«ЗОВИТЕ МЕНЯ ПРОСТО ЮРОЙ»

С того времени, как Клименко перестал выполнять обязанности постоянного связного между нами и партизанским «маяком», я заметил: он что-то скрывает от меня. Часто по вечерам начал пропадать из дому. Надя волновалась: комендантский час уже, а у него нет пропуска, еще, чего доброго, нарвется на патруль. Возвращался поздно и, когда жена спрашивала, где был, неохотно бросал:

— Спи, не твое дело!

Когда я заходил к ним, Надя делилась со мной своими переживаниями. Я ее успокаивал, но сам удивлялся: какие тайны завелись у Леонтия?

Спросил Красноголовца и Бойко, — может, те ему что-нибудь поручали, но и они ничего не знают. Самого Леонтия спрашиваю — отмахивается:

— Это она выдумывает. Ну, было несколько раз, задерживался с хлопцами в буфете.

— Ой, Леонтий, смотри, хитришь ты что-то.

— Откуда вы взяли? Ей-богу, ничего недозволенного я не делаю.

Но с каждым днем я все больше и больше убеждался, что Клименко занимается какими-то таинственными делами.

Однажды я узнал от Шмерег, что кто-то в депо вывел из строя поворотный круг. Ни Красноголовец, ни другие подпольщики к этой диверсии никакого отношения не имели, а Леня Клименко, когда я рассказал ему о ней, как-то загадочно ухмыльнулся и довольно проговорил:

— Пойдут теперь немецкие паровозики задом наперед.

— Ну, и что с того? — спросил я.

— Как что? — вспыхнул он. — Разве это не задержит движения поездов?

— Может, и задержит, но такая диверсия все равно что комариный укус.

— Ну, уж не говорите! — обиженно бросил Леонтий.

— А ты-то чего так волнуешься? — спрашиваю. — Случайно не знаешь ли, чьих рук дело? Может, ты сам к нему причастен?

Клименко покраснел и, не глядя мне в глаза, возразил:

— Ничего я не знаю. Просто обрадовался, что кто-то фрицам навредил. Хоть и немного, а вред.

— Пойми, — не удержался я от замечания, — иногда незначительный вред, причиненный гитлеровцам, может повредить нам в чем-нибудь более важном. Помнишь, что говорил Николай Иванович? Наша борьба — прежде всего разведка, и нужно, чтобы в Здолбунове создались наиболее благоприятные условия для выполнения этой задачи.

— Это я понимаю, — пробурчал Клименко.

— А иногда такая мелкая диверсия, — продолжал я, — может нам обойтись очень дорого. Так что имей в виду…

— Учту, — пообещал он.

Но обещания Клименко не успокоили меня, я опасался, как бы он в горячке не натворил чего-нибудь такого, за что пришлось бы расплачиваться дорогой ценой. Хоть он и отрицал свою причастность к диверсии в депо, но в душе я был уверен, что без него там не обошлось.

И не напрасно я волновался за Леню. Случилось так, что один раз немцы едва не захватили Клименко с поличным. Когда он, запыхавшийся, бледный, вбежал в дом и, не сказав ни слова, начал жадно глотать воду из ведра, я понял — с ним что-то случилось. Теперь уже ему оставалось только одно — рассказать мне о своем приключении.

Страстное желание как-нибудь навредить гитлеровцам привело Клименко на железнодорожные платформы. Он ходил между двух товарных составов, из которых один только что прибыл на станцию и вскоре должен был отправиться на восток. «Какую бы пакость устроить фрицам?» — думал Леня. И надумал. Он решил перерезать резиновый шланг воздушной тормозной линии, соединявшей вагоны, и тем самым задержать отход поезда. «Задержится этот состав, — рассуждал он, — станция не будет принимать другие, возникнет пробка, и вообще нарушится движение».

Посмотрел в один конец эшелона, в другой — нет паровоза, и, забравшись между вагонами, изо всей силы резанул ножом по шлангу. И тогда неожиданно для него из отверстия, проделанного острым ножом, со страшным свистом вырвалась могучая струя сжатого воздуха…

Как ужаленный, отскочил Клименко от этого места и нырнул под вагон соседнего состава. Потом под другой… Так, согнувшись в три погибели, перебежал пути и, выбравшись на улицу, задворками добрался до своего дома. Пролезая под вагонами, слышал издали испуганные возгласы и выстрелы: свист воздуха, как сигнал тревоги, всполошил охранников бангофжандармерии и немцев, сопровождавших эшелон. К счастью Клименко, ему удалось под покровом вечерних сумерек выпутаться из этой передряги.

