Бойцы или пропагандисты?..

В одном месте нам нужно было переправиться через речку. Повозки никак не могли пройти через нее, а моста поблизости не оказалось. В одном селе когда-то действовал паром, на котором можно было перевозить и повозки, но гитлеровцы его потопили, и с тех пор это сооружение так и лежало в воде, затянутое илом и тиной, неподалеку от города. Командование отряда приняло решение поднять паром и пустить его в ход, так как другого выхода у нас не было. Поднять паром приказали нашей роте. Никаких инструментов, которые могли бы облегчить нашу задачу, мы не имели. С горем пополам нам все же удалось вытащить паром на берег. Мы очистили его от грязи и ила, заколотили досками пробоины, и к вечеру паром уже качался на воде.

Работу нам несколько раз приходилось прерывать, так как над нами появлялся гитлеровский самолет-разведчик. В такие моменты все бросали работу и прятались кто куда. Как только самолет улетал, работа снова продолжалась. За ночь мы переправили на тот берег все повозки. Под утро нас сменили, и несколько часов нам удалось поспать в скирдах соломы.

После переправы отряд двинулся дальше. Шли ускоренным маршем. К вечеру я так устал, что не мог больше идти. Решил достать себе лошадь. Во всех деревнях, через которые мы шли, я искал в хлевах и конюшнях лошадь. Но разыскать ее было нелегко, так как местное население за годы оккупации научилось прятать и имущество, и домашних животных. Прошло некоторое время, прежде чем мы поняли, что, например, повозку нужно искать совсем не в сарае. Колеса прятали обычно на чердаке или в колодце, боковины повозки — в разных местах. Короче говоря, лошади мы нигде не нашли. Я уже было отказался от своей затеи, как вдруг Петр, молодой и веселый парень, хитро подмигнул мне и дал понять, чтобы я следовал за ним. Он подвел меня к копне сена, а затем какими-то магическими движениями стал ощупывать ее. Наконец, победно заулыбавшись, он начал разгребать солому. Вскоре он откопал калитку, сделанную из плетня. Распахнув ее, он вывел из тайника лошадь, которая, попав на яркий солнечный свет, заморгала глазами. Выглядела она не ахти как, но все же это была лошадь. Не раздумывая, я сел на нее. Вместо кнута Петр дал мне в руки хворостину. Как только мы выехали на дорогу, лошадка моя сразу же прибилась к другим лошадям. Вся беда заключалась в том, что она то и дело приставала то к одному, то к другому жеребцу, которые отбивались от нее копытами. Вскоре я подъехал к повозке, на которой ехали наши ребята. Домонкаш сидел на козлах, на меня он посмотрел с завистью. Охотнее всего он и мою лошадку впряг бы в повозку.

Постепенно сгустилась темнота. Слева от нас темнел холм, с которого в небо вдруг взлетело несколько цветных ракет. Заработал пулемет. Сбоку от дороги показались одиноко стоящие домики.

Еще несколько ракет взлетело в небо, и снова застрочил пулемет, расчертив воздух огненными трассами. Видимо, мы натолкнулись на гитлеровскую сторожевую заставу, выставленную для охраны железной дороги и дорожной развилки. По плотности огня поняли, что застава сильная. По приказу командира колонна съехала с дороги и рассредоточилась.

Нам было приказано приготовиться к нападению на противника, огневые точки которого хорошо просматривались, поскольку гитлеровцы вели непрестанный огонь. Для нападения было выделено человек четыреста, а остальные тем временем укрылись в близлежащем лесочке, где могли спокойно поспать несколько часов. Мы тоже не преминули воспользоваться такой возможностью.

Теперь я уже разбирался немного в командирской тактике и знал, что в первую очередь в бой вступают подразделения, которые движутся в голове колонны: иногда посылают взвод, иногда роту, а если требуется, то и весь отряд — все зависит от силы противника. Остальные же партизаны в это время отдыхают. Если нужно — но это случается редко, — то вводят в бой и их.

Пехотное оружие оказалось бессильным против укрепленных позиций гитлеровцев, и пришлось пустить в ход станковые пулеметы и даже пушки. Молодой артиллерист из нашего отряда по имени Сергей — ему не исполнилось и двадцати — вывел свою пушку на прямую наводку.

Несколько огневых точек партизаны забросали ручными гранатами. Очень помогла нам пушка Сергея.

