КОРЧМА ПАНА ЗЕЛЕНКО

Подготовка к отъезду в Ровно продолжалась почти целый день. Нужно было подыскать хорошую подводу и пару подходящих лошадей. С подводой дело было легче, а вот с лошадьми! Когда привели к штабу вороных красавцев, Лукин забраковал их.

— Лошадей нужно найти сильных, здоровых, но таких, чтобы не бросались в глаза. А на этих только парад принимать. Да не забудьте захватить с собой мешка два овса.

Совет Лукина пришелся очень кстати, но не так легко было найти неброских лошадей, которые бы выдержали стокилометровую дорогу.

Немало довелось повозиться с моей одеждой. Костюм и галстук я хранил в вещевом мешке, и там они так измялись, что страшно было взглянуть. Где и чем выгладить? Эта проблема оказалась очень сложной. Кто-то посоветовал намочить костюм и развесить на проволоке. Попробовали, но напрасно. Наконец нашли большой топор, разогрели его на костре и на обыкновенном дубовом пне выгладили мою одежду. Эта процедура отняла у нас немало времени, но костюм выглядел на мне так, будто его только что сняли с манекена. После этого случая ребятам дали задание раздобыть настоящий утюг.

Когда все было готово, мы еще раз решили посоветоваться, каким путем лучше ехать в Ровно. Возникло несколько вариантов. Один — добираться до города глухими дорогами, минуя большие населенные пункты. Его можно было бы принять, если бы мы наверняка знали, где расположены мосты через реки. Такой карты у нас не было, а ехать наобум рискованно.

Николай Иванович предложил другой маршрут.

— Настоящий разведчик, — сказал он, — никогда не идет темными тропами. На них легче вызвать к себе подозрение, чем в людных местах. А поэтому лучше всего выбраться на шоссе и через Березно, Костополь и Александрию преспокойно махнуть в Ровно. А если встретятся гитлеровцы, то не бояться смотреть им прямо в глаза, нужно только встать и приветствовать их возгласом: «Хайль Гитлер!» Это они любят.

Вариант Кузнецова был принят, и на следующее утро мы двинулись в далекий путь.

Вместе со мной в Ровно ехала уроженка этих мест, крестьянская девушка Мария Курильчук. Вся семья Курильчуков, связанная с партизанами, рада была оказать нам услугу. Двоюродный брат Марии, работавший учителем, даже дал мне в дорогу свое удостоверение — аусвайс.

Девушка ехала в Ровно с заданием устроиться на работу, разыскать своих школьных подруг — бывших комсомолок — и попытаться привлечь их к разведывательным действиям.

Поездка с Марийкой была довольно веселой. Она рассказывала о своей школе, о подругах, расспрашивала о Москве.

— А правда, — интересовалась девушка, — что в Москва поезда с бешеной скоростью мчатся под землей?

— Правда, Марийка, я часто ездил в метро.

— А правда, что в этих поездах двери сами открываются и закрываются?

— Правда.

— А может ли поезд под рекой двигаться?

— Отчего же нет?

— А вы спускались под землю по бегущим лестницам?

— Да, на эскалаторе.

Разузнав о «подземных делах», Мария заинтересовалась «небесными»:

— А вы боялись прыгать с самолета?

— Нет, не боялся. У меня же был парашют.

— А если бы он не раскрылся?

— Такого быть не может. Десантный парашют так сконструирован, что обязательно раскроется.

— А как там, в воздухе?

— Обыкновенно. Такое впечатление, будто не летишь вниз, а висишь, покачиваясь, в воздухе. Вдыхаешь всей грудью свежий воздух и даже не веришь, что там, внизу, идет война и он загрязнен пороховым дымом.

Потом она спросила, что я буду делать, когда закончится война.

— Я об этом не думал, Марийка. А вот что нужно сделать для ее быстрейшего окончания — об этом думаю. Разобьем фашистов — дело найдется всем, ведь столько разрушено.

