В ПОИСКАХ НЕВИДИМЫХ УРАГАНОВ

Я еду в пригородном поезде Москва — Серпухов. Поздний летний вечер. Медленно угасает заря. Читать становится трудно, и я думаю о делах нашей экспедиции. Она только что начала работать неподалеку от Серпухова, в деревне Дракино на берегу Оки. Слово «экспедиция» почти синоним путешествия или, во всяком случае, далекой поездки в поисках чего-либо… А тут мы всего в ста с небольшим километрах от Москвы! И все же в деревне Дракино находится действительно экспедиция. Но поиск она должна вести не на земле, а в небе…

…Несколько часов назад я сидел в кабинете директора Физического института Академии наук, академика Сергея Ивановича Вавилова, будущего президента Академии. Вот уже несколько лет он был одновременно и председателем Комиссии по изучению стратосферы Академии. Эта комиссия координировала и направляла множество различных исследований в самых разных отраслях науки. Помогала она Стратосферному комитету Осоавиахима СССР организовать и нашу экспедицию.

Откинувшись в кресле, Сергей Иванович внимательно слушал мою информацию о программе работ под Серпуховом и первых ее результатах. В экспедиции Стратосферного комитета начались регулярные запуски резиновых баллонов, наполненных водородом, — шаров-зондов с приборами для определения температуры, давления и влажности воздуха на больших высотах; проверка метода «искусственных облаков», создаваемых с помощью дымовых шашек, поднятых такими же шарами-зондами на пятнадцать — двадцать километров, и т. д.

Все эти исследования проводились в рамках широких научных изысканий, развернутых в нашей стране в середине тридцатых годов.

— Хорошо. Такие исследования очень нужны… Без них невозможно успешное практическое освоение полетов на больших высотах, не говоря уже о дальнейшем развитии теоретической метеорологии, аэрологии и физики атмосферы вообще. Да вы сами это отлично знаете, — сказал Сергей Иванович, когда я закончил свою информацию. — И поэтому, — добавил он, помолчав, — ваша работа под Серпуховом, дополняя то, что делают многие метеоцентры, в особенности аэрологическая обсерватория профессора Молчанова, будет полезна. Кстати, вы с ним связаны?

— Конечно. Павел Александрович в курсе программы экспедиции, поддерживает ее и помогает своими советами…

— Хорошо…

Академик наклонился к столу, что-то записал в большой блокнот. Потом снова откинулся в кресле, устало потер лоб ладонью.

— Я спросил о Молчанове потому, что его автомат-радиозонд, несомненно, указывает новый путь изучения стратосферы с помощью баллонов, а потом и с помощью ракет. Радиотехника развивается стремительно. И, несомненно, она позволит уже в ближайшем будущем сделать очень многое для познания атмосферы земли, а далее в исследовании космического пространства… Однако, — продолжал он, снова немного помолчав, — пока можно и нужно использовать более простые приборы и методы, позволяющие накапливать данные о состоянии и структуре атмосферы. Ведь трагедия со стратостатом «Осоавиахим-1» в какой-то степени обусловлена недостаточностью наших знаний о воздушных потоках в стратосфере на высотах десяти — двадцати километров. Не так ли? А как важно знать точно и побольше о структуре воздушных потоков для наших летчиков-высотников, для Коккинаки например, уже достигающих больших высот!

И тут, как в кино, дверь кабинета открылась и в него вошел высокий, атлетически сложенный блондин с резкими, волевыми чертами загорелого лица — Владимир Коккинаки, летчик, совершивший уже несколько рекордных полетов в нижние слои стратосферы.

Сергей Иванович поднялся ему навстречу.

— Извините, я на полчаса раньше, — сказал Коккинаки тихим, спокойным голосом. — Но в двенадцать ноль-ноль меня вызывает командующий. Так что я…

— Не беспокойтесь, мы уже закончили беседу с Виктором Александровичем, — прервал его академик. — Садитесь, пожалуйста. Вот стул. Сейчас я приглашу наших специалистов по приборам, и мы обо всем быстро договоримся…

…Накрепко запомнилась мне та январская ночь тысяча девятьсот тридцать четвертого.

Легкий туман окутывал широкую поляну в подмосковном сосновом бору. Голубые столбы света прожекторов скрещивались на ее средине, где на искрящемся снегу широко распласталась оболочка гигантского воздушного шара — стратостата. Поодаль у крайних деревьев полукругом возвышались огромные цилиндрические баллоны — газгольдеры с водородом. Десятки мешков с песком, подвешенных к ним, удерживали их у земли. Красноармейцы стартовой команды тянули от газгольдеров к оболочке толстые шланги.

