Концерт маэстро 15 апреля

Рад доложить, как говорят прапорщики, что концерт таки состоялся.

Это для тех, кто в танке там не был, но переживал и играл в тотализатор.

У нас в клубе было несколько пари: придёт – не придёт. И если придёт – то будет или не будет играть.

Предыдущая неделя не давала никаких поводов для оптимизма.

О. Н. звонил каждый день, жаловался на здоровье и выдвигал новые и новые варианты концерта.

И они все больше склонялись к тому, что он принесет диск – и пусть публика смотрит видеозапись его игры.

Я слабо возражал, что это не одно и то же. Запись можно посмотреть и дома.

Продавать билеты на просмотр видеозаписи как-то негуманно.

Деньгами его завлекать бесполезно, я пробовал.

В прошлый раз мне удалось ему всучить сумму, вдвое большую той, чем ему платят, скажем, в музее Бродского (я специально узнавал). Он отказывался, отпихивал деньги, потом взял. Что не помешало ему потом в разговоре с одним общим знакомым сказать, что заплатили ему мало. Он нечеловечески коварен. Я не спорю, что он стоит больше. Ну скажи – сколько, и вопрос исчерпан. Не говорит. Деньги типа его не интересуют.

Ну ладно, бог с ними, с деньгами.

Каждый раз перед концертом О. Н. ты чувствуешь себя в глупейшем положении. Ты абсолютно не знаешь, что обещать публике и что будет на самом деле.

Я лично уповаю на волю Господа Бога и говорю: «Господа, О. Н. пришел, за остальное я не ручаюсь. Если он не сядет за рояль, мы вернем деньги за билеты».

Вообще, мне страшно интересно всегда – чем же закончится эта борьба. Это как с женщиной. Но не буду отвлекаться.

Дело в том, что он страшно хочет играть и страшно боится. Боится всего – публики прежде всего и плохо сыграть. Типа как тот охотник из «Обыкновенного чуда». 99 раз играл гениально, но уверенности на сотый раз нет.

Поэтому в ход идут отговорки, жалобы на всё – на здоровье, возраст, публику, рояль, зал.

Я терпеливо все выслушиваю, потом говорю:

– О. Н., я не верю, что вы можете сыграть неудачно. Вы всегда играете блистательно.

Тут он немного успокаивается и говорит:

– Ладно, я приеду в 7 и сыграю «Шинель».

То есть озвучит немой фильм «Шинель», которую первоначально сам же отверг.

– ОК, – говорю.

В шесть мы уже в полной боевой готовности. Я привез оператора с профессиональной камерой (аренда 2 тыр за вечер), звукорежиссер на месте, проектор светит, экран висит.

Каравайчука нет.

7.25. Его нет.

Я не звоню ему на мобильный, потому что знаю, что если он решил не приезжать, трубку он не возьмет.

7.35 – его нет. Те, кто ставил на провал, ликуют.

И тут из-за угла появляется О. Н. в черных очках и в берете. Как всегда. Ни на кого не смотрит.

Практически индифферентен.

Я бросаюсь к нему.

– О. Н., мы уже заждались!

Ноль внимания. Вот просто классическая недоступная барышня.

Проходит в нашу бухгалтерию, садится, наконец замечает меня, дает два диска.

– Пускай слушают это. Гениальная музыка. А потом… потом, может быть, я сыграю «Шинель».

Покорно несу диски оператору и объявляю публике:

– Сейчас мы посмотрим эти записи О. Н., а потом он озвучит немой фильм «Шинель». Может быть.

На лицах некоторое разочарование.

Я возвращаюсь к нему. Оператор пытается поставить диск.

Внезапно О. Н. встает и говорит:

– Я хочу посмотреть «Шинель». Попробовать. Пусть все они уйдут, я попробую.

А у нас сидит полный зал. Я покрываюсь холодным потом «Пускай они уйдут!» Ни х… себе!

Он выходит в зал, видит публику и, видимо, понимает абсурдность своего требования. Подходит, точнее, как бы подкрадывается к роялю.

– Где «Шинель»? Дайте на экран.

– Рома, «Шинель» на экран! Быстро! – приказываю я.

И вот на экране «Шинель» Козинцева и Трауберга, 1926 года выпуска.

Портрет Гоголя работы Горчева висит на заднике сцены.

О. Н. смотрит на экран, потом надевает на голову наволочку и, словно нехотя, начинает дотрагиваться до клавиш.

У него там дырки прорезаны для глаз? Нет. Постепенно начинает разыгрываться. Музыка не иллюстрирует действие, она как бы сама по себе, но в то же время не мешает, а помогает.

Играет полчаса, потом встает и уходит.

– Больше играть не буду. Рояль не настроен.

– Вчера настраивали.

– Да? А его ваши джазмены разбили, он теперь вообще никуда не годится!

Я, конечно, молчу, что по-настоящему разбить рояль может только он сам.

В зале публика продолжает смотреть «Шинель» без звука.

– Что там идет? – спрашивает он вдруг.

– Фильм досматривают, – пожимаю плечами я.

Он задумывается. Потом встает и снова направляется в зал, садится за рояль и доигрывает фильм до конца.

Уже без наволочки. Кстати, без наволочки музыка более соответствует происходящему на экране.

Бурные аплодисменты.

Все не верят своему счастью.

Он снова возвращается в артистическую (бухгалтерию) и объявляет, что уходит домой.

– Я гениально сыграл? Правда? Правда? Это Апокалипсис. Это последняя весна!

Я подтверждаю и предлагаю отвезти его домой.

Он соглашается.

Я иду за ключами от машины, по дороге меня на две минуты задерживают. Когда возвращаюсь в зал – публика сидит, на экране запись О. Н. в наволочке.

Я наклоняюсь к сидящей в зале Наиле и спрашиваю шепотом?

– О. Н. не выходил?

– Да он играет! – кивает она на сцену.

И тут я убеждаюсь, что он сидит за роялем и играет сам с собой в 4 руки. Один на экране – в наволочке, другой в зале – в берете.

И вот эту часть он сыграл действительно вдохновенно и закончил громоподобной кодой.

Отвожу его домой. Он доволен, все время вспоминает, как он «вставил фитиль» каким-то «им».

Нет, я все же люблю его, несмотря на все мучения.

Не так давно в разговоре с Даниилом Граниным я спросил, как он относится к О. Н. Ведь они знакомы сто лет, оба комаровские долгожители. Только Гранин живет там летом, а О. Н. круглый год.

Гранин задумался, потом признался, что в музыке мало понимает, но он спрашивал своих друзей – Андрея Петрова и Михаила Слонимского (оба, кстати, первоклассные профессиональные композиторы). И оба, мол, сказали, что Каравайчук – «несостоявшийся вундеркинд».

А я, кстати, согласен. Только он – состоявшийся вундеркинд, в том смысле, что продолжает оставаться вундеркиндом в свои 82 года. По темпераменту, непосредственности, энергии, дерзости, если хотите.

Просто взрослому человеку быть таким… неприлично, что ли.

И потому его единственная опора – публика, которая его любит, несмотря ни на что.

И которую он боится и как бы ненавидит.

Но это комплекс вундеркинда, который успел узнать, что жизнь – не карамелька…