Ему стыдно меня, стыдно, что проявил непослушание, что не смог сдержать своей жажды действия.

— Вы уж извините меня, — просит. — Я понимаю, что поступил необдуманно… Никому про этот случай не говорите. Особенно Николаю Ивановичу.

— Будь ты в отряде, — говорю ему, — получил бы от командира суток десять строгача, узнал бы тогда, как нарушать дисциплину. Тоже мне подпольщик — не мог удержаться. На первый раз прощаю и обещаю никому не говорить о твоей неудачной диверсии, только смотри…

Лицо Клименко прояснилось: видно, малость отлегло от сердца.

— Объясните же мне, — сказал он, — почему в этих шлангах такое давление воздуха? Ведь поезд стоял и паровоза не было.

Пришлось прочитать незадачливому диверсанту маленькую лекцию об устройстве пневматической тормозной системы в поездах. Клименко слушал внимательно, как слушает ученик интересный рассказ учителя, хотя в моих пояснениях ничего особенного не было.

— Вот ты, Леонтий, — закончил я, — перерезал шланг. А чтобы его заменить, умелому досмотрщику вагонов понадобится минут пять, ну от силы десять. Ты полагал, что совершишь крупную диверсию, а на самом деле рисковал из-за сущей ерунды.

— А что, если перекрыть кран между паровозом и вагонами и этим выключить всю тормозную систему? Поезд может тогда потерпеть аварию? — настаивал Клименко.

— Не суши себе голову, — проговорил я сурово, — и на делай необдуманных вещей. Запомни: ты подпольщик и обязан соблюдать дисциплину.

— Запомню…

— Ты и в прошлый раз мне обещал, когда я спрашивал про поворотный круг. Ты так ничего не можешь мне о нем сказать?

Молчит. Повторяю вопрос и слышу в ответ:

— Ничего.

А сам смущенно отводит глаза.

Неужели он и вправду не знает, кто вывел из строя поворотный круг? Значит, в депо действует кто-то отдельно от нас. Надо узнать, кто именно. Встречаюсь с Красноголовцем, напоминаю ему о диверсии в депо, прошу еще раз переговорить с ребятами: может быть, все же удастся напасть на след. Сам выезжаю в Ровно, где меня ждут важные дела. Возвращаюсь примерно через неделю. Останавливаюсь у Бойко. Здесь и находит меня Леня Клименко.

— Вот хорошо, что вы тут! — восклицает он, едва войду в комнату.

Я замечаю: нервничает, чем-то взволнован.

— Что случилось, Леня?

А он:

— Вы Шкуратова знаете?

— Шкуратова? — напрягаю память, стараюсь припомнить: напрасно. — Нет, не знаю. А кто он такой?

— Падло! Работает поваром в вокзальном буфете. Только встретимся, начинает жаловаться на свою судьбу, намекает, что неплохо бы связаться с партизанами, спрашивает, не знаю ли я, часом, кого из подпольщиков. «Ты, говорит, все разъезжаешь по селам на своем «газоне». Поспрошай-ка мужиков, не заходят ли к ним партизаны. А если нападешь на след, постарайся меня с ними связать».

— А ты что ему?

