Марьяна Цой 27 июня

Всего неделю назад бурно обсуждали здесь личность Цоя, а сегодня узнал, что умерла Марьяна Цой.

То, что у нее рак, я знал давно. Но последние годы не пересекались.

В становлении Виктора как музыканта и звезды ее роль невозможно переоценить.

В своем интервью годичной давности она упоминает о нашей книге о Цое и говорит, что этот опыт не оставил ей приятных воспоминаний.

«Очень сложно писать, когда знаешь, что пишешь не просто так, а для издания на всю страну. Огромная ответственность, сроки поджимают, сосредоточиться трудно. А я к тому же человек акустический.»

Я помню, как она мучалась, как я выжимал из нее этот текст, он получался вялым, беспомощным и неинтересным. Редактурой уже трудно было поправить. Если бы мы тогда пошли по тому же пути, что с другими мемуаристами – записи на магнитофон живого устного рассказа и последующей его обработки, – результат был бы иным. Но это требовало огромной работы, потому что друзья Цоя обычно укладывались в один вечер со своими мемуарами, а тут была целая жизнь, пусть и короткая.

Прощай, Марьяна.

Предыдущий моя пост, а точнее, повод к нему, навеял воспоминания о том, как юный Валера Панюшкин носил мне первые свои сочинения, а я мэтрствовал. И одной из заповедей, которые я вдалбливал в белокурую ангельскую головку Бепса, была простая истина: «Бепс, запомни: о чем бы ты ни писал, ты всегда пишешь о себе».

Боюсь, Бепс воспринял ее слишком буквально.

В ту пору я сам занимался такого рода лирической журналистикой в должности рок-дилетанта, публикуя в «Авроре» статьи о музыке, написанные от первого лица. Непременным правилом было писать о том, чему я лично был свидетель, что сам видел. Такой подход обеспечивает автору наибольшее доверие публики. Она готова простить ему погрешности наблюдения, странные интерпретации, если видит искреннее желание узнать новое, например. Или же искреннее негодование, пафос, сострадание.

Но только искреннее.

Как только автор начинает фальшивить, доверие к нему тут же пропадает. Он и сам чувствует, что недотягивает в искренности, и тогда начинает прибегать к искусственному взвинчиванию своих чувств, вроде как глотает стимулятор, допинг, и еще немного держится на этом допинге.

Но на нем тоже далеко не уедешь.

И тогда наступает крах, и каждое его взвинченное и псевдоискреннее слово начинает вызывать смех.

Он становится неадекватен. Так что лирическая журналистика – дело весьма опасное.

Спасают от этого только самоирония и юмор, взгляд на себя со стороны. Но тогда придется поступиться пафосом и другими сильными эмоциями, кроме тех редчайших случаев, когда предмет того заслуживает, ибо безнаказанно давить на слезные железы или мозжечки гражданского чувства – долго невозможно.

Примечание. Прочитал я это и подумал: а почему я до сих пор не преподаю на факультете журналистики, блин? Недорого бы брал.