Встреча с группой Рекаи

С самого утра мы — на горном плато. Конец октября, а мы валяемся на густой траве и греемся на солнце. Из своего замаскированного укрытия наблюдаем в бинокль за вершиной соседней горы, на которой заметили солдат. Это артиллерийский наблюдательный пункт гитлеровцев.

— Мы находимся непосредственно за линией фронта, — уверяет нас гвардии старший лейтенант.

Его точку зрения полностью разделяет и летчик-лейтенант. Мы советуемся друг с другом о том, переходить нам через линию фронта или здесь дожидаться прихода советских войск. В конце концов приходим к общему мнению, что второе решение более целесообразно.

Лежим на траве и наслаждаемся солнцем и тишиной. Даже не верится, что где-то недалеко идут бои.

И вдруг тишину разрывает воющий звук. Над нашими головами пролетают снаряды. Они рвутся где-то далеко, километрах в пяти от нас.

— Наши бьют! — с радостным лицом кричит гвардеец и вскакивает с земли.

Вслед за ним вскакиваем и мы, но снова наступает тишина. А этот единственный выстрел как бы является для нас предупреждением: «Мы идем!»

Оставаться дальше в горах мы не можем. Решаем спуститься в долину, где расположилось небольшое село, чтобы узнать там последние новости.

Темнеет, когда мы подходим к крайнему дому. Я иду первым. И вдруг замечаю пять фигур, идущих след в след. Все они вооружены винтовками…

Избежать встречи с ними уже невозможно. Я отвожу затвор автомата, а он почему-то не отводится. До незнакомцев всего несколько шагов. Заметив нас, они вдруг застывают на месте, однако за оружие не хватаются.

Оказалось, что это не солдаты, а бежавшие из концлагеря советские военнопленные. И на плечах они держат вовсе не винтовки, а толстые палки. И им, и нам сразу же становится легче.

Вместе отходим к кустам и начинаем разговор:

— Куда пробираетесь?

— К фронту, к своим.

— До него уже недалеко.

Наши новые знакомые все до одного молоды. Из концлагеря они убежали недавно. Мы советуем им остаться с нами, так как через несколько дней здесь будут русские, но они во что бы то ни стало хотят идти навстречу своим. Мы показываем им дорогу и расстаемся. Темнота поглощает их.

В центре села оживленно: слышны голоса людей, смех. Во многих местах горят костры, вокруг них стоят люди.

Выясняется, что причиной радости послужил уход гитлеровцев, оставивших заслон. Он, подорвав несколько телеграфных столбов, тоже ушел.

Примерно в полночь мы узнаем, что в Орадне уже русские. Это известие принес сельский лавочник, который спустился с гор, где скрывался вместе со своей многочисленной семьей. Стихийно началось веселье. Неизвестно откуда появилась палинка, молодежь начала петь и плясать.

Рано утром мы вышли в Орадну, чтобы встретиться там с советскими солдатами. На дороге увидели двуконную повозку, которая ехала в гору. Рядом шли несколько советских солдат. Как только они нас заметили, один из них крикнул:

— Стой! Кто идет?!

Через несколько минут мы радостно трясли друг другу руки. Курили венгерские сигареты, которыми они нас угостили.

— Немцы в горах есть? — спросили нас солдаты.

— Нет.

— Но мы все же посмотрим, — сказал их старший.

Они пошли дальше в гору, а мы продолжали спускаться вниз. По дороге догнали двух мужчин, которые тоже направлялись в Орадну. По одежде они были похожи на советских партизан. Они внимательно оглядели нас, особенно меня, так как кроме венгерских брюк на мне было все советское. Поздоровались мы по-русски.

— Партизаны? — спросил меня один из них.

— Да, — ответил я. — Парашютисты-десантники.

— Мы тоже, — проговорил крепкий партизан небольшого роста, озарив меня улыбкой. — А я тебя знаю! — вдруг воскликнул он. — Мы вместе воевали в отряде генерала Наумова. Даже в одном батальоне были. С тобой еще жена была, Ева. А тебя зовут Иштваном…

Это было так неожиданно, что я потерял дар речи, хотя и знал, что в Словакии и Карпатах должно находиться много знакомых мне партизан.