Около полуночи на старт стратостата «Осоавиахим-1» приехали Р. П. Эйдеман, председатель Осоавиахима СССР, и Я. А. Алкснис, начальник Военно-Воздушных Сил. К ним тотчас подошел коренастый, кажущийся в полушубке толстяком первый советский стратонавт, полковник Г. Прокофьев. Отдал рапорт. Доложил о готовности начать наполнение оболочки. Сводка погоды обещала штиль на всю ночь… И все же несколько часов, пока продолжалась подготовка к старту, руководители полета немного нервничали. Выше вершин огромных сосен поднялся грушевидный баллон стратостата. Грушевидный потому, что предназначенным для высотного полета воздушным шарам дают на старте лишь одну пятую-шестую несущего газа по отношению к их объему. Поэтому под «пузырем» газа вверху старта свисают гигантские складки прорезиненной ткани. Малейшее дуновение воздуха шевелит их, они начинают парусить, и тут возникают сразу две опасности. От трения полотнищ может родиться искра, и тогда воспламенится водород… Так бывало. Или же вся система начнет раскачиваться, и очень трудно со удержать, а при взлете она будет подниматься косо, и подвешенная гондола заденет деревья…

В ту морозную ночь штиль был полный. Совершенно неподвижно стояла над поляной гигантская груша стратостата. Десятки канатов в руках красноармейцев стартовой команды удерживали ее. Наконец на тележке подвезли круглую гондолу. По бокам ее поблескивали стекла иллюминаторов. Под ними надпись: «Осоавиахим-1». Гондола стояла на амортизаторе, похожем на огромную автопокрышку. Гондолу прикрепили к кольцу, подвешенному на двенадцати стропах, протянувшихся к экваториальному поясу оболочки. И тогда из домика на краю поляны вышли те, кто должен был лететь, — П. Федосеенко, А. Васенко и И. Усыскин. Прокофьев обнял их поочередно и помог подняться по стремянке наверх гондолы, к люку. Последним скрылся в люке, улыбаясь, командир экипажа Федосеенко.

Вскоре как-то особенно громко прозвучала команда начальника старта «отдать стропы». Красноармейцы отпустили канаты, и стратостат плавно взмыл в туманное, но светлеющее небо. Было девять часов семь минут 30 января. Мы кричали «ура». Через восемь минут радиостанция на старте «Земля» приняла первые сигналы рации «Сириуса». Федосеенко сообщал, что подъем проходит нормально…

Связь «Земли» и «Сириуса» была регулярной и вполне четкой еще более двух с половиной часов. Затем она внезапно оборвалась. В последней радиограмме командир стратостата доложил, что «Осоавиахим-1» достиг рекордной высоты в двадцать километров, и передал рапорт экипажа XVII съезду Коммунистической партии…

Потом связь с «Сириусом» прекратилась, но это не вызвало особого беспокойства. Тем более что в последнем сеансе в сообщении Федосеенко не было ни одной тревожной ноты. А радиотехника в то время еще часто «чудила».

Штаб, руководивший подготовкой полета, принял решение просить исполкомы городов и поселков к юго-востоку от Москвы, от Бронниц и далее организовать наблюдения за небом и в случае спуска стратостата помочь его экипажу при посадке и оказать ему гостеприимство. Одновременно штаб направил на нескольких машинах по Рязанскому и Каширскому шоссе группы специалистов-воздухоплавателей и научных работников. Они должны были постараться как можно скорее прибыть к месту посадки, обследовать состояние системы, взять приборы и т. д. В одну из машин определили и меня. В ней поехали ученые — профессора В. А. Вериго и П. А. Молчанов.

Вериго многое сделал для оснащения стратостата научным оборудованием. Он «послал» на нем придуманный им прибор для изучения космических лучей. Молчанов, крупнейший исследователь воздушного океана, «главный аэролог» Советской страны, также, естественно, участвовал в подготовке полета с самого начала.

Подняв воротник зимнего пальто и нахлобучив шапку до самых бровей, Вериго привалился в угол на заднем сиденье «эмки» и промолчал до самых Бронниц. Был он человеком очень спокойным и довольно суровым, по крайней мере с виду.

Павел Александрович был полной его противоположностью. Толстый, румяный, веселый и общительный, усевшись рядом с шофером, он сразу же начал обсуждать с ним достоинства и недостатки машины, затем рассказал смешную историю о том, как учился водить автомобиль.

— Понимаете… Сажусь на место водителя… и сесть не могу! Габариты не те. И ножки мои никак к педалям не приспособлю. И ручку передач зажимаю бедром… Прямо хоть плачь! — говорил он и весело смеялся.

После Бронниц в сумрачном небе появились голубые разводья.