— Хорошо, говорю, поспрошаю. А сам чувствую: тут что-то не так. Уж больно въедливый он и склизкий. Нет, думаю, поначалу нужно тебя испытать, а уж после решать, стоит ли с тобой иметь дело. «А какую, — спрашиваю, — корысть получат от тебя партизаны?» — «О-о, — отвечает, — ты еще не знаешь Шкуратова. Думаешь, Шкуратов только борщ умеет варить? Я, брат, могу такую кашу заварить, что немцы только почешутся». А вчера опять пристал ко мне и спрашивает: «Ты про поворотный круг слыхал?» — «Про какой такой круг?» — делаю вид, что не понимаю его. «Эх, ты, — укоряет, — живешь на железной дороге, а не знаешь, что такое поворотный круг. Это в депо такая штуковина, на ней паровозы поворачиваются. Понял?» — «Допустим, — говорю. — Так что случилось с этой штуковиной?» — «А то, что в один прекрасный день она перестала работать. И знаешь, кто это сделал?» Смеется во всю пасть: «Не было бы Шкуратова, ничего с этим кругом не сталось бы…» — «Так это ты его испортил?» — «А как же, можешь так и передать своим партизанам. А еще лучше будет, если отвезешь меня к ним. Я им много чего рассказать могу». — «Садись, говорю, поехали». Увидели бы вы, как он обрадовался! Выехали мы за город, завез я его в лесок и говорю: «Вылазь, сейчас я тебя познакомлю с партизанами». А он, видать, понял, что его ожидает, глаза со страху вытаращил и заикается — бормочет: «Ты что это? Ты что?» — «Вылазь! — кричу. — Сейчас я тебе покажу и партизан, и поворотный круг». Схватил его за грудки и надавал по морде сколько влезло. «Если ты, — пригрозил ему, — подлец, будешь еще болтать про партизан и хвастаться каким-то поворотным кругом, я самолично отвезу тебя в гестапо, тогда узнаешь, как вредить немцам!» Оставил его и поехал.

— Не понимаю, Леня, отчего это ты вдруг побил человека.

— Чтобы не брехал больше! Подлец! Поворотным кругом похваляется.

— Значит, он к истории с кругом никакого отношения не имеет?

— Никакого! — решительно выкрикнул Клименко.

— В таком случае кто же вывел этот круг из строя? Может, ты?

— Нет, не я.

— А кто же?

На этот раз Клименко вынужден был все мне рассказать.

— В депо работает один парень из местных чехов. Гроуда его фамилия. До войны был комсомольцем. Знает Колю Приходько. Познакомились мы с ним с месяц назад — попросил подвезти до Квасилова. Потом я его еще несколько раз подвозил. А в дороге, сами знаете, тянет поговорить. Говорили о том о сем. В Квасилове вместе пили пиво. Ну, как-то за кружкой пива я его и спрашиваю: «Чего вы и ваши товарищи сидите без дела?» — «А что вы имеете в виду?» — спрашивает. «Как что? — говорю. — Служите в депо, ремонтируете паровозы, а после эти паровозы тянут поезда с немецкими солдатами, оружием и разными прочими грузами».

Вижу: обиделся Гроуда на меня. «Неужели вы думаете, говорит, что мы работаем на фашистов? Мы, чехи, ненавидим их не меньше, чем вы, русские и украинцы. Земля наших отцов — Чехословакия. А украинская земля — это наша вторая родина. Фашисты захватили и Чехословакию и Украину. Они — наши враги. Так разве может честный человек помогать своему врагу? Наши ребята давно уже столковались между собой, и те паровозы, которые мы ремонтируем, долго по дорогам не ездят. Выйдут из депо, сделают один-два маршрута и возвращаются назад. Больше стоят на ремонте, чем работают». А после он меня спрашивает: «Вы что, может, связаны с партизанами?» — «Конечно», — говорю. Вы бы видели, как он обрадовался! Схватил мою руку, жмет изо всех сил. «Передайте товарищам в отряде, говорит, что мы, чехи, с вами и готовы выполнить любое поручение».

Клименко замолчал и о чем-то задумался. Потом махнул рукой:

— Вот, хоть ругайте, хоть нет, а скажу так, как было. Через несколько дней, встретившись с Гроудой, я сказал ему, что командование отряда поручает чешским товарищам, работающим в депо, вывести из строя поворотный круг.

— Так и сказал? А кто тебя на это уполномочивал?

— Никто. Сам. Только вы не думайте, что я собирался все это держать от вас в тайне. Думал: пройдет какое-то время, хлопцы еще что-то сделают — тогда я обо всем и расскажу. А тут еще эта история с шлангами… Я понимаю, что поступил плохо, не посоветовавшись с вами. Больше такого никогда не будет.

