять экологию значило изучить новые миры, кишащие жизнью.

По пути на Тенерифе Геккель остановился в Англии, чтобы увидеться с Дарвином в его доме Даун-Хаус в Кенте, куда он быстро добрался из Лондона на поезде{2010}. С Гумбольдтом Геккель так и не встретился, но теперь ему представилась возможность увидеться с другим своим героем. В воскресенье 21 октября, в 11:30 утра, кучер Дарвина забрал Геккеля с местной железнодорожной станции Брумли и доставил к увитому плющом дому, у дверей которого гостя ждал 57-летний Дарвин. Геккель так волновался, что забыл все выученные английские слова. Они с Дарвином долго трясли друг другу руки, Дарвин твердил, что очень рад встрече. По рассказу дочери Дарвина Генриетты, Геккель от волнения «набрал в рот воды»{2011}. Но во время прогулки по Песчаной аллее, где Дарвин любил размышлять, Геккель постепенно пришел в себя и разговорился. Он изъяснялся по-английски с сильным немецким акцентом, немного заикался, но понять его было нетрудно, и двое ученых всласть побеседовали об эволюции и о дальних вояжах.

Дарвин оказался именно таким, каким его представлял себе Геккель. Пожилой добряк с мягкой речью, он излучал мудрость; такими Геккель воображал Сократа и Аристотеля. Вся семья Дарвина приняла его так тепло, что он потом рассказывал друзьям в Йене, что почувствовал себя как дома. По словам Геккеля, этот визит стал одним из самых «незабываемых» моментов его жизни{2012}. Назавтра он уезжал в непоколебимом убеждении, что природу надо понимать только как пронизанное взаимозависимостями «царство жизни»{2013}.

В Лиссабоне у Геккеля была намечена встреча с тремя помощниками (ученым из Бонна и двумя его студентами из Йены){2014}. Оттуда они отплыли на Канарские острова. Лишь только четверка высадилась на Тенерифе, Геккель бросился смотреть виды, которые описывал Гумбольдт. Разумеется, он поднялся по его стопам на вершину Пико-дель-Тейде. Там, среди снега и льда, на обжигающем ветру, он потерял сознание от высотной болезни и при спуске вниз часто падал. Но, как он с гордостью написал домой, вершина была покорена. Он был «чрезвычайно доволен» тем, что увидел то же самое, что видел Гумбольдт{2015}. С Тенерифе Геккель вместе с тремя помощниками поплыл на вулканический остров Лансароте, где провел три месяца, работая как зоолог. Сам он занимался радиоляриями и медузами, помощники – рыбами, губками, червями и моллюсками. Ландшафт острова был пустынным, зато море вокруг было полным жизни, представляя собой «восхитительный живо(тны)й суп», по определению Геккеля{2016}.

В апреле 1867 г. Геккель вернулся в Йену успокоившимся и умиротворенным{2017}. Анна осталась любовью всей его жизни, и даже спустя много лет, уже будучи снова женатым, он писал в годовшину ее смерти: «Этот грустный день, я в тоске»{2018}.

В последующие десятилетия Геккель много путешествовал – главным образом по Европе, но также в Египет, Индию, на Цейлон, Яву и Суматру{2019}. Он продолжал преподавать студентам в Йене, но счастлив бывал только в путешествиях. Страсть к приключениям никогда его не покидала. В 1900 г., в 66 лет, он предпринял экспедицию на Яву, одна мысль о которой, по словам друзей, «возвращала ему молодость»{2020}. Там он собирал образцы и делал зарисовки. Как и Гумбольдт, Геккель считал тропики самым подходящим местом для того, чтобы понять основы экологии.

Одно-единственное дерево в яванских джунглях, писал Геккель, нагляднейшим образом иллюстрирует связи между животными, растениями и средой: все – и орхидеи-эпифиты, оплетающие корнями ветви, и насекомые, превратившиеся в превосходных опылителей и верхолазов, сражающихся за свет в кроне дерева, – доказывают разнообразие своей экосистемы. Здесь, в тропиках, писал Геккель, «борьба за выживание» исключительно напряженна, флора и фауна развили для нее «богатейшее, многообразное оружие»{2021}. Это лучшее место для наблюдения за тем, как растения и животные живут вместе со своими «друзьями и врагами», симбионтами и паразитами{2022}. Это была гумбольдтовская «паутина жизни» во всей красе.