Молчанов приказал шоферу остановиться на ближайшем холмике.

— Вылезем. Посмотрим. Вдруг посчастливится, увидим пузырь…

На вершине холмика посвистывал колючий ветер, переметал снег через полотно шоссе. Заунывно гудели провода. По небу грядами тянулись серые облака. Несколько минут мы тщетно искали в разрывах между ними силуэт стратостата. Потом поехали дальше, останавливаясь на каждой высотке.

В Коломне, у здания исполкома, нас встретил Прокофьев, выехавший немного раньше. Он сообщил, что по непроверенным сведениям несколько часов назад «Осоавиахим-1» видели жители поселка Голутвин. Он летел на юго-восток на очень большой высоте — был «с горошинку». Прокофьев сказал, что оснований для серьезного беспокойства пока нет, Федосеенко опытный воздухоплаватель и сумеет посадить стратостат, даже если ветер у земли усилится. А ветер усиливался. Вскоре пошел мелкий снежок. И стало уже смеркаться.

Решено было ехать дальше на Рязань и Константиново-на-Оке, родину Есенина.

Снова мы в продуваемой «эмке». Теперь шофер ведет ее медленно. Шоссе за Коломной хуже, да и заносы стали появляться в ложбинках. Профессор Вериго все молчит, зябко кутается в пальто, иногда вздыхает.

— Да не вздыхайте вы, дорогой мой, — не вытерпел Павел Александрович, — все обойдется. Вот только в следующий раз надо вооружить экипаж вторым радиопередатчиком и по линии возможной трассы полета организовать пеленгацию. И еще — до старта прозондировать стратосферу моими радиозондами тоже с пеленгацией, чтобы знать, какой там ветер.

Профессор Молчанов создал новый метод исследования воздушного океана. Он сконструировал маленький радиопередатчик и приспособил его для автоматической передачи с летящего шара-зонда показаний барографа и термографа. Радиозонды Молчанова позволяли в любую погоду и в любое время суток получать данные об атмосферном давлении и температуре на высотах сразу же после запуска прибора. На Аэрологической обсерватории под Ленинградом радиозонды запускались регулярно. И некоторые из них достигли высоты более тридцати километров. Там же провели успешные опыты пеленгации сигналов радиозондов специальными приемниками. В этом случае определялись координаты их в пространстве, а по смещению — скорость воздушных потоков, которые несли резиновые шары радиозондов. О них и спрашивал меня Вавилов.

В нескольких десятках километров от Коломны нашу «эмку» нагнала военная машина — вездеход.

— Вам приказано передать — немедленно возвращайтесь в Коломну, — сказал молоденький техник-интендант.

— Что-нибудь случилось? — быстро спросил его Молчанов.

— Ничего не знаю, — ответил офицер.

Всегдашняя улыбка сбежала с лица Павла Александровича.

— Ну что ж, поворачиваем… И поедем как можно быстрее, — обратился он к шоферу и замолчал до самой Коломны.

Впрочем, мы тоже молчали. Тревога охватила нас. Думалось: если бы все шло благополучно, техник-лейтенант обязательно дал бы понять, что это так.

В Коломне нас направили на квартиру секретаря горкома партии. Здесь уже находился военный инженер, воздухоплаватель Прилуцкий и еще какие-то незнакомые военные. Все они были явно «не в себе», взволнованны и сумрачны.

Прилуцкий взял под руку Молчанова, отвел в сторону и что-то тихо сказал. Я смотрел на круглое, всегда такое жизнерадостное лицо профессора. После слов Прилуцкого оно сразу изменилось до неузнаваемости. Подняв руку, Молчанов прикрыл глаза. Потом глубоко вздохнул и повернулся к нам.

— Надо сказать им…

— Но ведь сообщение проверяется, — неуверенно произнес Прилуцкий.

— Все равно… Так вот. Товарищи… — Молчанов заговорил медленно и глухо. — Получено сообщение. От Ижорского райисполкома… Около деревни Потиж-Острог упала кабина. Упала… Экипаж погиб…

Страшное сообщение о катастрофе стратостата «Осоавиахим-1» вскоре было подтверждено. Из Москвы вышел специальный поезд, чтобы доставить к ближайшей станции Кадошкино комиссию для расследования причин катастрофы. Молчанов и Прилуцкий назначались членами этой комиссии…

О подробностях случившегося я узнал только в Москве, накануне торжественно-траурной церемонии похорон погибших стратонавтов Федосеенко, Васенко и Усыскина…

Было морозно. Вьюжило. Серебристые ели вдоль Кремлевской стены стояли белыми пирамидами. На трибуне Мавзолея В. И. Ленина руководители партии и правительства. Строгие шеренги воинов заняли Красную площадь. И тысячи, тысячи москвичей. Я стоял среди них.