— А мне кажется, что после победы мы заставим этих извергов восстановить то, что они разрушили. Иначе как же: они на нас напали, они все уничтожили, а мы после этого еще будем на них спокойно смотреть! Мама говорит, что Советское правительство не простит оккупантам того, что они уничтожили в нашем селе школу… А у меня есть мечта. Закончится война — пойду в медицинский, стану врачом. У нас в селе учителя есть, а врача нет. Вот и буду врачом.

Время бежало быстро. Вот Березно за рекой. Сейчас должен быть мост через Случь. Но что это — объезд? Да. Мост разрушен. Надо переправляться по временному и даже частично вброд.

У самой воды нас остановила старушка:

— Подвезите, родненькие.

— А куда тебе, бабушка?

— В Ровно. К дочке. Она там живет.

— А что она делает в городе?

— Ничего. Сидит возле своего мужа. А у него собственный дом и небольшая корчма.

Сначала я хотел обмануть старуху, — дескать, мы едем совсем не в Ровно, — но когда услышал, что у ее зятя собственный дом, да еще и корчма, изменил свое намерение.

— Садитесь, бабушка, довезем вас прямо к дочке. А ну, Марийка, подвинься, пусть бабушка сядет.

Зять с корчмой казался мне счастливой находкой. Ведь я ехал в Ровно, не имея там ни связей, ни знакомых. Надеяться на подруг Марийки? Еще неизвестно, можно ли будет найти у них приют, а главное — как быть с подводой? Правда, в отряде мне предлагали бросить лошадей, как только мы доберемся до города. Но мне не хотелось этого делать. Нужно будет еще возвращаться в отряд, а на чем?

Именно поэтому я любезно пригласил старуху на подводу и помог уложить узел.

На улицах Березно было пустынно и тихо. Летняя жара загнала всех в холодок. Я ожидал встретить здесь немцев или полицаев, но напрасно — местечко мы проехали без всяких осложнений. Едва выбрались из него, старуха начала рассказывать, почему она едет к дочке в Ровно.

— Живу я тут недалеко. Есть хатенка, есть корова, небольшой огород. Дочь училась в Ровно на портниху. Познакомилась там с парнем и вышла замуж. Через год, само собой, внучка появилась. Живут они с мужем хорошо. Зять мой очень способный человек. Держит корчму. Каждый день — свежая копейка. Сначала мне не хотелось покидать село, но сейчас там очень опасно. Ходят слухи, будто в лесу какие-то партизаны появились. Были и в нашем селе однажды ночью. А днем приехали немцы, созвали людей и стали угрожать: кто будет пускать партизан и давать им продукты, того ждет смерть. Страшно теперь. Очень страшно. Вот я и решила: поеду к дочке, буду нянчить внучку. Может, не откажет зять в куске хлеба.

Она продолжала рассказывать о дочери и зяте, вспомнила своего мужа, умершего несколько лет назад (работал в лесу, однажды его основательно просквозило, он заболел и отдал богу душу), и через какой-нибудь час-полтора мы уже знали почти всю ее биографию.

Я внимательно слушал старуху (может быть, какая-нибудь деталь пригодится) и не сводил глаз с шоссе, по которому время от времени ехали навстречу подводы: не немцы ли случайно? Сам я до тех пор настоящих, живых немцев не видел. Как-то, еще зимой сорок первого, нашу паровозную бригаду послали из Пензы на станцию Москва-Сортировочная, и там я впервые увидел оккупантов. Но то были пленные: грязные, напуганные, обмороженные, они казались скорее тенями, чем живыми существами. А других, тех, что считают себя завоевателями, — встречать не приходилось.

Недалеко от Костополя мы увидели впереди несколько подвод.

— Кажется, немцы, — с тревогой в голосе проговорила Марийка.

— О, они тут часто разъезжают, — обрадовалась старуха, что снова можно поговорить. — Все чего-то ищут: то о партизанах спрашивают, то им сала — они называют его шпек — давай. То за птицей гоняются. Такие обжоры, что дальше некуда! Наверно, у них в Германии всего не хватает, иначе с чего бы им быть такими жадными. В нашем селе ни одной курицы не осталось. Перед пасхой собрала я с десяток яиц и посадила на них наседку. Так они, проклятые, и яйца повыпивали, и наседку утащили. Я говорю им: «Ведь то же наседка! Ее нельзя есть». А они: «Гут, гут», — и больше ничего… А наседку таки унесли.