В Йене Геккель выступил одним из основателей научного журнала в честь Гумбольдта и Дарвина. Журнал, посвященный эволюционной теории и экологическим идеям, получил название «Космос»{2023}. Геккель писал и издавал роскошные монографии о морских жителях – известковых губках, медузах, радиоляриях, путевые заметки, книги, популяризовавшие теории Дарвина. Многие книги Геккеля отличались великолепными иллюстрациями, представлявшими собой не отдельные изображения, а целые серии. Геккель считал их рассказами о природе, так он делал эволюцию «видимой»{2024}. Живопись стала инструментом передачи научного знания.

На рубеже столетий Геккель издал серию брошюр «Красота форм в природе» (Kunstformen der Natur) – собрание сотни великолепных иллюстраций, оформивших стилистический язык ар-нуво{2025}. Как сказал Геккель другу, он более полувека следовал идеям Гумбольдта{2026}, но в «Красоте форм в природе» пошел дальше: объекты научного изучения стали предметами изображения и источниками вдохновения для художников и дизайнеров. Иллюстрации Геккеля передавали необыкновенную красоту мельчайших существ, видимых только в микроскоп, – он называл их «скрытыми сокровищами»{2027}. В «Красоте форм в природе» он подсказывал всевозможным мастерам, живописцам и архитекторам, как правильно использовать новые «прекрасные мотивы»{2028}, и предлагал им таблицы, где сортировал разные организмы по степени их эстетической значимости и добавлял свои комментарии: «чрезвычайное богатство», «очень разнообразно и значительно», «для орнамента».

Серия «Красота форм в природе», издававшаяся в 1899–1904 гг., приобрела огромное влияние. В эпоху, когда урбанизация, индустриализация, развитие технологий отдаляли людей от земли, рисунки Геккеля предлагали палитру природных форм и мотивов, ставшую настоящим словарем для художников, архитекторов и мастеров, пытавшихся вернуть человека к природе через искусство.

На переломе веков Европа вступила в так называемый «машинный век». Энергию заводам давало электричество, благодаря массовому производству экономика Европы и США росла невиданными темпами. Германия долго отставала от Великобритании, но после создания в 1871 г. Германской империи, где императором стал прусский король Вильгельм I, а канцлером Отто фон Бисмарк, страна совершила резкий рывок вперед. К 1899 г., когда Геккель издал первый выпуск «Красоты форм в природе», Германия догнала лидеров мировой экономики – Британию и Соединенные Штаты.

К тому времени по дорогам Германии побежали первые автомобили, железные дороги связали промышленные центры Рура с крупнейшими портами, Гамбургом и Бременом. Росла добыча угля и производство стали, вокруг промышленных узлов множились как грибы города. В 1887 г. в Берлине заработала первая электростанция. Германская химическая промышленность стала крупнейшей и современнейшей в мире, производя химические красители, продукцию фармацевтики, удобрения{2029}. В отличие от Британии в Германии возникали политехнические институты и заводские научные лаборатории, воспитавшие поколение новых ученых и инженеров. Эти заведения преследовали цели практического внедрения достижений науки, а не сугубо академических открытий.

Геккель писал, что все большему числу горожан хочется сбежать от «суеты и неутомимой гонки», «от клубов едкого фабричного дыма»{2030}. Люди стремились на берег моря, в тенистые леса, на склоны гор в надежде обрести покой на лоне природы. Художники течения ар-нуво, или модерна, конца XIX – начала XX в. старались внести мир в пошатнувшиеся отношения между человеком и природой, черпая эстетическое вдохновение в природных формах. По словам одного немецкого дизайнера, теперь они «учились у природы», а не у учителей{2031}. Внедрение этих природных мотивов в дизайн помещений и в архитектуру приносило облегчение, органику во все более механизирующийся мир{2032}.

Главный вход Всемирной выставки в Париже, 1900 г. Архитектор Р. Бине

Радиолярии Геккеля, вдохновившие Р. Бине (те, что в среднем ряду)

Например, знаменитый французский художник по стеклу Эмиль Галле был многим обязан геккелевской «Красоте форм» и настаивал, что «морской урожай» из океанов превратил научные лаборатории в студии декоративного искусства{2033}. «Хрустальные медузы», говорил Галле в мае 1900 г., «обогатили стекло новыми нюансами и изгибами». Новый стилистический язык модерна внедрял заимствованные у природы элементы всюду: от небоскребов до бижутерии, от плакатов до подсвечников, от мебели до тканей. Изысканные цветочные орнаменты появлялись на стеклянных дверях, мебельщики уподобляли гнутым стеблям ножки столов и кресел.