…Стратостат поднялся на рекордную высоту. Федосеенко передал рапорт «Земле». Стратостат продолжал подниматься. Достиг еще большей высоты — двадцать два километра! Радио отказало. Ну и что же! Солнце ярко било в иллюминаторы кабины. Внизу расстилалось белое море облаков. Федосеенко, Васенко и Усыскин продолжали вести наблюдение, записывали показания приборов в полетный журнал. Все, казалось им, шло благополучно. Было решено начать спуск. Стрелки бортового хронометра показывали 12 часов 33 минуты. Стратостат стал снижаться. И снова все шло как будто нормально.

Стратонавты не могли знать, что их гигантский воздушный шар подхватили невидимые струи урагана. Не могли потому, что аэростаты и стратостаты летят в воздушном потоке, как щепочка по течению реки. А землю закрыла облачность, и ориентиров они не имели… Началось ускоренное снижение, струйные потоки из-за разности парусности баллона и кабины вызвали гигантские напряжения в стропах подвески. Может быть, эти вихри даже стали вращать кабину. И вот — это случилось через три с половиной часа — она оторвалась и камнем обрушилась с двенадцатикилометровой высоты.

Врезавшись с мерзлую землю, стальная круглая кабина наполовину сплющилась. В миг страшного удара остановились часы Васенко. Это случилось в четыре часа дня двадцать три минуты 31 января.

…Урны с прахом трагически погибших во имя науки трех стратонавтов были захоронены навечно в Кремлевской стене.

Невидимый ураган в стратосфере — причина катастрофы. Как же увидеть его? Как заранее, перед отправлением в полет на большие высоты аэростата, да и самолета, узнать, бушует он там или нет?

Эти вопросы естественно и закономерно возникали у всех, кто в той или иной мере был причастен к проблемам авиации и воздухоплавания. И передо мной они встали и явились главной темой беседы с профессором Молчановым, когда я приехал провожать его на другой день после похорон стратонавтов на Ленинградский вокзал. Павел Александрович еще не оправился от потрясения, еще не обрел всегдашней своей жизнерадостности и веселости.

Шагая по перрону вдоль состава нового экспресса «Красная стрела», он без обычных своих шуточек, с нескрываемым волнением говорил:

— В общем, ответственность за катастрофу лежит на нас, на аэрологах. Ни черта почти мы не знаем, что делается там. — Он поднимал толстый палец к небу. — Мои радиозонды надо шире применять. Это несомненно. Пеленгацию использовать. Это тоже несомненно. И еще надо что-то придумать. Изобрести. Такие методы, чтоб лучше знать, что там делается! — И он снова поднимал палец вверх. — Думайте и вы, коллега. Если есть изобретательская жилка, вдруг подскажет… Оттолкнетесь от чего-нибудь, может быть, совсем стороннего, как бывает часто, и, смотришь, наклюнется решение. Легенда о Ньютоновом яблоке ведь имеет глубокую психологическую подоснову. Ну и, конечно, в саму конструкцию стратостатов надо вносить поправки, делать ее надежнее.

Молчановские размышления в тот вечер заронили в моей душе потребность поиска новых подходов к изучению воздушного океана.

Трагическая гибель экипажа стратостата «Осоавиахим-1» не остановила подготовку других полетов в стратосферу. Почти через полтора года, в июне 1935 года, после необходимой модернизации, в полет отправился стратостат «СССР-2». Но он тоже потерпел аварию. Обошлась она, к счастью, без жертв. Появились проекты и новых систем. Например, инженеры В. Н. Лебедев и Л. К. Кулиниченко предложили создать стратостат, оболочка которого могла бы при спуске превращаться в парашют. Это предложение приняли. Началось проектирование системы. Одновременно небольшие модели испытывались по заданию Стратосферного комитета Осоавиахима СССР.

Тогда же начался штурм высот на самолетах с усиленными двигателями. Пилот Владимир Коккинаки на серийном самолете с таким двигателем поставил несколько мировых рекордов подъема человека на летательном аппарате тяжелее воздуха.

Появились и первые проекты специально высотных самолетов — стратопланов — с герметизированной кабиной для экипажа. Но они победоносно ворвались в стратосферу лишь через десять — пятнадцать лет, когда родились надежные конструкции реактивных двигателей.

Развивались, конечно, и методы изучения атмосферы. Для забрасывания автоматических приборов в стратосферу были применены пороховые ракеты. Профессор Молчанов усовершенствовал радиозонд. Больше использовалась радиопеленгация.

Однако век радиоэлектроники и реактивной техники только начинался. Методы изучения воздушного океана с помощью автоматики и радио были дороги и не могли быть внедрены в практику работы сети метеорологических станций.

