ТРИ ВСТРЕЧИ В ГОРОДЕ СВЯТОГО ПАВЛА

Мы едем со скоростью сто — сто двадцать километров по неширокому, но хорошему шоссе от Рио-де-Жанейро в город Святого Павла — по-португальски Сан-Паулу. Теплый, душный ветер почти не охлаждает лицо. Более тридцати градусов в тени, а солнце тропиков, несмотря на осень, так накалило кузов нашей машины, что сверху к нему нельзя приложить ладони. Нам всем томительно-жарко. В голове у меня звенят бесчисленные маленькие колокольчики. Но конечно же я готов перенести еще большие тяготы, чтобы увидеть и почувствовать еще лучше страну, которая поразила и заинтересовала меня сильнее, чем многие и многие другие.

Бразилия… Страна огромная и необычайно разная. По размеру своему она занимает четвертое место в мире после СССР, Китая и США. Она чуть меньше всей Европы! Она имеет огромные запасы ископаемых богатств, гидроэнергетических ресурсов, и в Амазонии самый большой лес на нашей планете — площадью в половину Европы. Ботаники нашли в этой стране наибольшее разнообразие видов растений, а зоологи определили, что здесь обитает самое большое число видов птиц, летучих мышей, змей и пауков.

Здесь еще очень много свободной, необработанной, неосвоенной необычайно плодородной земли. Я это могу засвидетельствовать. На шестисоткилометровом пути от Рио-де-Жанейро до Сан-Паулу и дальше на крайний юг страны до города Порту Аллегри я видел огромные пространства прерий, лишь немного запятнанных полями или пастбищами.

Итак, мы едем в Сан-Паулу. В нескольких десятков километров от Рио горы, покрытые джунглями, переходят в пологие холмы. И если бы не банановые рощи на их склонах вперемежку с зарослями, перевитыми лианами, если бы не веерные пальмы и огромные кактусы у заправочных бензоколонок, если бы не странные черные коршуны-санитары «уруба», мрачно восседавшие на заборах и одиноких деревьях у селений, можно было бы представить себя мчащимся в знойный летний полдень где-нибудь в районе Нальчика или по дороге на Теберду. Так напоминает общий вид холмистого пути на юг Бразилии предгорья Северного Кавказа.

Ближе к Сан-Паулу облик местности несколько меняется. Здесь больше обработанных полей. Появляются плантации кофе: нескончаемые ряды невысоких деревьев с широкими овальными листьями, насаженными в одной плоскости на прямые ветви. Здесь чаще селения и маленькие городки с узкими улицами, одно-двухэтажными кирпичными побеленными домиками и одной-двумя католическими церквами, приземистыми, но готической архитектуры. Наконец вдали в голубоватой дрожащей дымке, как рассыпанные серые кубики на зеленом сукне, появляется Сан-Паулу. Сотрудник нашего посольства в Бразилии притормаживает машину на гребне холма.

— Там — центр города, — говорит он. — А сам город распластался в долине на десятки километров. Он почти так же велик, как Рио и скоро его перегонит!

До центра Сан-Паулу мы добрались не сразу. Где шоссе втекает в город, окраинные улицы узки и грязны. В одной из них в «пробке» среди сотни машин нам пришлось простоять более получаса. Пожалуй, это было самым неприятным переживанием за все время моего путешествия по Бразилии! Рядом с нашей машиной стоял гигантский камион-рефрижератор, и от его накаленных металлических ребристых боков несло совсем не холодом. К тому же мощный мотор его был, очевидно, неисправен и отравлял все вокруг удушающими волнами отработанного газа. Нам даже пришлось поднять стекла и закупориться. Наконец, как бы ползком, сто раз рискуя сцепиться с пробирающимися почти впритирку другими машинами, водитель вывел нашу машину из «пробки».

Далее были ничем не примечательные улицы, примыкающие к центру, и потом сразу мир небоскребов. Ущелья из стекла и железобетона, расцвеченные рекламами и вывесками невероятного разнообразия.

В шуме и звоне по авенидам неслись потоки машин, почти не задерживаясь у тротуаров. Полицейские в узких беседках-стаканчиках пытались командовать ими, подгоняя водителей, снижавших темп движения.