Марийка не ошиблась: навстречу нам в самом деле ехали немцы. Был среди них офицер: худой, белобрысый, в очках.

С непривычки мороз пробежал по спине, но я, помня совет Кузнецова, остановил лошадей, приподнялся и выкрикнул: «Хайль Гитлер!» Поравнявшись с нами, подвода с немцами остановилась. Офицер уставился на меня своими очками и приказал солдатам обыскать нас. «Хальт!», «Хенде хох!», «Вохин фарен зи», «Документ!» — выкрикивали гитлеровцы, обступив мою подводу.

За поясом у меня было два пистолета, в карманах — несколько «лимонок», а на подводе, в ногах, портфель, в котором лежали мои туфли и пара противотанковых гранат. Я ехал босиком, а крестьянский пиджак и полотняные штаны надежно прикрывали мой отутюженный костюм.

Сначала я было растерялся, не зная, что делать, и готов уже был запустить одну противотанковую гранату в подводу, на которой восседал офицер, а вторую в ту, что как раз подъезжала. В такие критические секунды в человеческом мозгу идет борьба противоположных решений. Пока я искал правильный выход из сложившегося положения, солдаты успели схватить узел старухи и вытянуть из-под сиденья мою сумку. Один солдат отломил кусок хлеба и колбасы и понес офицеру, а другие сами начали «заправляться».

На подводе с офицером ехал невысокого роста мужчина в гражданской одежде. Я догадался, что это переводчик, вероятно из местных, и с интересом принялся рассматривать его. Переводчик ловко соскочил с подводы, поздоровался со мной на польском языке и начал допрашивать. Его «дзень добры» обнадежил меня. «С этим панком можно найти общий язык», — подумал я.

— Куда едете?

— В Ровно.

— По какому делу и откуда?

— Я учитель польского языка. В украинских селах полякам теперь жить опасно, а тут еще банды появились в лесах. Вот и решил податься в Ровно: быть может, повезет оттуда перебраться в Польшу.

— Есть при вас документы? — ласковее спросил он.

— Разумеется!

Я достал свой аусвайс.

— Курильчук Стефан? — переводчик уставился на меня удивленным взглядом.

— Так точно, Курильчук Стефан, — повторил я.

— Но простите! Я Стефана знаю лично. Это мой лучший друг еще по школьной парте. А этот аусвайс я сам помог ему достать. Как он к вам попал?

— Извините, ласковый пан. Не буду возражать, что этот документ вы помогали достать пану Курильчуку. Вы говорите, что он ваш лучший друг. Но мне он еще больший друг, если одолжил свой аусвайс. Поверьте мне!

— Смешная история, пся крев, — выругался переводчик. — Что же мне с вами делать? Скажу офицеру, и вас расстреляют. Да и Курильчуку влетит.

— Если в самом деле этот аусвайс выдан по вашей рекомендации, немцы вас тоже по головке не погладят, — добавил я.

— Я понимаю, понимаю. Но что мне делать с вами? Все это так неожиданно.

Я продолжал наступать на переводчика, говоря, что немцы не станут долго выяснять, почему он помог Курильчуку с аусвайсом. А когда офицер начал кричать с подводы: «Что там такое?» — я сказал:

— Моя судьба в ваших руках. Но бог не простит поляку, если он предаст своего брата по крови и отдаст его, невинного, на смерть. Если в ваших жилах течет польская кровь, вы поможете мне выпутаться из этого тяжелого положения.

Эти слова окончательно подействовали на переводчика, он возвратил мне аусвайс, подошел к офицеру и сказал, что я его школьный приятель и документы у меня в порядке.

Мы «нежно» попрощались, а офицер выругал солдат за то, что они так некультурно со мной обошлись и съели мои запасы колбасы. Один из оккупантов даже вытащил из своей сумки сало и швырнул в нашу подводу.