Что ему скажешь? Опять читать лекцию о дисциплине, конспирации, ответственности? Пригрозить, что в случае повторения чего-нибудь подобного его вообще отстранят от подпольной работы? Но разве это поможет? Разве угрозами укротишь его беспокойную натуру? Будь я на его месте — пожалуй, тоже искал бы, где и чем напакостить немцам, не ожидал бы спокойно, пока дадут поручение. Хорошо, что мне работы хватает и здесь, в Здолбунове, и в Ровно, что ежедневно мне приходится встречаться с кем-нибудь из наших подпольщиков и вместе с ними предпринимать что-то. А вот Леня… Буду в отряде — поговорю с Лукиным. Может, найдется для него то или иное постоянное задание. Вообще-то он молодец: установил связь с чехами из депо. И додумался же — дать им задание от имени командования отряда! Ну и Леня!

— Так ты говоришь, на этого Гроуду можно положиться? — спрашиваю.

— Безусловно.

— Тогда я хотел бы с ним познакомиться.

Клименко обрадовался:

— Вот увидите — не пожалеете.

И в тот же вечер привел домой гостя.

Передо мной стоял среднего роста юноша с симпатичным, но ничем не выделяющимся лицом. Встретишь такого на улице — не обратишь внимания. А гость обхватил мою руку своими жесткими пальцами, крепко пожал — и я сразу понял: рабочий.

— Иржи Гроуда, — заговорил он. — Впрочем, зовите меня просто Юрой.

— А меня — Миколой.

— Соудруг[12] Никола, — улыбнулся Гроуда.

— Да, соудруг Юра.

Меня сразу потянуло к нему, и я заговорил с ним откровенно. Рассказал о нашем отряде, о том, что мы в прошлом году прилетели сюда из Москвы, о нашей работе во вражеском тылу.

— Леня мне говорил, что вы были комсомольцем и знали Приходько… — добавил я.

— Колю? — не выдержал Гроуда. — Вы его знаете?

— Мы с ним прилетели в одном самолете, вместе были в отряде, вместе пришли сюда…

— Правду сказал мне Володя Паличка, что будто бы Колю видели в Здолбунове.

— Кто, кто сказал?

— Паличка. Друг мой. Он слесарем у нас работает. Тоже комсомолец. С Колей они были добрые приятели. Так где же сейчас Коля?

— Нет уже Коли.

И я рассказал Гроуде, как боролся с врагом и погиб Николай Приходько. Он молча выслушал мой рассказ и сказал:

— Мы с Колей вместе в комсомол вступали. В последний раз я видел его в самом начале войны. Пришел я тогда в горком комсомола. Парней там собралось много, да и девушки были. И все просятся на фронт. Нашел Колю. «Помоги», — говорю. А он: «Думаешь, мне самому на фронт не хочется?» А потом: «Пока что ступай в депо, работай. Паровозы вот как (провел ладонью по горлу) нужны сейчас, а я за тебя похлопочу». Тогда депо было забито паровозами, работали и днем и ночью, забывали про еду и про сон… Больше я Коли не видел. Или эвакуировался, или ушел на фронт, подумал я. А о своем обещании, видать, забыл. Да в той спешке о многом можно было забыть… Жаль его… Паличка узнает — переживать будет…

Затем он начал рассказывать про своих товарищей. Оказывается, они сразу же после прихода немцев договорились: работы в депо не бросать и всячески вредить захватчикам.

— Мы не пробовали подкладывать мины, — говорил он, — не стреляли в фашистов, но все наши парни одно ремонтируют, а другое портят. Конечно, эта борьба пассивная и незаметная, но мы довольны, что все-таки можем вредить врагу. Особенно старается Володя Паличка. У начальства он завоевал себе славу дисциплинированного и исполнительного работника. Самую ответственную работу поручают ему, а он умеет так все обстроить, что никто не подкопается. Работает в инструментальном цехе, выдает на паровозы, которые становятся на ремонт, запасные части. Посмотришь, манометр как манометр, регулятор как регулятор, пломба на месте, полный порядок! А этот манометр или регулятор уже обработан как надо. Володя у нас мастер на все руки. А еще есть Жорж Яначек…

Когда Гроуда закончил свой рассказ, я попросил его:

— Передайте своим товарищам великое спасибо. Молодцы! Скоро я буду в отряде и доложу командованию, что в Здолбуновском депо успешно действует группа чешских патриотов во главе с Иржи Гроудой.