Тем временем несколько подразделений вышли на железнодорожное полотно и оседлали его, чтобы обеспечить безопасность дальнейшего передвижения колонны. Наши минеры в нескольких местах заминировали железную дорогу на случай, если гитлеровцы пустят по ней поезд. Часа в два ночи поступил приказ двигаться дальше. Колонна повозок направилась к селу, в котором горело несколько домов. На центральной площади села партизаны сожгли несколько десятков немецких машин. В воздухе пахло дымом и бензином.

Во время боя наша маленькая группа тоже рассредоточилась. Фери Домонкаш с Евой остались возле повозки, а мы с Фазекашем и Ковачем расположились в стороне.

Миновав село, мы подошли к железной дороге, возле которой наша вторая пушка вела огонь по еще не уничтоженному пулеметному гнезду противника.

Дальше наш путь лежал по полю, с дороги нам пришлось съехать. Стояла оттепель, люди и лошади вязли в густой грязи. Когда шли через болотистый луг, несколько лошадей пало.

Этот ужасный переход продолжался до десяти часов следующего дня, когда, смертельно уставшие, мы добрались наконец до какого-то села. И только тут я вспомнил о своей лошади, которую в начале ночного боя привязал к дереву, росшему сбоку от дороги.

«Ну у нее теперь, видимо, уже новый хозяин появился», — подумал я.

Остановились мы в каком-то доме. Едва войдя в него, улеглись на полу и сразу же уснули мертвецким сном.

Спустя примерно час, к моему удивлению, меня разбудил Йошка Фазекаш. Рядом с ним стоял Ковач.

— Пишта, проснись! Гитлеровцы окружили село!

Протерев глаза, я схватил свой автомат, и мы втроем бросились за околицу. В центре села группа партизан хоронила своих товарищей, погибших ночью. Мы подошли к братской могиле. А вокруг села тем временем разгорелся бой: немцы стреляли из пулеметов, пули долетали даже до домов.

Когда погибших опускали в могилу, партизаны дали залп в воздух. Это было первое погребение погибших, которое мы видели. Зрелище трогательное и страшное одновременно: в окруженной гитлеровцами деревне партизаны хоронят своих товарищей и салютуют им, отдавая последние почести.

Йошка Фазекаш вывел нас к взводу, занявшему огневую позицию на окраине села. Гитлеровцы не осмеливались переходить в наступление: то ли ждали подкрепления, то ли не знали, какими силами располагают партизаны. Они окопались в открытом поле и время от времени обстреливали село из пулеметов и минометов.

До наступления темноты мы должны были сдерживать противника, а под покровом ночи можно было вырваться из кольца с минимальными потерями. Выбрав удобное укрытие, мы залегли, лишь изредка стреляя в сторону противника: нужно было экономить патроны.

Земля была насквозь промокшая, грязная, даже стоять подолгу на ней было мучительно трудно, и ложиться в грязь никто не хотел. Прямо перед нами виднелась копна соломы. Партизаны с шутками посылали друг друга за соломой, но пойти никто не решался. Наконец Петр сказал, что он, была не была, сходит за соломой. И действительно, неторопливыми шагами он направился к стогу. Сделав шагов десять, вдруг остановился, оглянулся назад и пошел дальше. Партизаны подбадривали его: иди, мол, иди. Когда Петр был уже на полпути, гитлеровцы открыли огонь. Петр вздрогнул, однако повернуть обратно постыдился. Тогда он все решил обратить в шутку: подняв одну ногу и замахав обеими руками, словно петух, он громко прокукарекал. Мы все так и покатились со смеху. Гитлеровцам эта шутка не понравилась, и они начали стрелять еще сильнее. Чтобы заставить их замолчать, мы тоже открыли огонь. Тут Петр присел на корточки и заквохтал, как курица. Затем вдруг подскочил и сломя голову бросился к стогу. Там он немного передохнул и начал аккуратными щипками тащить из копны пучки соломы. Набрав приличную охапку, он повернулся и пошел обратно. Гитлеровцы снова открыли огонь, но, к счастью, ни одна пуля не задела Петра.

Время шло, немцы все еще не нападали, а нас все больше и больше клонило ко сну. Подостлав под себя солому, мы легли и сразу же задремали. Стоило гитлеровцам выпустить длинную пулеметную очередь, как все мы моментально просыпались и, выпустив в ответ две-три очереди из автомата, снова погружались в сон. Я бросил случайный взгляд на Пишту Ковача. Он лежал на спине, крепко прижав к себе автомат, и безмятежно спал. Йошка Фазекаш крепился и не спал, а когда заметил, что мы уснули, встал и, подойдя к каждому, легкими ударами ноги разбудил нас, сокрушенно покачав при этом головой.