Пока мы шли, мой боевой товарищ по отряду Наумова рассказал, что их тоже забросили сюда на парашютах. Было это четыре месяца назад, и все это время их преследовали каратели. Группа почти полностью была уничтожена. Возможно, что они только вдвоем и остались.

Как только мы спустились в село, то решили в первую очередь доложить о себе органам НКВД. По обе стороны главной улицы расположились сотни советских солдат. Они отдыхали, закусывали. Тут и там дымили полевые кухни. Где-то играли на гармони. Летчик и гвардеец останавливались то у одной, то у другой группы солдат, которые буквально забрасывали их вопросами:

— Кто вы такие? Летчики? А где же ваш самолет?

— Так вы, товарищи, выходит, в плену были?

— А из каких ты мест? В какой части служил?

— Ты был под Сталинградом?

— Как же вы попали в плен? Неужели работали на фашистов?!

Я же так увлекся разговором с моим товарищем по партизанскому отряду, что не заметил, как мои ребята отстали. Оглянулся и увидел рядом лишь одного Флориша, который не отходил от меня ни на шаг. Я махнул рукой остальным, чтобы они поспешили за нами. Конечно, тогда я не думал, что больше никогда не увижу их.

Я спросил у солдат, где мне найти уполномоченного органов НКВД. Мне ответили, и в указанном крестьянском доме я нашел лейтенанта и нескольких солдат. Во дворе дома под присмотром одного солдата расположилось человек шестьдесят. Большинство из них были в гражданском, несколько человек — в старой, поношенной форме.

Мы вышли в комнату, где я коротко доложил лейтенанту о том, что являюсь командиром группы парашютистов-десантников, которая в свое время была выброшена в Трансильвании.

Молодой красивый лейтенант попросил сдать ему документы и оружие. Увидев мою партизанскую медаль, он попросил сдать и ее, заверив меня в том, что она не потеряется.

После разоружения лейтенант предложил мне выйти во двор и подождать. Спорить с ним не имело никакого смысла. Я прекрасно понимал, что людей, оказавшихся за линией фронта и не имеющих документов, советские контрольные органы обязаны проверить, а подозрительных задержать до установления личности и намерений. Через час всех нас пешком повели по дороге вслед за советскими частями. Командир части войск НКВД, полковник, и его заместитель, майор, шли в голове нашей колонны.

Мы вчетвером — я, Флориш и два советских партизана — старались идти в последнем ряду. Нашу колонну сопровождали четверо вооруженных солдат, все молодые, крепкие, вооруженные винтовками со штыками.

Многие советские солдаты, освобожденные из гитлеровского плена, старались подружиться с охранниками, и не без цели. Дело в том, что в ту пору освобожденных из вражеского плена не встречали объятиями, особенно здесь, непосредственно за линией фронта, где среди них могли оказаться и националисты, и предатели, служившие у гитлеровцев.

Впереди нас шел молодой грузин, бежавший из плена. Он все время пытался заговорить с нами, но мы неохотно отвечали ему. Каким-то образом он все же узнал, что я венгр, и однажды шепнул что-то одному из охранников на ухо. Позже я понял, что именно он ему сказал.

Вскоре был объявлен небольшой привал. Колонну остановили, и мы расселись вдоль кювета. Передо мной остановился молодой охранник, с которым шептался грузин, и начал внимательно разглядывать мои хромовые сапоги. Удовлетворенный своим осмотром, он сказал:

— Эй, венгр, снимай свои сапоги, поменяемся!

Я, покачав головой, улыбнулся молодому охраннику:

— Я не собираюсь меняться.

Солдат удивился, но грузин громко посоветовал ему:

— Да забери ты их у него!

Охранник, чтобы поддержать свой авторитет, начал настаивать, на что я спокойно ответил ему:

— А знаешь ли ты, что эти сапоги мне выдали в той самой армии, в которой тебе выдали ботинки. Видимо, командование решило, что мне нужно ходить в сапогах, а тебе — в ботинках. Командование знает, что оно делает, так что ходи уж ты в своих ботинках.