Поэтому задача, поставленная Молчановым в памятный мне вечер на платформе Ленинградского вокзала, оставалась в силе. Меня она мучила постоянно. И, помогая товарищам, работавшим над проектами ракет в секции реактивного движения нашего Стратосферного комитета, я думал о том, как можно было бы эффективно использовать их для изучения тех невидимых ураганов, которые бушуют в стратосфере, и бушуют постоянно, о чем говорили отдельные данные, полученные с помощью радиозондов и шаров-пилотов, путем наблюдения с земли.

Может быть, использовать для изучения ветров на высотах следы разрывов зенитных снарядов? Но пушки посылали их в небо не на достаточную высоту — километров до десяти. Кроме того, сколько сложностей надо преодолеть, чтобы организовать опыты… И вот однажды ясным ранне-весенним, мартовским утром шагая по московским улицам, я все же наткнулся на реальное решение вопроса…

Недалеко от площади Восстания мое внимание вдруг привлекли дымы над домами вдоль Садового кольца. Они струились вверх, светлые серые султаны, на довольно большую высоту почти вертикально, а затем, размываясь тихим потоком воздуха, сносились в сторону. Это было красиво. И в общем-то обычно, видано, знакомо.

Видимо, произнесенное мысленно слово «стратостат» послужило толчком к соединению в глубине моего сознания красивой панорамы зимних дымов и проблемы высотных подъемов воздушных шаров. И тогда родилась идея: а нельзя ли «поднять» дымовой столб в заоблачную высь стратосферы и, наблюдая за ним с земли, изучать движение невидимых потоков ветра? Конечно же можно! Надо взять дымовую шашку, подвесить к баллону шара-пилота, как, скажем, «радиозонд», выпустить в полет, а когда она поднимется на пятнадцать, двадцать километров, зажечь ее… Как зажечь? Ну, это тоже можно придумать!

…Ничего не может быть радостнее в жизни открытия, изобретения, хотя бы самого-самого маленького!

Я почти бежал оставшийся отрезок пути до Планетария. Там размещался тогда Стратосферный комитет. Научный директор Планетария Константин Николаевич Шистовский удивленно оглядывался на меня, пока я буквально тащил его за руку к себе в комнату, сбивчиво объясняя на ходу, что мне, кажется, удалось нащупать новый способ изучения воздушных потоков.

— Пожалуй, можете действительно кричать «Эврика!», — со всегдашним своим смешком сказал он, когда наконец понял то, что я ему толковал. — Хотя и не из ванны вылезли, а с морозца. Что ж, давайте будем проверять.

Через несколько дней на площадке перед входом в известное всем яйцеобразное здание московского «Звездного дома» прохожие по Садовой могли наблюдать необычную картину.

Рослый парень в ушанке держал большой, метра полтора в поперечнике, резиновый шар. Он заметно рвался у него из рук. Вокруг толпились человек десять тоже в основном молодых людей. Над ними возвышался Константин Шистовский, рядом с ним стояли аэролог Александр Калиновский и я. У меня в руках была консервная банка и моток… бикфордова шнура медленного горения. Я зажег свободный конец шнура (другой его конец уходил в банку) и махнул рукой. Парень, державший баллон, — это был недавно демобилизовавшийся студент Осипчик, — отпустил его. Шар устремился вверх, подхватив привязанный к нему цилиндр и змеей заструившийся бикфордов шнур.

Несколько минут мы молча стояли, запрокинув головы. Желтоватый баллон быстро взлетел над крышами и скоро превратился в горошинку.

Зная примерно скороподъемность баллона и время горения определенной длины шпура, мы, конечно, рассчитали, что дымовая шашка в консервной банке загорится через полчаса и за это время достигнет огромной высоты — около пятнадцати километров!

Когда горошинка исчезла в хорошо промытом голубом мартовском небе, мы с Калиновским и Шистовским полезли на купол Планетария. На вершине его есть небольшая, огороженная железными прутьями площадка. Там был заранее установлен теодолит. Другой теодолит студенты, активисты Стратосферного комитета, втащили на крышу шестиэтажного дома в полукилометре отсюда, на площади против входа в Зоопарк[9]. Если все случится как задумано, если шар-зонд поднимется в стратосферу и там загорится дымовая шашка, наблюдать искусственное облако надо с двух точек. По угловым отсчетам тогда можно определить точно высоту, где она загорелась, а по смещению в пространстве — направление и скорость воздушных потоков.

На куполе Планетария было холодно. Дул довольно сильный северо-западный ветер. Он нес стайки облаков, что нас беспокоило. Если в ближайшие минуты облачность увеличится, испытание провалится. Нам нужно, чтобы юго-восточный сектор небосвода был чистым.

