ЗУРНОВСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Снег покрыл землю полуметровым слоем, занес дороги. Трещали тридцатиградусные морозы. И командование решило перебазировать отряд из леса в село. Жители Рудни-Бобровской с радостью встретили партизан, и мы разместились в теплых хатах.

Пронюхав, что партизаны зимуют в селах, гитлеровцы стали совершать на деревни воздушные налеты и бомбили даже те населенные пункты, в которых, кроме мирных жителей, никого не было.

— Придется возвращаться в лес, — сказал Медведеву комиссар отряда Стехов.

— И я об этом думаю, Сергей Трофимович, — ответил командир. — Направьте разведчиков для выбора места под лагерь, и завтра же оставим село.

Когда на следующий день нас выстроили для перехода в лес, крестьяне собрались на дороге и начали уговаривать командира, чтобы он изменил свое решение. Они говорили, что согласны держать нас у себя до прихода советских войск, плакали, умоляли не оставлять села. Одна женщина вышла на снег босиком, с ребенком на руках, и со слезами стала просить:

— Не покидайте нас, родимые. Мы такие беззащитные… Гоните скорее этих изуверов, бейте их, бейте!

«Чем они провинились, эти люди, почему судьба так зло глумится над ними? — думали мы. — Только недавно пришла к ним свобода — Советская Армия освободила их из-под ярма шляхты, и вот снова их хотят превратить в рабов». И каждый из нас молча давал себе клятву беспощадно сражаться с врагом, гнать его с родной земли, отплатить за слезы народа.

Отряд разместился в густом сосновом лесу в специальных чумах. Расчищали снег, оттаивали землю и наклонно вбивали в нее колья, а затем покрывали ветками, обкладывали снегом. В чумах мы разжигали костры (дым выходил через отверстия вверху), нам было тепло и даже уютно.

Обстановка была романтичной: непроходимый лес, сказочный чум, костер, дым от которого ест глаза, болотная вода из проруби, для которой ежедневно надо было долбить лед, умывание снегом, сон полуодетым… Эта романтика обходилась нам дорого. Люди переутомлялись, появились больные, необходимо было увеличить паек, сделать его более калорийным. Но легко сказать «увеличить», значительно тяжелее стало это сделать.

Продовольствия нам не хватало, и добывать его приходилось почти каждый день. Крестьяне охотно делились с нами своими запасами, но сколько у них было продуктов? Поэтому приходилось организовывать специальные операции по захвату продовольствия у врагов.

Согласно приказам оккупационных властей, крестьяне не имели права забивать выращенный скот, птицу и перерабатывать сельскохозяйственные продукты. Им запрещалось даже держать жернова, чтобы на них молоть зерно. Они все должны были сдавать гитлеровской армии.

За нарушение этих и других приказов была установлена смертная казнь. В бывших панских имениях, на базе которых при советской власти были созданы совхозы и колхозы, теперь поселились новые «правители» — помещики из числа недобитых гитлеровских вояк. Некоторым из высших гитлеровских офицеров, ставших инвалидами на Восточном фронте, фюрер в порядке поощрения «дарил» такие имения.

В селе Зурно, расположенном неподалеку от города Березно, находилось имение, в котором, по данным нашей разведки, сконцентрировалось большое количество скота, птицы, зерна и овощей, отобранных у населения для отправки на фронт.

— Придется послать ребят за продуктами в зурновское имение, — обратился Медведев к Лукину и Стехову.

— Я тоже такого мнения, Дмитрий Николаевич, — поддержал командира Лукин. — В Зурно сейчас очень много скота, недавно вступил в строй спиртзавод. Туда прибыл новый управляющий хозяйством, какой-то молодой лейтенантик, сын известного гитлеровского генерала.

— Дмитрий Николаевич, — вмешался в разговор врач Альберт Цессарский, — в Зурно нужно идти обязательно. Наша санчасть осталась без спирта. А мы без него как без рук. Разрешите пойти и мне.

— Какая там охрана? — поинтересовался Медведев.

— Раньше были одни полицаи, а когда пустили спиртзавод, прибыл новый управляющий и, говорят, привез с собой солдат, — ответил Лукин.

Было решено разрушить зурновское имение и завод, обеспечить себя продуктами, а охрану взять в плен или уничтожить. Эту операцию поручили роте под командованием старшего лейтенанта Александра Базанова. Охотников принять участие в операции оказалось много. Попросились на эту операцию и мы, «городские разведчики»: Коля Струтинский, Михаил Шевчук и я.

Медведев сначала не давал согласия.

— Нечего вам там делать, — говорил он. — Отдохните после Ровно, так как вскоре снова придется идти туда.

— Товарищ командир, — стал просить Шевчук, — если бы вы знали, как нам хочется по-настоящему встретиться с врагом.

Медведев смягчился:

— Ладно, идите. Помните, — командир обернулся к Базанову, — эта операция, по всей вероятности, будет нелегкой. Неподалеку от зурновского имения — Березно, а там — гарнизон. Вряд ли вам удастся избежать столкновения. Да и до Костополя рукой подать. Оттуда тоже могут наскочить немцы. Необходимо действовать четко, быстро и к рассвету миновать все опасные места.