Даже небольшие сравнительно города имеют схожий облик в Бразилии. В столице штата Парана с древнеиндейским именем Куритиба всего-то два десятка небоскребов и полунебоскребов в центре. Но и здесь есть все другие атрибуты американского города: обилие наглой рекламы, пышные витрины, бьюики и форды, крейслеры и бентли.

Однако Сан-Паулу самый американизированный город в стране. И не только по внешнему облику. Сан-Паулу — крупнейший торгово-промышленный центр Бразилии, центр бизнеса. Здесь базируются могучие банки, промышленные фирмы, владеющие машиностроительными и химическими предприятиями, торговые компании с огромным, всемирным размахом операций. Половина всего кофе, который выпивается на нашей планете, продается и экспортируется через порт Сантус — океанские ворота Сан-Паулу, находящийся, впрочем, довольно далеко от него.

Более половины производства и проката кинофильмов, не последней по доходности отрасли бразильской индустрии, осуществляется бизнесменами-«паулистами». И не случайно поэтому здесь говорят, что в конце концов Сан-Паулу превратится в деловую столицу страны. Что же, это возможно![21]

Бизнес здесь правят американские капиталисты. Их долларовая мощь держит в узде местных финансистов и предпринимателей очень крепко. И конечно, не без основательной выгоды. По сведениям печати, американские компании выкачивают из стран Латинской Америки более 3 миллиардов долларов прибыли в год, причем бо?льшую часть из Бразилии.

На другой день по приезде в Сан-Паулу нас пригласил к себе обедать один из видных деловых людей страны, владелец примерно сорока газет, до двух десятков радио и телевизионных компаний, многих фазенд (имений) и т. д. и т. п. — Ассиз Шатобриан.

В районе Сан-Паулу, носящем название «Европа», районе тихих зеленых улиц, застроенных одно-двухэтажными особняками, «Каза[22] Шатобриана» известна каждому мальчишке. Она недалеко от перекрестка на улице Полония (Польши). Огромные алые и похожие на лилии желтые цветы украшают странные деревья вдоль ее ограды. За ней огромная вольера. Она занимает весь фасад небольшой виллы Шатобриана. Когда мы подходим ближе, возгласы удивления невольно срываются с наших губ. В вольере среди лиан и странных тропических растений и кустарников сверкают синими, красными и голубыми огнями крошечные птички — колибри. Их здесь сотни. Во всех направлениях они чертят пространство зигзагами стремительного полета и лишь иногда подлетают к баночкам с сиропом, развешанным гирляндой, и, засовывая клювики в отверстия специальных сосков, пьют специальный состав — заменитель цветочного нектара, быстро-быстро взмахивая крылышками.

К сожалению, неудобно было задерживаться, наблюдая за ними.

Первая комната «Казы Шатобриана» — гостиная. Стены ее почти доверху заняты шкафами с книгами, на столах альбомы, в том числе советские фотоальбомы, огромные раковины, статуэтки. Не заставляя ждать, нас сразу приглашают дальше, в столовую — большую, продолговатую, в резных деревянных панелях. Одновременно с нами из противоположной двери, ведущей, очевидно, во внутренние апартаменты, вкатывают на кресле хозяина. Нас предупредили, что тяжелый недуг лишил возможности Шатобриана двигаться. Только на одной из полусогнутых рук он имеет возможность шевелить пальцами. И все же он каждый день печатает на специальной машинке собственные статьи для двух-трех своих газет.

Шатобриан полулежит в кресле. Еще почти не седая его голова (а ему за семьдесят) немного наклонена, и поэтому карие глаза смотрят как бы исподлобья. Они светятся жизнью и юмором, они как бы совсем другого, здорового, сильного человека.

Тихо и невнятно приветствует нас хозяин, пытаясь сделать приглашающий жест кистью руки. Его секретарь переводит слова Шатобриана.

— Приветствую вас! Соберитесь с силами пообедать с таким немощным, как я, — говорит он. — И не только поэтому. Ведь я миллионер, а вы коммунисты!

Он улыбается немного кривой улыбкой, потому что губы уже почти не слушаются его.

Обед подается скромный, но с отличным французским вином.