Калиновский почему-то нервничал больше, чем я. Он то и дело обшаривал горизонт в бинокль, покряхтывал, переминался с ноги на ногу, что-то бормотал. На небосводе на юго-востоке,-правее Кремля (часть его хорошо видна с купола), к нашей радости, как льдинки, плыли лишь отдельные облака.

— Пора бы ей загореться! — не выдержал Калиновский. — Тридцать три минуты прошло…

И в этот момент мы с ним одновременно увидели на сине-голубом небосводе белую точку, которая быстро растягивалась в ниточку… Калиновский приник к окуляру теодолита и стал нервно крутить кремальеры наводки. Я просигналил флажком товарищам, занимавшим позицию у другого теодолита, и приготовился записывать отсчеты на лимбах прибора.

Записывал я через каждую минуту, а в свободные секунды смотрел на созданное нашими руками первое искусственное дымовое облако в стратосфере. Точнее — дымовой столб. Светлой, чуть волнистой, удлиняющейся помаленьку ниточкой виделся он нам с купола Планетария. Минут через десять ниточка оборвалась. Но еще некоторое время мы вели наблюдение за постепенно размывающимся дымовым облаком. Потом его можно было увидеть лишь в бинокль. И наконец оно исчезло.

Так родился метод «искусственных облаков» для изучения ветра на высотах.

Стратосферная экспедиция под Серпуховом, о которой сказано вначале, должна была наряду с некоторыми другими исследованиями применить этот метод в комплексе с радиозондами Молчанова и обычными шарами-зондами с барографами и термографами.

На станцию Серпухов поезд пришел, когда уже стемнело. Я вышел на тускло освещенную площадь перед зданием вокзала. Было тихо. Тепло. Загорались первые звезды. Пахло пылью. Довольно долго пришлось уговаривать извозчика. Не хотел он везти меня до деревни Дракино, за двенадцать километров. Наконец мы сладились. Я сел в старенькую пролетку.

— Но, но! Милай! — крикнул возница, и его конь затрусил в ночь…

Когда позади остались окраинные городские домики и начался песчаный проселок, лошадь пошла шагом. Убаюкивающе поскрипывали рессоры. Сосны обступили дорогу. От них потянулся аромат смолы. В кустах подлеска лениво щелкали поздние, июньские соловьи. Возница молчал. Мне тоже не хотелось разговаривать. Осыпанное звездами небо мерцало над кронами деревьев.

«Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне — дна», — вспоминались мне строчки из ломоносовского стихотворения. Бездна… Что это? Бесконечность? Представить себе ее трудно. И все же есть нечто огромно волнующее, зовущее в этом непредставляемом. Может быть, коренной, заложенный в самую суть природы мышления стимул поиска? Движения к познанию?

Над вершинами сосен сверкнул и через мгновение погас яркий след «падающей звезды» — метеора, крупинки материи из космического пространства, сгоревшей в атмосфере Земли.

— Загадал желание? — вдруг спросил возница.

Я не ответил. В этот момент в моем сознании произошло то же, что в мартовское утро на Садовой.

В атмосфере сгорел кусочек вещества. Дал яркий след. А что, если искусственно зажечь что-то в небе — создать якобы метеор? Так же, как мы зажигали дымовые шашки, заброшенные на высоту, но такой состав, который дает много света? Например, осветительную ракету? И потом…

— Погоняй, пожалуйста, — попросил я извозчика.

Ехать медленно мне стало невтерпеж. Да и дорога, выйдя на поля долины Оки, улучшилась.

Научный руководитель экспедиции Калиновский еще не спал, когда я ворвался к нему в горенку одной из хат, арендованных для сотрудников экспедиции.

— Что случилось? — тревожно спросил он, отрываясь от книги.

— Придется несколько ночей бодрствовать! — ответил я загадочным тоном.

— Пока неясно… — Александр Болеславович оглянулся на дверь и снова задал вопрос, на этот раз шепотом: — А яснее нельзя?

Через полчаса, попивая чай из термоса, мы наметили план испытаний метода изучения ветра на высотах с помощью «искусственных метеоритов», как сразу же окрестили мою придумку. Решили утром послать в Москву Анфира Лобовикова, добыть несколько осветительных снарядов, а в следующую ночь произвести первые запуски их в стратосферу таким же способом, как посылали туда дымовые шашки.