Позже мне приходилось попадать и в более сложные ситуации, но эта встреча с карателями (наверное, потому, что она была первой) особенно запечатлелась в моей памяти. Я, молодой, неопытный советский разведчик, вышел победителем в поединке с этими шакалами. Почему? — не раз спрашивал я себя. Не потому ли, что здесь, среди врагов, за сотни километров от Большой земли, мы всегда верили в нашу победу, любили свою Родину и готовы были в любую минуту отдать за нее жизнь?

— А вы здорово того поляка обвели вокруг пальца, — говорила старуха. — Я же вижу, что вы не поляк, а он поверил. А хорошо было бы, если б ни поляки, ни украинцы не выдавали друг друга. И чтобы немцы были людьми. Тогда, может быть, и войн не было бы.

— Не все немцы, бабушка, плохие. Это только фашисты.

— И проклятый Гитлер, чтоб ему пусто было, — вставила старуха.

Миновав Костополь, мы заночевали на каком-то хуторе, а на второй день к обеду прибыли в Ровно.

Марийка пошла к своим знакомым, договорившись со мной о месте и времени нашей встречи. Я же со старухой поехал к ее дочери и зятю.

На улице Золотой, 10 стоял аккуратненький особняке широкими стеклянными дверями, выходившими прямо на тротуар. Над входом прикреплена довольно хорошо написанная вывеска:

КОРЧМА ПАНА ЗЕЛЕНКО

ЕСТЬ ЗАКУСКА И САМОГОНКА

— Вот это и есть дом моего зятя, — сказала старуха, — заезжайте прямо во двор.

Пан Зеленко сначала не сообразил, что это за непрошеные гости к нему пожаловали. Выбежала и его жена с сердитым лицом, но, увидев на подводе мать, с плачем бросилась ей в объятия. Зять оказался более сдержанным: узнав тещу, он исчез за дверью веранды, выходившей во двор, и больше не появлялся.

Пошла и мать с дочерью в дом, а меня оставили во дворе. Я немного подождал (может, дойдет и до меня очередь), но напрасно — никто моей личностью не интересовался. Тогда я решил действовать самостоятельно.

Снял с себя маскировочный костюм, надел модельные туфли и пошел в город побриться. Когда я принял вполне приличный вид, решил навестить корчму пана Зеленко. Хозяин корчмы, как и следовало ожидать, не узнал меня и, смахнув со стола крошки, любезно спросил:

— Чем могу служить пану?

— Кое-что перекусить и разумеется, рюмочку первачка, если ваша ласка. Извините но не побрезгуйте и вы со мной опрокинуть маленькую. Говорят, в компании она вкусней.

Это предложение подействовало на владельца корчмы, так как человек, предлагавший хозяину выпить рюмку, в те времена считался вполне порядочным клиентом.

— О, пожалуйста, ласковый пан! — Лицо Зеленко расплылось в услужливой улыбке. — Что пан пожелает: помидор, огурчик, солонинку? Или, может быть, поджарить яичницу?

— Это уже на ваш вкус. Я съем все, с дороги кишки играют марш.

— Тогда одну минутку подождите, ласковый пан.

Пока Зеленко суетился, готовя мне еду, я внимательно осмотрел корчму. В довольно большой комнате стояло несколько столов, покрытых клеенкой, в одном из углов — громоздкий буфет, полный посуды. На прилавке — весы, в небольшой стеклянной витрине — разные продукты. Меня интересовали цены, но, к сожалению, они не были обозначены.

На одной из стен висел портрет Гитлера в рамке, украшенной вышитым полотенцем, а напротив — аляповатая картина провинциального ремесленника — голая женщина с букетом роз. «Наверное, — подумал я, — пан Зеленко хорошо ориентируется в обстановке и старается угодить вкусам пьяных гитлеровцев».

После первой рюмки я деловито спросил:

— Как идут ваши дела?

— Вы имеете в виду торговлю? — переспросил он, чтобы убедиться, действительно ли я интересуюсь его коммерцией.

— Безусловно!