— Что скажут остальные, если венгры постоянно снят? — проворчал он.

Тем временем вернулась из леса Ева и принесла нам еду — хлеб, сало, яблоки. Мы уже давно ничего не ели и сильно проголодались. Подкрепившись как следует, все повеселели. Ева осталась с нами, уговорив Домонкаша пригнать сюда повозку. Вскоре в селе началась подготовка к прорыву. Как только темнота спустилась на землю, повозки начали стягиваться в колонну. В голове колонны двигался отряд «Червонный». С двух сторон колонну защищали конные партизаны. Замыкал длинную кавалькаду отряд имени Микояна.

Вскоре поступил приказ: «Вперед!»

Шли в северном направлении. Гитлеровцы, не зная наших намерений, начали пускать в небо ракеты, освещая местность. Думаю, что картина, которую они увидели, отнюдь не обрадовала их. Прямо на них строем шли человек сто, вслед за которыми вереницей следовали повозки с доброй сотней партизан.

Нам было приказано открыть огонь только тогда, когда начнут стрелять немцы. Молчание гитлеровцев начало угнетать нас. Правда, осветительные ракеты они продолжали пускать. Откуда-то сбоку раздалось несколько винтовочных выстрелов.

Вскоре мы выехали на вполне приличную дорогу. Еву я усадил на повозку, а сам, держась за телегу, дремал на ходу.

Примерно в полночь мы въехали в большое село. Впереди нас с двух сторон взлетали в небо ракеты. Видимо, гитлеровцы, от которых мы ушли, по радио или по телефону сообщили своим соседям о том, что в их сторону движется крупный партизанский отряд. Завязалась небольшая перестрелка, а когда она закончилась, повозка, на которой ехала Ева, как сквозь землю провалилась.

На рассвете мы были в другом селе. Только хотели расположиться на отдых, как нас обстреляли фашисты. Одному из наших отрядов было приказано вступить с неприятелем в бой. Повозки остальных отрядов остановились на улице или во дворах. Партизаны группами по тридцать — сорок человек разошлись по домам и, улегшись на полу, сразу же заснули, предварительно выставив перед домами часовых.

Когда я проспал часа два, кто-то разбудил меня, сказав, что мне пора заступать часовым на пост.

Когда меня сменили, я, обеспокоенный судьбой товарищей, пошел разыскивать их. Во всех домах, куда я заходил, было полно партизан. На улице и во дворах стояли на привязи лошади. Я обошел много домов, но среди спящих партизан не нашел ни Евы, ни других своих товарищей. Зайдя в богатый дом, похожий на виллу, я заглянул в подвал и обнаружил, что там полным-полно яблок. Я набрал полные карманы яблок. Вот Ева обрадуется!

Тем временем штаб разработал дальнейший маршрут нашего движения, а на рассвете последовал приказ: «В путь!» Часовые с трудом разбудили спящих. Взводные и ротные командиры наводили порядок в своих подразделениях, собирали людей. А в это же самое время на другом конце села один из наших отрядов все еще вел бой с противником. Затем его сменил другой отряд, перед которым стояла задача сдерживать гитлеровцев до тех пор, пока остальные наши товарищи не отыщут лазейку, через которую можно благополучно улизнуть.

Медленно рассветало. Мы тронулись в путь. Он лежал через лес, который пересекала железнодорожная ветка. Дальше виднелся мост. Откуда-то с той стороны раздались выстрелы, но вскоре все стихло. Как выяснилось позже, мост охраняло отделение гитлеровцев. Однако партизаны так быстро разделались с ними, что движение колонны даже не застопорилось.

Мы все шли и шли. Казалось, что уже никогда не будет конца этому бесконечному маршу. Опустив голову на грудь, я машинально переставлял ноги. Вдруг мне показалось, что кто-то окликнул меня по имени. Я оглянулся и увидел Еву, которая ехала верхом на лошади, улыбаясь во весь рот, а рядом на длинном поводке шла вторая лошадь.

— Пишта! Я привела тебе коня! Садись!

Этим Ева очень тронула меня. Во мне заговорил голос совести: ведь в Москве, узнав о том, что нам в группу дают девушку, я заметил: «И на кой нам черт нужна эта баба?»

Не желая оставаться у нее в долгу, я вынул из кармана два красных яблока.

Ева очень обрадовалась подарку. Одно яблоко она тут же начала есть, а второе протянула девушке, лежавшей на повозке.