В это время командир дал знак двигаться дальше. Мы построились и пошли, и обмен так и не состоялся. Мой партизанский коллега слышал разговор с охранником, но промолчал, а чуть позже сказал охраннику:

— Товарищ солдат, а знаете ли вы, что хотели сделать? Вы знаете, у кого хотели отобрать сапоги?

— У кого? — испуганно спросил охранник.

— Он партизан! Командир группы парашютистов!

— Не может быть! — удивился охранник и с тех пор стал смотреть на меня совсем другими глазами.

В Надьбанье мы догнали штабное начальство. Дойдя до окраины города, остановились на отдых. Вдруг откуда-то появился русский майор.

— Кто из вас говорит по-румынски? — громко спросил он. — Нам нужен переводчик.

Я подумал, что еще никогда не выступал в роли румынского переводчика, но назвал себя. Майор жестом подозвал меня. Я не сомневался, что справлюсь: во-первых, за два месяца скитания по горам я выучил сотни три румынских слов, а во-вторых, в этом районе все румыны превосходно говорили по-венгерски.

Майор привел меня в красивую виллу, в прихожей которой нас ожидал высокий худощавый румын в гражданской одежде с повязкой на рукаву.

— Это судья, — объяснил мне майор. — Скажи ему, что он должен немедленно расположить на постой товарища полковника. И мне тоже нужна квартира. А еще пусть подыщет помещение, где можно расположить задержанных. Да пусть побеспокоится о продуктах для шестидесяти человек.

— Знаете венгерский?! — рявкнул я на судью.

Он так перепугался, что чуть не упал.

— Да, конечно, — пробормотал он.

— Тогда слушайте меня внимательно… — И я на чистейшем венгерском языке передал ему указания майора.

После этого мы с майором отправились на поиски жилья для полковника. Вилл здесь было много, большинство из них пустовало, так как их владельцы сбежали, хотя были и такие, кто остался. Мы подыскали неплохую виллу для полковника Махонина. И здесь мой венгерский пригодился как нельзя более кстати.

— Скажи хозяйке, — повернулся ко мне майор, — чтобы она нагрела воды для купания ребенка.

Хозяйка выслушала это распоряжение, и глаза ее от удивления широко раскрылись, но тут в дом вошла молодая русская женщина с полугодовалым младенцем на руках. Вслед за ней вошел ординарец с вещами. Оказалось, что эта женщина — жена полковника.

— Ну теперь поищем место и для себя, — сказал мне майор.

Я не обратил внимания на множественное число, так как считал, что меня это нисколько не касается.

Спустя несколько минут мы позвонили у ворот красивой, построенной в современном стиле виллы. Хозяевами дома оказалась молодая супружеская пара. Муж, мужчина лет тридцати пяти, работал здесь врачом. Жена его, хрупкая красивая женщина, была венгеркой по национальности. Открывая нам двери, она чуть заметно дрожала.

Мне пришлось снова демонстрировать свое «знание» румынского языка.

— Скажи хозяйке, что нам нужна комната дня на два.

— Вы венгр? — тихо спросила меня женщина, удивленная тем, что я заговорил с ней по-венгерски. Удивилась, но отнюдь не обрадовалась. Я же побаивался разоблачить себя перед майором: ведь говорил-то я по-венгерски, а не по-румынски. Хозяйка предоставила в наше распоряжение просторную красивую комнату с отдельным входом.

Майор кивнул в знак согласия, и мы остались в комнате. Прежде чем уйти, хозяйка просила меня не стесняться и позвать ее, если нам что-нибудь понадобится.

В комнате, в которой мы расположились, стояли большой красивый письменный стол, уютное массивное кресло, торшер, канапе, кресла для отдыха, ломберный столик и книжные полки. Пол устилал дорогой ковер, а на стенах висели картины.

Майор опустился в кресло, стоявшее у стола, и предложил мне жестом сесть в другое. Он закурил, угостил меня, а затем, подперев голову руками, спросил:

— А теперь скажи мне откровенно, кто ты такой?

Я невольно улыбнулся, так как и сам не знал, как мне себя представить. Затем, глубоко вздохнув, я коротко поведал ему историю своей жизни.