Деревня Дракино — одна улица, всего домов тридцать. С одной ее стороны заливной луг поймы Оки, с другой — поля до темного бора. У края полей, на задворках деревни и близ опушки леса у нас были поставлены две небольшие вышки с платформами для приборов — теодолитов, фотокамер, малого телескопа и т. д. Между вышками точно, землемерной лентой, определено расстояние — так называемая геодезическая база, необходимая для расчетов на основе теодолитных наблюдений за полетом шаров-пилотов и «искусственных облаков», их перемещений в небе.

Анфир Васильевич Лобовиков уже к обеду на следующий день привез десять пушечных осветительных снарядов. Это были двухкилограммовые цилиндры, заполненные магниевым порошком с запалом.

Вечером мы подготовили испытания нового метода. Погода нам благоприятствовала.

Когда небосвод потемнел и вызвездило, Лобовиков наполнил водородом из голубого баллона большую резиновую оболочку. К ней привязали цилиндр «ракеты». К ее запалу прикрепили бикфордов шнур, подожгли его и дали старт…

Резиновый шар довольно долго, несколько минут, поднимался почти вертикально. Искры от горящего бикфордова шнура вспыхивали и гасли среди звезд над нашими головами. Потом шар подхватил всегдашний горний ток воздуха и понес его на восток, над правобережьем Оки, над тусклыми огоньками дома отдыха в бывшем имении художника Поленова.

И снова мы тревожно и нетерпеливо ждали, как весной на куполе Планетария: что будет? Не отнимая от глаз бинокля, я обшаривал небосвод на востоке. Яркие звезды то и дело казались мне вспышкой «моего» метеора.

Первым увидел белый магниевый огонь в темном небе Лобовиков.

— Вот он! Вот! — закричал он, показывая рукой куда-то несколько правее того района, который я осматривал в этот момент.

Рука нашего энтузиаста была еле видна в сгустившемся сумраке ночи, и определить направление его сигнала было трудно. Но уже через несколько секунд не увидеть зажженный нами в небе факел стало просто невозможно. Необычайно яркая, ярче самой яркой, звезда возникла среди россыпи полуночных светил. Голубоватым огнем засияла она на неведомой высоте и, нам казалось, с каждым мгновением разгоралась все больше и больше.

— Как красиво! — тихо сказал Калиновский, склоняясь к теодолиту.

Действительно, красиво и необычно мерцал в глубокой синеве искусственный «метеор». Помощница Александра Болеславовича Нина Бельская захлопала в ладоши, потом, опомнившись, прильнула к окуляру теодолита. Помнится, на другой день, когда мы позвонили в Астрономический институт имени Штернберга и спросили, не довелось ли наблюдателям его прошедшей ночью увидеть в небе что-нибудь странное, нам ответили: отмечена вспышка в районе созвездия Кассиопеи, предположительно «новая звезда» или болид, но сфотографировать это явление не удалось…

К сожалению, сделать это нам тоже не удалось. Камеру не смогли навести точно. Однако теодолиты помогли определить высоту, на которой возник рукотворный «метеор», — шестнадцать километров! На этот раз не пришлось, к сожалению, также установить смещение его в пространстве и таким образом определить скорость и направление ветра в стратосфере. А именно ради этого стоило огород городить. В дальнейшем сотрудники нашей экспедиции в Дракино, проведя несколько запусков «искусственных метеоров», научились делать два-три отсчета на лимбах теодолитов за время его горения и точно определять высоту, на которой рождалась вспышка и параметры ветра на этой высоте.

Итак, в дополнение к методу «искусственных облаков» родился метод, позволяющий «увидеть» атмосферные течения в ночное время. «Правда» опубликовала несколько заметок об этих методах. А когда после окончания экспедиций в Дракино (к сожалению, они были свернуты раньше, чем предполагалось, из-за недостатка средств) я рассказал о полученных данных профессору Молчанову, Павел Александрович проявил большую заинтересованность.

— Хоть вы и конкурент моему радиозонду, — сказал он шутливо, — все же я поддержу «противника». Простота, доступность ваших методов важна для метеостанций, где бы они ни находились, — это дает перспективу. Вот только как насчет опасности запусков в пожарном отношении? Лопнет резина шара раньше времени, упадет ваша шашка или осветительная на крышу хаты… И…

— Предусмотрено, — ответил я. — На стропе шара мы укрепляем небольшой парашютик. Если оболочка шара лопнет…

Павел Александрович сразу понял, в чем дело, и продолжал за меня:

— Шашка будет опускаться медленно и догорит в воздухе.

— Правильно.