— О, неважно, очень неважно, ласковый пан. Продукты доставлять тяжело, все ужасно дорого. Клиентов до черта, одни военные. А с ними нужно быть очень осторожным. Вот так торгуешь, торгуешь с неделю, — кажется, уже и хорошо получается, и деньжата звенят. А тут — на тебе: зайдет компания военных — напьются, перессорятся, устроят драку, натворят такого, что страшно взглянуть, да еще и не заплатят. Плакали тогда мои денежки, целая неделя работы вылетает в трубу.

— И часто у вас случаются такие клиенты?

— Каждый вечер у меня собираются. Я даже приготовил вторую комнату — для танцев, и патефон купил. Очень долго ходил за разрешением в гестапо, но случай помог мне все устроить. Как-то зашел в корчму клиент. Немец, но хорошо говорит по-чешски. Заказал поесть, пригласил, как и вы, опрокинуть с ним рюмочку. Мы хорошенько посидели, и оказывается, что это — кто бы вы думали? — сотрудник гестапо, оберштурмфюрер Миллер. Очень порядочный человек. Я ему всегда буду благодарен. Он мне так помог, что вы себе не представляете. Несколько раз случалось, что солдаты, порядком выпив, пытались устраивать разгром, но появлялся оберштурмфюрер, и они сразу же становились трезвыми, вежливо рассчитывались и тихонько уходили. Я так рад этому знакомству! Теперь дела идут совсем по-другому.

Рассказ Зеленко о гестаповце заинтересовал меня. «Кажется, я попал на «хорошее» знакомство, — подумал я. — Оставить для большей безопасности? Исчезнуть, чтоб чего-нибудь не случилось? Нет, настоящий разведчик, наверное, никогда так не поступит. А мне, начинающему, тем более интересно завести знакомство с «порядочным человеком» из гестапо. Надо найти ключ к хозяину корчмы. Я не уверен, что он не завербован гестапо и не помогает Миллеру. Но это не меняет дела. Все равно нужно наступать. Самое больное его место — коммерция. С этого, пожалуй, и начну».

— Достаточно ли у вас продуктов? — спросил я Зеленко и налил еще по одной рюмке.

— О, ласковый пан, это для меня важная проблема. На базаре все есть, но цены такие, что не подступишься. Если даже и удается заработать, то мизерные пфенниги. Иногда и совсем ничего. Я пробовал найти человека, чтобы привозил продукты прямо из села, там можно купить все значительно дешевле, но опять-таки: не очень охотно берут деньги. Им подавай мыло, керосин, спички, кремни для зажигалок, дрожжи, кожу и все такое… А почему вы этим интересуетесь, пан, может, у вас что-нибудь есть?

— Есть.

— В самом деле?

— Абсолютно серьезно.

— Дешево?

— Думаю, что мы сойдемся. Все будет зависеть от того, как часто и сколько вы будете брать. Между прочим, что вас больше всего интересует?

— Больше всего и постоянно я буду брать самогон, лучше — малясовку, а еще — солонину, яйца… Овощей не надо — это не такой дефицитный продукт. В неограниченном количестве могу взять живую птицу. Немцы очень любят блюда из птицы.

— Хорошо. Такой ассортимент мне подходит. Только за исключением живой птицы, — ответил я. — Не люблю я этого товара. Летом дохнет. Кормить их — одни затраты.

— А все-таки меня интересует цена, золотой паночку, — нетерпеливо пропел Зеленко.

— Сегодня я могу вам предложить пока немного солонины и самогонки. Цены я еще точно не знаю, но думаю, что она вам подойдет. Сколько вы платите?

— Солонину мне привозят из-под Здолбунова по восемнадцать марок за килограмм. Я на ней зарабатываю по одной марке. На самогон разная цена — и по шестнадцать марок за литр, и по пятнадцать, а когда начинают копать свеклу, даже за двенадцать, а то и за десять марок можно достать. Тогда, конечно, барыш немного больше. Для офицеров я достаю спирт и развожу его. Но спирт очень тяжело доставать, просто невозможно.

— За ваше здоровье, пан Зеленко, и за вашу коммерцию! — поднял я рюмку. — Считайте, что договорились. Сегодня я вам кое-что подброшу.