— За ваши успехи в развитии родной страны! Это очень важно — родина! — говорит Шатобриан, когда секретарь подносит к нему рюмку (его кормят, как дитя), и добавляет: — Я люблю свою родину. Я хочу, чтобы она процветала — моя Бразилия.

Нам понятно, что, подчеркивая свой патриотизм, он хочет сказать нам: тяготит его зависимость Бразилии от американского капитала.

Шатобриан бросает искоса хитрющий взгляд.

На лацкане пиджака его поблескивает маленький значок — футбольный мяч, полуобвитый красным флажком.

— Откуда это у вас — значок советской футбольной федерации?

— О, это подарок вашего тренера сеньора Ряшенцева, он любезно посетил больного старика.

И снова хитрющий косой взгляд.

— Недавно был у меня с визитом помощник государственного секретаря США, — продолжает Шатобриан. — Он тоже спросил, что это за значок. Я ответил: русские наградили меня орденом! И что ж, он задумался…

Да, американцам сейчас все чаще и чаще приходится задумываться над результатами своей политики в Латинской Америке. Здесь, в Бразилии, например, несомненно, зреет недовольство их диктатом, их долларовым прессом, другими словами — проявлением своего рода неоколониализма. Причем недовольство это имеет базу и в народе и в среде национальной буржуазии. Поэтому я так подробно и рассказал о встрече с Шатобрианом.

Шатобриан высказался на эту тему в полушутливой форме, намеками. А другой бразильский капиталист, Данте Анкона Лопец, президент нескольких компаний, говорил мне в тот же день вечером о том же без обиняков. Причем довольно широко обобщая явления, хотя и опираясь на факты лишь одной отрасли бизнеса — кинопроката.

— Наши прокатные фирмы и хозяева кинотеатров сейчас зажаты американцами. Дышать невозможно! Вы знаете, сколько они берут процентов с дохода от демонстрации фильмов? Вы не поверите — семьдесят процентов! Семьдесят! — повторяет Лопец по слогам. — На нас — весь коммерческий риск. Мы все должны организовывать. А они — только привозят картины и вывозят доллары. Вы согласились бы на такой бизнес, будучи в нашей шкуре?

— Конечно нет! Это ведь кабальные условия, далеко не взаимовыгодные.

Данте Анкона Лопец, темпераментный потомок испанцев, вскакивает:

— Ну вот! А мы вынуждены отдавать им все сливки! Карамба!

Лопец вдруг сникает и, подавив вздох, садится.

— Только ведь у них везде руки!

…Но вернемся к рассказу о первом нашем вечере в городе Святого Павла, о первой встрече с «паулистами» — работниками искусства.

Побродив немного в тот вечер по центру города, мы взяли такси.

Занимая место рядом с шофером, я увидел перед ветровым стеклом фотографию двух чудесных ребятишек и под ними какую-то надпись по-испански. Сопровождавший нас сотрудник посольства перевел: «Папа, не забывай, что мы существуем».

Вместо наших «Не уверен — не обгоняй» так здесь предупреждают против лихачества. В другом такси была печатная табличка с надписью, исполненной юмора: «Если будешь спать за рулем — проснешься в аду или в раю».

До театра «Арена» было недалеко, но ехали мы все же довольно долго. На центральных улицах Сан-Паулу одностороннее движение, и, чтобы попасть в нужное место, нередко приходится делать основательный крюк. Было уже довольно поздно — двенадцатый час ночи, когда мы добрались до театра «Арена». Тем не менее нас ожидала вся его труппа. Она невелика — человек пятнадцать всего. И сам театр — крошечный, в зале всего 156 мест. Сцена его открытая, выдвинутая немного в партер, почти без оборудования и, по существу, представляет собой эстрадную площадку.

Мы уселись вперемежку с хозяевами на скамьях и стульях, и один из руководителей театра коротко рассказал нам историю «Арены». Театр этот создала группа молодых актеров и режиссеров лет восемь назад. Основатели решили ставить пьесы, которые помогли бы бразильцам осознавать, что они, бразильцы, — народ, который имеет свою культуру и может ее развивать, может быть самостоятельным.