— Понятно, товарищ командир! Разрешите идти?

— Нет, еще одно, товарищ Базанов. Меня беспокоит операция со спиртом. Его надо взять, он необходим Цессарскому, но смотрите, чтобы ребята не натворили глупостей. Чего доброго, еще возникнет пожар. Поставьте возле спирта надежную охрану и проинструктируйте, как с ним обращаться.

— Разрешите пойти мне, я организую все как следует, — вставил врач.

— Нет, Альберт Вениаминович. Вам придется остаться в отряде с больными и ранеными. Вы нам нужны здесь, а спирт ребята и без вас раздобудут.

В полночь наша группа, насчитывавшая около полусотни партизан, подошла к Зурно. Имение стояло на краю села, тут же, рядом с управлением, спиртзавод.

Без единого выстрела, за полчаса мы справились с охраной и управляющим, связали их и положили на сани. Зерно, крупу, муку, сухофрукты и другие продукты питания, несколько бочек спирта погрузили на подводы, которых в имении оказалось достаточно. Запрягли лошадей и погнали в отряд. Туда же угнали скот.

Заминировали имение и уже собрались было идти из села, как вдруг Коля Струтинский вспомнил, что Лукин говорил ему о переводчике, приехавшем в Зурно вместе с управляющим.

— Найти его немедленно и взять с собой, — приказал Базанов. — Гнидюк, займись этим делом!

Мы с Шевчуком отправились на поиски. Рабочие завода показали нам, где живет переводчик управляющего — пан Станкевич.

— Вон там, на втором этаже.

Пан Станкевич заставил себя долго упрашивать, но дверей так и не открыл. Когда Миша ломом высадил их и мы зажгли свет, перед нами предстала такая картина: в углу комнаты, забаррикадированном подушками и перинами, забились мужчина, женщина и двое ребят. В руке у мужчины был пистолет, но он не понадобился владельцу, дрожавшему словно в лихорадке. Лицо мужчины показалось мне очень знакомым, и в тот же миг я вспомнил свою первую поездку в Ровно, разговорчивую старушку, неожиданную встречу с оккупантами и беседу с переводчиком, который спас мне тогда жизнь.

— Предъявите документы! — приказал я.

— Пожалуйста, — переводчик вытащил из кармана свой аусвайс.

— «Здислав Станкевич, переводчик немецкой управы в Березно», — прочитал я вслух.

— Так точно, уважаемый пан.

— Вы по национальности поляк?

— Так точно.

— Лучший друг учителя Курильчука из Балашовки?

— Так точно. А откуда, осмелюсь спросить, вам это известно? В аусвайсе этого не написано.

— Мы же с вами старые знакомые.

Пан Станкевич с удивлением взглянул на меня.

— А-а! Вспомнил! Так это вы? Какая приятная встреча! Надеюсь, вы мне сегодня тоже поможете остаться в живых, хоть я и служу немцам?

— Вет за вет, — по-польски ответил я переводчику. — Но вам придется расстаться с пистолетом.

— О, пожалуйста! Только напишите расписку, что вы, партизаны, были здесь и отобрали его у меня.

— Расписку придется писать большую, так как мы берем не только пистолет, а все имение, даже немцев, а завод через десять минут взлетит на воздух.

— О, Езус Мария, матка боска! Мой шеф не выдержит такой трагедии.

— А это нас не беспокоит, что выдержит ваш шеф, а чего нет, — сердито отрубил Шевчук. — Не мы пришли на немецкую землю, а они ворвались в наш дом. Лучше решайте быстрее, что намерены делать, так как сейчас мы уйдем, а от завода останется только воспоминание.

— Воля ваша, делайте что хотите, а меня с женой и детьми оставьте тут.

Мы покинули моего старого знакомого, и больше я его никогда не встречал, да, наверное, и не встречу.

Дорога в отряд оказалась долгой и тяжелой. С нами было больше двадцати подвод, доверху нагруженных продовольствием, гнали мы полторы сотни голов рогатого скота и много овец. Такой громоздкий обоз не мог быстро двигаться, но, несмотря на это, решено было идти дальней дорогой, чтобы запутать следы. Мы пошли через Моквин — по пути решили «навестить» бумажную фабрику и захватить немного ее продукции. Оккупанты еще спали. Наше появление было для них словно гром среди ясного неба, мы взяли их в нижнем белье, тихо.

На фабрике наши трофеи пополнились папиросной бумагой. А Коля Струтинский пошел в контору, где хранились бланки, печати и штампы. Бухгалтер уже был на месте. Он оказался чересчур дисциплинированным, аккуратным и требовательным. Пока Николай доставал из сейфа чистые бланки аусвайсов, печать и несколько пачек денег, бухгалтер успел написать расписку.

— Пожалуйста, подпишите эту бумажку для отчета.