На его лице появилось какое-то особенно вдохновенное выражение.

— Благодарю, соудруг Никола, — сказал он. — И все мои друзья благодарны вам. Дайте нам какое-нибудь задание — и мы выполним его.

— Пока что никаких особых заданий не будет, — ответил я. — Действуйте так, как действовали. Я сам железнодорожник, был помощником машиниста, а перед войной закончил курсы машинистов, — мне понятно, какое важное дело вы делаете… Кстати, как вы повредили поворотный круг? Кажется, он до сих пор не работает?

— Да, и не скоро начнет работать. Мы подстроили немцам такую штуку, что они никогда не догадаются, в чем дело. Представьте себе: паровоз идет на поворотный круг. Но не успел он на него заехать, как начал работать электродвигатель. Круг поворачивается, паровоз соскакивает с рельсов и с силой ударяется тендером о платформу. Авария: сгорел мотор, перекосило ось. Приезжает комиссия, специалисты тщательно все осматривают, составляют акт и приходят к выводу: виноват машинист паровоза, он превысил скорость. А машинист — немец, из Восточной Пруссии; мы-то специально ждали, когда на круг поедет немецкий машинист. Так что, видите, все сделано чисто, не подкопаешься.

— Ну что, — обратился ко мне Клименко, когда мы остались одни, — не жалеете, что познакомились с Гроудой?

— Нет, не жалею, даже очень рад.

— Видите, а вы на меня гневались.

— И буду гневаться, если ты и дальше будешь таиться от нас. Мог сразу рассказать про Гроуду, так нет, захотелось ему дать хлопцам задание от имени командования. Смотри: узнают Медведев или Лукин — достанется тебе на орехи.

— А вы не говорите им, ведь все обошлось хорошо.

— Ладно. Но только теперь уже в последний раз тебя предупреждаю.

— А как быть с Шкуратовым? — спрашивает.

— Попробуем выяснить, кто он на самом деле.

— А чего выяснять? Подлец, и все. Немецкий холуй.

— Не надо спешить с выводами, Леня.

— Так для чего же он мне плел про поворотный круг?

— Может, нарочно похвастался, увидев, что на тебя иначе не подействуешь.

На следующий день мы рассказали про случай с Шкуратовым Красноголовцу. Оказалось, что Дмитрий Михайлович был с ним знаком еще до войны, когда служил в железнодорожной милиции.

— Правда, — пояснил Красноголовец, — в близких отношениях мы с ним никогда не были, но всегда здоровались, иногда перебрасывались словами. А год назад, еще когда вас тут не было, — повернулся он ко мне, — нужно было достать пропуск одному парню. Был тут такой Николай Сысоев, командир Красной Армии, попал в плен, бежал и очутился в Здолбунове. Рвался домой — на Подолию, а как без документов? Идем мы с ним как-то по городу, смотрю: Шкуратов. Поздоровались. Разговорились. Я, правда, больше слушал, а говорил он. Не помню по какому поводу, но он упомянул, что есть у него приятель, не то в городской управе, не то в гебитскомиссариате. Как услышал об этом Сысоев, сразу рассказал ему о себе. Помогите, мол, достать пропуск. «Хорошо, помогу», — согласился Шкуратов. И представляете — достал: Сысоев уехал к своим. После этого случая я еще несколько раз встречался с Шкуратовым, он все спрашивал, не нужно ли помочь еще кому-нибудь из моих знакомых. Я отвечал — не нужно. Все думал о том, стоит ли привлечь его к подпольной работе, и решил, что можно обойтись и без него. Не потому, что я его в чем-то подозреваю, — просто он слишком болтлив и хвастлив…

— Слышишь, Леня, — обратился я к Клименко, — а ты готов был покарать его, как врага. Когда уж ты будешь рассудительнее и перестанешь рубить сплеча.

— Пускай не брешет! — сердито буркнул Леонтий. — И добавил: — А все-таки не жалею, что проучил его. Болтун и хвастун иногда опаснее прямого врага.

Тогда еще никто из нас, даже Леня Клименко, не догадывался, какой сюрприз преподнесет нам впоследствии Шкуратов.