Пообедав, я пошел на городской рынок и накупил там солонины, яиц и самогонки. Вернулся в корчму и продал хозяину все это, конечно, значительно дешевле, чем пришлось мне платить на рынке. Но коммерция есть коммерция и я был доволен.

Еще больше был доволен пан Зеленко, которому сам бог послал в моем лице выгодного поставщика продуктов. Ежедневно я терял на этой «спекулятивной» операции по двадцать пять — тридцать марок, но зато в другом выигрывал больше. За моими лошадьми присматривал хозяйский работник, мне была отведена отдельная комната со всеми удобствами, я был обеспечен сытными завтраками, обедами и ужинами, а главное — познакомился с оберштурмфюрером Миллером, который, сам того не ведая, помогал мне в разведывательной работе.

Если бы я просто так подошел к пану Зеленко и предложил ему не тридцать, а триста марок за сутки, он не согласился бы взять меня на постой, не разузнав, кто я такой и почему плачу ему такие большие деньги. А если бы и согласился, то ни в коем случае не познакомил бы с гестаповским офицером, а, наоборот, заявил бы куда следует, что в его доме остановилась какая-то подозрительная личность.

С паном Зеленко мы стали большими «приятелями». Правда, я не всегда легко поддавался на его уговоры: предлагая свой товар, долго торговался с ним. Как подобает настоящим коммерсантам, мы иногда даже ссорились из-за цен. Но надо было видеть, как сияло от удовольствия его лицо, когда ему удавалось выторговать у меня лишнюю марку! И в самом деле, на мне он хорошо зарабатывал и поэтому страшно боялся, как бы кто-нибудь из его конкурентов не переманил меня к себе. Всякий раз, когда я говорил хозяину корчмы, что должен отлучиться на пару дней, а то и на неделю, он начинал умолять меня побыстрее возвращаться и облегченно вздыхал, когда снова видел меня у себя.

Первый мой знакомый немецкий офицер — оберштурмфюрер Фридрих Миллер — служил в гестапо и присматривал за всеми частными буфетами, столовыми и трактирами. Но у пана Зеленко была хорошенькая сестричка — панна Зося, и поэтому гестаповец отдавал преимущество моему хозяину. Миллер устроил Зосю секретаршей в гестапо, а так как она неплохо владела немецким языком, то вскоре стала переводчицей. Зося не любила Миллера, ей были противны его ухаживания, но другого выхода у нее не было.

— Лучше переводчицей в гестапо, — говорила она мне, — и небольшой роман с Миллером, чем ехать на работу в Германию.

Когда, я появился в доме пана Зеленко, он и его сестра начали строить некоторые прогнозы относительно меня, но мне незачем было становиться на дороге оберштурмфюрера. Мы с ним очень скоро нашли в этом вопросе общий язык и стали даже неплохими «друзьями». Миллер часто приглашал нас с Зосей в кино, а оттуда или сам провожал домой, или давал нам пароль. Благодаря этому я имел возможность даже в комендантский час беспрепятственно ходить по городу. От панны Зоей и Миллера я узнавал, когда гестапо собирается устраивать облавы, массовые аресты, расстрелы и много других полезных для нас вещей. А главное — «дружба» с Миллером, прогулки с ним среди бела дня по городу, посещение ресторанов и кино снимали с меня всякое подозрение как с разведчика, и мне очень скоро удалось выполнить свое первое задание: детально изучить городской режим и существующие в нем порядки.

В Ровно мне приходилось бывать перед самой войной. Тогда этот город с беленькими аккуратными домиками, красивыми парками и скверами, фруктовыми садами, раскинувшимися вокруг, очень мне нравился. Я любил водить поезда по линии Ковель — Здолбунов и всегда любовался видами ровенских окраин. Так и остался в моих воспоминаниях этот город, будто молоком облитый яблоневым цветом.