Начал я, что называется, с Адама и Евы: вспомнил домик отца-железнодорожника, службу в венгерской армии, фронт, плен, партизанскую школу до службы в партизанском отряде. Упомянул я и о том, что сначала воевал в отряде генерала Наумова, а затем коротко рассказал о трагедии нашей десантной группы.

Майор, не перебивая, выслушал, глядя на меня несколько недоверчиво, а потом спросил:

— Кого ты знаешь из Штаба партизанского движения Украины?

Я перечислил несколько имен, начав с генерал-лейтенанта Строкача.

— Где ты получал топографическую карту перед вылетом на операцию?

Я точно назвал этаж и комнату, не забыв указать, что выдала мне карту седоволосая женщина-офицер. И тут майор встал и, по-дружески обняв меня, сказал:

— Все правильно. Будешь жить со мной, работать будем вместе. Где твои родные живут?

Я объяснил, в какой части Задунайского края жил.

— Мы как раз туда и двигаемся, — улыбнулся майор и попросил позвать хозяйку.

Хозяйка не заставила себя ждать. Майор спросил ее, не найдется ли в доме чего-нибудь поесть.

— Я могу подать холодное мясо, масло, молоко, — с готовностью ответила хозяйка.

— Хорошо, — кивнул майор.

Через несколько минут хозяйка снова появилась, неся большой серебряный поднос, на котором стояла еда, покрытая белоснежной салфеткой. На фаянсовых тарелочках лежала холодная свинина с белым хлебом. Майор одним движением руки пододвинул поднос ко мне.

— Я уже обедал, — сказал он. — Ешь, это я для тебя просил.

Хозяйка вышла из комнаты, и только тут я обратил внимание на то, что моя соотечественница даже не подумала подать два прибора, да и еды было приготовлено только на одного человека.

Я не заставил себя уговаривать и, следуя старому партизанскому обычаю, принялся за еду.

В дверь постучали. Вошел молодой охранник, который хотел поменяться со мной сапогами. Он доложил майору, что принес документы задержанных.

Майор отпустил солдата, а сам развязал мешок и высыпал на канапе его содержимое — много аккуратно перевязанных шпагатом сверточков.

— Ну смотри, где тут твое, — сказал майор.

Я быстро нашел свой узелок, в котором все было в целости и сохранности, и приколол себе на грудь партизанскую медаль. Тут же была и моя планшетка с картой. Оружие мне не отдали.

Так я начал работать в советской воинской части, которая двигалась по направлению к Венгрии.

Однажды поздно вечером к нам в комнату вошел лейтенант НКВД.

— Товарищ Декан, прибыла ваша группа! — доложил он.

Сердце мое взволнованно забилось. Сначала я обрадовался, но потом меня одолели сомнения: ведь местные жители ранее рассказали о гибели семи парашютистов. А может, их сведения были неверными?

— Где они? — взволнованно спросил я.

— Недалеко отсюда, в одном из домов. Они только что прибыли и спрашивали о вас. Сказали, что они из вашей группы. Пойдемте, я проведу вас к ним.

С таким волнением я никогда в жизни не ходил ни на одну встречу, ни на одно свидание.

«Кто же уцелел? Сколько их?» — бились в голове тревожные мысли. Я даже спросил об этом лейтенанта.

— Кажется, их двенадцать человек, — ответил он мне.

Я не поверил собственным ушам: ведь это означает, что все живы. По дороге я не шел, а бежал. Лейтенант прекрасно понимал мое состояние. По его лицу я понял, что он тоже очень рад такому повороту дела.

Я вошел в комнату. Горела такая тусклая коптилка, что было трудно рассмотреть лица находившихся здесь людей. Я вглядывался в них, ища Шандора Ихаса Ковача, Геллена, Лайоша Корожа и остальных моих товарищей, а увидел Миклоша Рекаи и Яноша Марковича.

Ребята подошли ко мне, начали обнимать, а я стоял и не знал, что мне делать: смеяться от радости или плакать.

«Как ребята из группы попали сюда? Почему лейтенант сказал, что прибыла моя группа?»

Рекаи и Маркович терпеливо ждали, когда я приду в себя. Они не могли понять, что я до сих пор ищу среди них Ихаса, Корожа, Шифера.