— Многие пьесы, которые мы выбирали, цензура запрещала, — сказал он. — Нам очень туго приходилось не раз. Но нас полюбили зрители. В этом зале часто приходилось ставить дополнительно стулья, беря их взаймы на вечер-другой в соседней таверне. И все же только восемь — десять актеров мы можем оплачивать постоянно. Когда же в пьесе нужно больше действующих лиц, энтузиасты играют в долг. Сейчас мы репетируем «Ревизора». Да, вашего Гоголя. Собралась вся труппа! Хотим создать острый, современный для нашей страны спектакль!

Потом пошли вопросы к нам. Их было бесчисленное множество, самых разных. И наверное, беседовали бы мы в маленьком полуосвещенном зале «Арены» долго, если бы во втором часу ночи не пришел молодой, ладный парень с веселым, необычайно привлекательным взглядом темных глаз. Это был певец-шансонье Толедо. Застенчиво улыбаясь, он извинился за опоздание и пояснил, что выступал по телевидению, а туда его редко пускают, и потому ему нужно было воспользоваться случаем. Толедо тоже хотел включиться в расспросы, но один из присутствующих, композитор Виктор С., запротестовал и попросил его спеть что-нибудь для «русских друзей».

Не чинясь ни капельки, Толедо разыскал где-то за сложенными в углу декорациями гитару, присел и запел. Точнее, под монотонный аккомпанемент он повел выразительным речитативом несложную, но очень приятную мелодию. Почти после каждой строфы в зале вспыхивал смех, кто-то подхлопывал ему, ударяя себя по коленке. Не понимая смысла песенки, — он пел на португальском, — мы все же поддались очарованию исполнения. Закончив первую песенку, Толедо улыбнулся на аплодисменты и запел вторую, Потом третью.

Наверное, уже давно прокричали вторые петухи, когда он перестал петь и мы встали, чтобы поблагодарить его и хозяев и попрощаться.

— Толедо сейчас ежедневно собирает полный зал в нашем театре, — сказали нам. — Он поет у нас бесплатно, помогает по-товарищески.

— У вас я пел бы также задаром, — добавил сам Толедо, улыбаясь своей застенчивой улыбкой. — И мне очень хотелось бы этого!

Потом мы шли по странным тихим и темным авенидам города Святого Павла. Почти все рекламы были погашены, а собственно уличное освещение здесь скудно, как, впрочем, почти во всех городах капиталистического мира. Сверкали лишь то там, то здесь буквы слов «Кока-кола» да «Филипс». Мне почему-то стало очень грустно. Впрочем, вероятно, потому, что в сердце возникла тревога за маленький театр «Арена», окруженный толпой небоскребов, за смелых ребят, которые ведут борьбу за национальное и серьезное театральное искусство, так нужное народу, стараясь вырваться из-под влияния всяческого «бродвейства».

В ушах у меня долго звенел несильный, приятного тембра голос Толедо. Вот его песенка о том, как простой бразильский крестьянин-пастух — гаушо — заблудился в квартале вилл богачей «Европа». Когда он свернул на улицу Кубы — увидел красный свет, а по улице ЮСА[23] его не пустил полицейский, сказав, что «вперед идти тебе нельзя». Тогда бедный гаушо пошел по авениде Бразилии, и закружилась у него голова — движение по ней было и туда и сюда…

Тонкий, изящный сатиризм этой и других песенок Толедо и принес ему славу.

Мы прощались с Сан-Паулу, окидывая его взглядом почти с двухсотметровой высоты, с плоской крыши самого большого тогда дома города — небоскреба «Италия».

Авениды, зажатые другими небоскребами, казались каньонами, прорытыми в скалах из стекла и бетона темными потоками автомашин. И шумел огромный город, как водопад, глухо и неумолчно. Несколько гигантских «королевских пальм» в сквере у национального театра казались отсюда травинками, а стая голубей, пролетевших над их кронами, — горсть снежинок. Несколько старых зданий прошлого и начала нынешнего веков потонули среди небоскребов.

Директор-администратор «Италии» сеньор Альбано угостил нас очень вкусным кокосовым коктейлем.

— За успехи и счастье «паулистов»! — говорю я ему, поднимая стакан.

— Приезжайте еще! — отвечает Альбано. — Мы всегда рады тем людям, которые хотят дружбы!

Думается, что это было сказано искренне. Слишком солнечно было на крыше самого высокого дома в Бразилии.