Коля прочитал расписку и молча поставил под ней свою подпись.

— Искренне благодарен, — сказал бухгалтер. — Но прошу вот здесь разборчиво написать свою фамилию.

Коля снова взял ручку и аккуратно вывел большими буквами: «Партизан Струтинский Николай».

— О! Теперь все в порядке, — удовлетворенно произнес бухгалтер и положил расписку в одну из книг.

Мы тронулись в путь. Создалось немало трудностей со скотом, обоз двигался медленно.

Когда мы проходили через село Хотин, жители его вышли из домов посмотреть на партизан и на немцев, лежавших на санях.

— Гляди, какой молоденький, — сказала одна женщина, увидев управляющего зурновским имением. — Сидел бы себе дома и носа не показывал, а то захотелось ему, видите ли, чужого добра. Наелся? Что вы, ребята, с ним сделаете? — спросила она у нас.

— То, что делаем со всеми врагами. Судить будем.

— Была бы я его матерью, — продолжала женщина, — взяла бы хороший кнут, спустила бы ему штаны да так отстегала, чтобы навсегда расхотелось воевать.

В лесу мы сделали небольшой привал, подкрепились и снова двинулись в путь. Базанов приказал Борису Сухенко, Жоржу Струтинскому и мне идти позади обоза и прикрывать его от возможного нападения с тыла.

Гнать скот лесом было еще тяжелее, и нам, тыловой охране, приходилось подгонять «недисциплинированных» коров и овец.

— Давайте немного отстанем, — предложил Борис, — ведь если немцы вздумают нас преследовать, мы даже не услышим.

Мы присели в соснячке. И у меня и у Сухенко отыскался спирт, а на морозе выпить рюмку было не только приятно, но и необходимо. Незаметно прошел почти час, и колонна за это время успела порядочно уйти.

Вдруг слышим: кто-то разговаривает. Прислушались: немцы. Что делать? Бежать? Невозможно. Спрятаться? Но куда? И наша тыловая охрана, вооруженная одним пулеметом и двумя автоматами, решила дать врагу отпор.

Мы подпустили гитлеровцев близко. Их было немного. Шли они, растянувшись цепочкой, оглядываясь по сторонам.

— Наверное, разведчики, — прошептал Борис Сухенко. — Ну, Жорж, давай.

Струтинский нажал на гашетку. Вслед за пулеметом заговорили наши автоматы. Передние фрицы упали в снег, скошенные наповал. За ними — задние.

Еще несколько очередей — и никого из фашистов не осталось в живых.

Услышав стрельбу, Базанов выслал нам подкрепление — несколько автоматчиков, но мы уже сами справились с врагом. Больше наш обоз никто не преследовал, и мы благополучно прибыли в отряд.

Мы с Борисом Сухенко знали, что не избежим наказания за случай, происшедший в лесу. Дисциплина в отряде была суровая, никто не имел права, идя на задание, брать что-либо без разрешения командира или его заместителей. Все трофеи надлежало сдавать в хозяйственную часть. Особенно это касалось спиртных напитков, употребление которых без ведома командиров Медведев никому не прощал.

На следующий день мы с Борисом были вызваны в штаб.

— Спирт пили вчера? — грозно спросил Медведев.

— Так точно, товарищ командир, — ответили мы дуэтом.

— Понимаете, чем это могло кончиться? Вы что, не знаете наших законов или считаете, что для таких, как Гнидюк и Сухенко, существуют особые привилегии? Десять суток ареста! Сдать оружие!

Это было страшное наказание. Но мы понимали, что заслужили его, иначе командир не мог поступить: нельзя было ослаблять требовательность, дисциплина в отряде должна оставаться железной.

— Виноваты, товарищ командир! Исправимся!

И, сдав оружие, мы направились в хозчасть отбывать наказание.

«Аресты» в нашем отряде не проходили незамеченными. Наказанным уменьшался паек, они выполняли разную физическую работу. А каждый вечер, да и в другие свободные часы, к ним приходили агитаторы, воспитывавшие «грешников». Они читали арестованным мораль и разъясняли правила поведения.

Нам выпало молоть зерно в жерновах на муку. До того как мы проштрафились, на этот вид работы не было нормы, а когда мы с Сухенко стали «мельниками», командир установил минимум: на каждого проштрафившегося по полцентнера муки за день.

Но не норма была для нас наибольшей тяжестью. Приказ командира о наказании Сухенко и Гнидюка объявили во всех подразделениях, он произвел на партизан сенсационное впечатление, и каждому захотелось посмотреть, как мы отбываем свое наказание. Одни — чтобы посочувствовать нам, другие — чтобы посмеяться. А нам было стыдно и перед первыми, и перед вторыми. Особенно же — перед девушками, которые все время крутились возле нас и своими едкими шутками «помогали» нам выполнять норму.

Мне не пришлось отбывать наказание все десять дней — возникла необходимость срочно идти в город. Командир объявил мне амнистию, и я был освобожден из-под ареста досрочно. А вот Борису Сухенко пришлось выполнять свою норму.