Именно эти органические мотивы делают стиль модерн таким узнаваемым. В первом десятилетии XX в. барселонский архитектор Антонио Гауди увеличил морские организмы Геккеля, создавая из них перила и арки{2034}. В его витражах появились огромные морские ежи, сконструированные им люстры похожи на огромные раковины наутилусов. Комнаты, лестницы и окна Гауди характерны переплетениями водорослей и морских беспозвоночных. На другой стороне Атлантики, в США, Луис Салливан, прозванный «отцом небоскребов», тоже обращался за вдохновением к природе{2035}. У него было несколько книг Геккеля, и он верил, что искусство рождает союз между душой художника и природой. Фасады его зданий были украшены стилизованными растительными и животными мотивами. Американский дизайнер Комфорт Тиффани тоже находился под влиянием Геккеля{2036}. Его почти невесомые прозрачные водоросли и медузы отлично подходили для стеклянных изделий. Вазы Тиффани были обвиты стилизованными медузами, а его студия дизайна даже выставляла ожерелье из золота и платины в виде водорослей.

В конце августа 1900 г., по пути из Йены на Яву, Геккель ненадолго остановился в Париже, чтобы побывать на Всемирной выставке{2037}. Французский архитектор Рене Бине при проектировании главного входа на выставку использовал изображения радиолярий Геккеля{2038}. Годом раньше Бине писал Геккелю, что «все в этом проекте» – от мельчайших деталей до общей конструкции – «вдохновлено вашими изысканиями»{2039}. Выставка прославила ар-нуво на весь мир, через увеличенную радиолярию Геккеля прошло около 50 миллионов посетителей.

Сам Бине издал потом книгу «Декоративные эскизы», где показывал, как иллюстрации Геккеля можно использовать в дизайне интерьеров. Бине призывал архитекторов и дизайнеров «заглянуть в великую лабораторию природы»{2040}.

Кораллы, медузы и водоросли переместились в дома: сделанное Геккелем сорок лет назад наполовину в шутку предложение Аллмерсу использовать его итальянские зарисовки радиолярий для изобретения нового стиля воплотилось в жизнь. Свой дом в Йене Геккель назвал «Вилла Медуза»[48] в честь своей любимой медузы и соответствующим образом его оформил. Например, для потолочной розетки в столовой использован его рисунок медузы, открытой им на Цейлоне.

Человечество разбирало мир природы на мельчайшие части, опускаясь до клеток, молекул, атомов и даже электронов, Геккель же верил, что разрозненный мир следует собрать воедино{2041}. Гумбольдт всегда говорил о единстве природы, но Геккель, развивая эту идею, сделал следующий шаг. Он стал убежденным сторонником «монизма» – идеи отсутствия разделения между органическим и неорганическим мирами. Монизм недвусмысленно ополчался на концепцию дуализма между сознанием и материей. Эта идея единства заменяла Бога, поэтому монизм стал самой важной псевдорелигией на рубеже XX в.{2042}.

Дизайн электрических выключателей Р. Бине, вдохновленного рисунками Геккеля

Изображение медузы на потолке виллы «Медуза»

Геккель привел философское обоснование этого взгляда на мир в своей книге «Мировые загадки» (Weltr?thsel), изданной в 1899 г., в том же году, что и «Красота форм в природе». Она стала блестящим всемирным бестселлером, только в Германии разошлось 450 000 экземпляров{2043}. «Мировые загадки» перевели на 27 языков, включая санскрит, китайский и иврит, они стали самой популярной научно-познавательной книгой на переломе веков. Геккель писал там о душе, теле и единстве природы; о знании и вере; о науке и религии. Книга стала руководством по монизму.

Геккель писал, что богиня истины обитает в «храме природы»{2044}. Величественными колоннами монистической «церкви» являются стройные пальмы и увитые лианами тропические деревья, говорил он, вместо алтарей там аквариумы с изящными кораллами и разноцветными рыбами. Из «чрева нашей матушки природы»{2045}, по словам Геккеля, бьет неиссякаемый поток «вечной красоты».

Он также верил, что единство природы можно выразить эстетическим путем{2046}. Для Геккеля это проникнутое природой искусство предвещало новый мир. Как уже заявлял Гумбольдт в своем, если процитировать Геккеля, «блестящем “Космосе”»{2047}, искусство – один из важнейших образовательных инструментов, когда оно проникнуто любовью к природе. То, что Гумбольдт называл «научным и эстетическим созерцанием» мира природы{2048}, теперь, настаивал Геккель, играет ключевую роль для понимания вселенной, и этот подход становится «религией естествознания».

Пока существуют ученые и художники, верил Геккель, нет нужды в священниках и храмах.