Лишь постепенно до меня дошло, что в партизанской школе мы действительно находились в одной группе с Рекаи, Месарошем, Поларом. Их я оставил на киевском аэродроме. Они должны были вылететь ко мне после моего вызова по радио. И хотя я их не вызывал, они здесь.

— Я же тебе говорил, что найду тебя… — проговорил Маркович.

Советские партизаны подошли к нам поближе. С ними я не был знаком в школе. Лишь позже я узнал, что командование создало новую группу во главе с Рекаи, что комиссаром в ней стал Маркович, что им было приказано разыскать меня и мою группу…

После небольшого замешательства, когда прошло волнение первых минут, начались рассказы. Рекаи рассказал о своей группе и о том, что они опознали меня по описанию румынского священника и передали в Киев, что четверо из моей группы живы.

Через несколько минут Рекаи загадочно отвел меня в дальний уголок и, достав из планшетки крохотный сверточек, протянул его мне со словами:

— Это тебе от Евы. Она здорова, целует тебя. Просила обязательно передать тебе это.

Дрожащими пальцами я разорвал нитку и развернул бумагу, в которой оказался кусок пенькового фитиля.

— Больше она ничего не передавала? — спросил я.

— Нет, ничего.

— Она здорова?

— Здорова. Она вместе с нашей группой ездила на занятия по минному делу. Ева стала хорошим сержантом, — пошутил Рекаи.

«Какое счастье, что она жива и здорова, — с облегчением подумал я. — Если бы с ней что-нибудь случилось, Мики не стал бы скрывать». Я не сказал Рекаи, что именно меня интересует. Когда я улетал на задание, Ева была в положении. Мы много говорили о нашем будущем сыне. Я нисколько не сомневался, что так и будет. По моим подсчетам, сейчас она должна была быть на пятом месяце. «Выходит, пока никто не заметил, что она беременна… Пока я вернусь, она уже родит мне сына, а к тому времени и война кончится».

На следующий день мы поселились с Рекаи в одном доме.

Оружие пока не вернули и группе Рекаи, хотя мы свободно расхаживали по селу. Особых дел у нас не было, и мы проводили время в разговорах, не забывая даже о мелочах.

Янош Маркович рассказал, что их группа должна была вылететь в комитат Боршод, но, когда Шандор Ногради спросил его, не хочет ли он полететь в Трансильванию на поиски моей группы, Янош выбрал последнее.

Флориш Фаркаш, верный и преданный друг, сопровождал нас, хотя деревня, в которой жила его мать, уже давно осталась позади. Я решил, пусть он идет вместе с нами, пока мы не доложим о нем полковнику Погребенко из штаба 4-го Украинского фронта. Но как только мы начали удаляться от гор, Флориша охватила тоска по родным местам, и он все чаще и чаще стал заговаривать о том, что ему хотелось бы вернуться в родное село. За два месяца скитаний по горам я настолько привязался к этому мужественному парню, что расстался с ним с явной неохотой.

Дни шли за днями, и я все чаще и чаще атаковал майора просьбами направить нас в штаб 4-го Украинского фронта, куда мы должны были явиться для доклада. Майор просил нас не спешить, тем более что мы и без того двигались в направлении Венгрии. 4-й Украинский тоже наступает, так что мы ничего не потеряем, если еще немного подождем. Он сказал также, что они уже сообщили куда надо о том, что мы находимся здесь, и теперь надо ждать, пока придет ответ.

— Куда вы пойдете? — спрашивал нас майор и сам же отвечал: — Никаких документов у вас нет. Выдать вам новые мы пока не можем, а без них вас задержит первый же патруль, и вы снова попадете к нам.

Пришлось нам смириться с нашей судьбой. Мне очень хотелось встретиться с Евой. Я так давно ее не видел, что порой мне стоило некоторого труда представить ее. Запомнились только ее голос и глаза. Единственное, что меня утешало, было то, что она в Советском Союзе, и в положении ее на фронт не пошлют.

Откуда мне было тогда знать, что 20 октября, когда я встретился с советскими солдатами, Ева улетела на задание куда-то в Словакию, чтобы разыскать там группу Шандора Ногради.