В тот раз, как всегда, он шутил, рассказывал смешные истории. Одна, на метеорологическую тему, особенно запомнилась мне. Когда речь зашла о прогнозах погоды, он сказал:

— Вот послушайте историю… В некоем восточном государстве властитель любил охоту. Конечно, у него были свои предсказатели, в том числе по-нашему старший синоптик. Собираясь на охоту, властитель спрашивал его: «Какая будет погода?» Часто предсказатели ошибались в своих прогнозах, и тогда им рубили головы. Однажды, получив «добро» от очередного своего «синоптика», властитель отправился в путь. В дороге он повстречал старика на осле. Старик поклонился. И, пользуясь правом лет, спросил властителя:

«Куда едешь?»

«На охоту».

«Напрасно, — сказал старик. — Буря будет. Возвращайся…»

Властитель засмеялся. Светило солнце. Было тихо. Пели птицы.

А через час набежали тучи, пошел дождь. Охота не состоялась. Тогда властитель приказал отрубить голову своему старшему «синоптику» и найти старика, встреченного на дороге.

Старика разыскали, привели.

«Назначаю тебя своим предсказателем погоды», — сказал ему властитель.

Старик струхнул и пал ниц.

«Подождите решать, великий… Не могу я стать предсказателем. Не я угадываю, будет вёдро или дождь…»

«Но ведь ты мне правильно предсказал…»

«Нет, это не я… Это мой осел. Когда подходит буря, он поднимает хвост и орет. Назначь его предсказателем…»

Властитель назначил… Вот и ведут синоптики с тех пор свою родословную от того осла!

Павел Александрович говорил о том, что изучение воздушного океана на больших высотах нужно не только и не столько для обеспечения полетов стратостатов, а потом и стратопланов. Это нужно, утверждал он, для прогнозов погоды, для службы предупреждения штормов, ибо там, в стратосфере, происходят, очевидно, явления, формирующие передвижения воздушных масс над поверхностью планеты. И те невидимые ураганы, которые дуют там часто, а может быть, постоянно, есть одно из проявлений этих передвижений и в будущем, чем черт не шутит, позволят создать сверхвысотные ветроэлектростанции? Открыть их закономерности — важная задача науки. Все возможные методы и способы изучения воздушного океана надо использовать для ее решения.

…Мне не довелось больше заниматься поисками таких способов и методов да и вообще стратосферными делами. Стратосферный комитет Осоавиахима СССР был вскоре ликвидирован. Советская наука вступала в новый этап. Вопросами изучения и завоевания стратосферы, так же как и развитием реактивной техники, занялись крупные государственные научные институты. И я передал им право дальнейшей разработки и применения методов «искусственных облаков» и «искусственных метеоров» и некоторых других изобретений, а сам увлекся журналистикой и литературной пропагандой науки и техники.

Весной 1941 года мы встретились с профессором Молчановым в Москве, в кулуарах какого-то совещания. Мне пришлось выслушать от него шутливо-гневную филиппику по поводу моего ренегатства. Но расстались мы дружески, и он пригласил меня приехать в Ленинград, в его Аэрологический институт.

— Покажу вам кое-что — пальчики оближете! Техника, милый мой, шагает…

А через полгода эвакуированные из осажденного Ленинграда товарищи сообщили мне грустную весть: Павел Александрович погиб в волнах Ладожского озера. Баржу, на которой вывозили женщин, детей и нескольких больных ученых, поразила фашистская бомба…

Техника вообще и особенно радиотехника и реактивная техника в те годы шагала вперед стремительно. И, как бывало в истории науки и техники ранее, некоторые изобретения и открытия не получали широкого развития и применения, потому что опаздывали.

В общем-то примитивные, методы «искусственных облаков» и «искусственных метеоров» оказались именно в таком положении. Появились бы они на три — пять лет ранее… Может быть, не погиб бы стратостат «Осоавиахим-1», может быть, современная теория циркуляции воздушных масс в атмосфере родилась уже тогда.

Известно, что наука и техника развиваются по спирали. И когда встанет на практическую почву проблема аэроэнергетики в широких масштабах, когда человек будет решать задачу использования баснословной энергии ветра на больших высотах, там, где почти всегда дуют страшной силы невидимые ураганы, — может быть, «искусственные облака» и «искусственные метеоры» понадобятся, пусть как-то видоизмененные, для практики высотной аэроэнергетики, для стратосферных ветроэлектростанций будущего? Кто знает…

Во всяком случае, через четверть века после наших испытаний этих методов в деревне Дракино, под Серпуховом, однажды, раскрыв утром «Правду», я прочитал маленькую заметку корреспондента газеты из США о том, что там с помощью ракеты был выброшен на высоту в триста километров состав, образовавший большое дымное облако, и что, наблюдая его в телескопы, удалось определить скорость движения субстанции атмосферы на этой, огромной высоте… К сожалению, нигде не было отмечено, что американский эксперимент не может быть назван открытием нового метода изучения атмосферы Земли, что он имеет корни в работах и поисках советских изобретателей…