Не таким предстал он передо мной, когда мы въехали на его улицы вместе с Марийкой и тещей пана Зеленко. Даже улицы стали другими. То тут, то там они были перегорожены. На домах — надписи: Дойчштрассе, Кенигсбергштрассе, Фридрихштрассе, Шлесштрассе… По городу сновали гитлеровские солдаты и полицейские, с шумом проносились машины, грохотали танки. Магазинов осталось мало, да и на тех: «Нур фюр дойче» — только для немцев. Гостиницы тоже только для немцев. На центральной площади — высокие виселицы, это уже не для немцев: на них раскачивались от ветра почерневшие трупы казненных гестаповцами советских людей. На каждой жертве — дощечка: когда и за что повешен — «за невыполнение приказа гебитскомиссара №…», «за неуплату контингента», «за измену великому рейху»…

Витрины магазинов, стены зданий и ограды были облеплены всевозможными плакатами, приказами, извещениями, предупреждениями, антисоветскими лозунгами и карикатурами. Один из приказов возвещал, что в городе установлен особый военный режим. Населению категорически запрещается вечером и ночью освещать окна, ходить по улицам — летом после восьми, а зимой — после семи часов вечера, брать на постой неизвестных лиц без разрешения гестапо…

Очевидно, для поддержания бодрости, с явным расчетом на агитацию среди местного населения, в центре города была установлена большая карта Советского Союза. Черные кольца на ней уверенно «окружили» и даже «задушили» Москву, Ленинград, Сталинград и ряд других больших городов нашей страны. Увидев эту карту, я вспомнил, как хорошо было в Москве, когда еще совсем недавно мы гуляли по ее улицам, ходили в кино и театры, шутили, разыгрывали Колю Приходько… А одурманенный гитлеровский вояка, проходя мимо этой карты в центре Ровно, мог только утешить себя подписью под ней: «Капут рус!»

То в одной, то в другой части города слышались короткие автоматные очереди. Пьяные солдаты оглашали окрестности диким ревом, бесцеремонно приставали к встречным девушкам и женщинам.

По улицам тяжело топали сапогами патрули, жандармы с бляхами на груди (это придавало им особенно грозный вид), полицейские в черных шинелях и другие блюстители «нового порядка» в Европе.

Мои прогулки по городу были очень утомительными. Надо было запомнить каждую улицу, ее название, учреждение, размещавшееся на ней, словом, необходимо было в совершенстве изучить город. Причем никаких записей — все должна была безошибочно зафиксировать память.

Пан Зеленко, к счастью, оказался очень «гостеприимным» и «чутким» хозяином: каждый раз, когда я возвращался после такой утомительной прогулки (не забывая при этом принести ему полную сумку продуктов или самогонки), он ставил передо мной вкусные блюда, предлагал отдохнуть и, как правило, приносил тазик теплой воды для ног.

— Это, пан, — приговаривал он, — совершенно снимает усталость. Обязательно подержите ноги в теплой воде.

Как-то после длительной прогулки и всех процедур, любезно предложенных паном Зеленко, я разделся, положил пистолет под подушку и крепко уснул. Проснулся под утро оттого, что кто-то меня сильно прижал к стене. Сначала я не сообразил, кто это со мной спит. Но когда раскрыл глаза, увидел моего хорошего знакомого оберштурмфюрера Миллера. Возле кровати были разбросаны его китель, галифе, сапоги. Я быстро сунул руку под подушку, чтобы вытащить и перепрятать пистолет, пока гестаповец спит. Но, к удивлению, в руке оказался не мой ТТ, а немецкий парабеллум. Я снова полез под подушку и облегченно вздохнул: мой ТТ был на месте.

Оказалось, оберштурмфюрер имел такую же привычку, как и я: ложась спать, прятал оружие под голову. В тот вечер он пришел в корчму поздно, хотел что-то сказать фрейлейн Зосе, но та терпеть не могла пьяных и не пустила его в свою комнату. Гестаповец был в таком состоянии, что идти домой не мог, поэтому, увидев меня на кровати, сбросил с себя одежду и улегся рядом.

После этого случая мне, советскому разведчику, еще не раз приходилось спать вместе с немецким офицером. Но я уже никогда не клал свой пистолет под подушку. Там лежал парабеллум Фридриха Миллера. А мой ТТ под матрацем.