— Знаешь, бедняжка очень больна. Я скажу, что это ты ей передал…

Наконец мы приехали в село, где нам разрешили полусуточный отдых. Наша маленькая венгерская группа снова собралась вместе, не хватало только Домонкаша. Мы поделились друг с другом новостями и пришли к выводу, что только теперь стали настоящими партизанами, вкусив все трудности партизанской жизни.

Пишта Ковач начал философствовать, разбирая наш рейд, так сказать, по косточкам.

— Прошло всего три недели, — говорил он, — как мы перешли линию фронта и оказались в тылу врага, который заметил нас, и не только заметил, но и принял кое-какие меры для того, чтобы уничтожить. Только этим и можно объяснить, что несколько дней подряд мы продвигаемся с боями, и это на местности, где до этого никто в глаза не видел ни одного гитлеровца.

Мы не могли не согласиться с Ковачем. Все заметили, что в последние дни над нами все время кружили разведывательные самолеты противника, а на нашем пути то и дело встречались немецкие заслоны.

Йошка Фазекаш начал серьезно беспокоиться о Фери Домонкаше, как вдруг он заявился к нам. Два дня назад, когда отряд прорывался из окруженной фашистами деревни, Домонкаш остался на повозке, в которой находились наша типография и личные вещи. Сейчас же Фери ехал верхом на лошади, ведя на вожжах еще одну лошадь. Увидев это, Фазекаш даже побледнел.

— А где же наша повозка? — крикнул он, предчувствуя недоброе.

Домонкаш спокойно слез с лошади, не спеша привязал ее к ограде и, стараясь не смотреть на нас, медленным шагом направился в нашу сторону.

— Где ты оставил нашу повозку?! — обрушился на Фери Фазекаш.

— Застряла в грязи, и я ее там бросил, — ответил Домонкаш равнодушным тоном. — Лошади были не в состоянии ее вытащить…

— А типография?! — взвился Фазекаш.

— Осталась в повозке, — лаконично ответил Домонкаш.

— А наши вещмешки? — спросил Пишта, которого вещи интересовали больше, чем типография.

— Тоже там остались.

— Но свой, как я вижу, ты там не оставил?! — со злостью рявкнул Ковач. — На двух лошадях нельзя было вывезти три вещмешка?

Однако этот вопрос Домонкаш не удостоил ответом. Йошка Фазекаш больше всего жалел типографию. Что же теперь будет, если мы встретимся с венгерскими войсками? Но ничего не поделаешь — типографии нет. Верно говорил комиссар Тарасов, что партизаны агитируют не листовками, а автоматами…

Откровенно говоря, мы с Пиштой Ковачем и Евой даже немного обрадовались этому: ведь теперь мы не будем ничем отличаться от боевых товарищей-партизан.

Отдых был кратковременным. По мерам, принимаемым командованием, мы понимали, что движемся по местности, занятой противником, и что нас ждут тяжелые дни. Об этом же говорил и приказ, согласно которому мы свернули с обычного курса и начали двигаться на юг. Каждый партизан должен был достать себе лошадь или повозку, так как нам надлежало ускорить темп движения. Было приказано держать боезапас под руками, но расходовать его только по особому приказу.

Мы начали искать повозку для нашей пары лошадей и наконец нашли ее. Двигались быстро. Погода установилась хорошая, солнечная, снежный покров был неглубоким. Ехали быстро. Но не все лошади выдерживали такой темп, поэтому наша колонна растянулась на несколько километров.

Часа в четыре пополудни мы проезжали село, через которое проходила железная дорога, о чем мы не знали. Голова колонны с частью нашего взвода — там же оказались Йошка Фазекаш и Пишта Ковач — уже переехала через железнодорожные пути, как вдруг слева показался поезд. В эшелоне на открытых платформах стояли зенитки, сидели гитлеровские солдаты. Кое-где стояли крупнокалиберные зенитные пулеметы.

Картина совершенно необычная — в глубоком тылу противника около железнодорожного переезда стоит колонна партизан, а перед ними проезжает гитлеровский воинский эшелон.

Машинист давал отчаянные свистки. Гитлеровцы смотрели на нас, мы — на них, и никто не верил собственным глазам. Но так продолжалось только несколько секунд, а вслед за тем откуда-то сзади по цепи передали приказ: «Развернуться назад!» Повозки одна за одной начали разворачиваться на узкой дороге, но тут и гитлеровцы пришли в себя: забили их пулеметы. Мы же что было силы стегали лошадей, чтобы поскорее скрыться за домами.

В партизанской жизни такие случаи не так уж редки, положение может измениться каждую минуту. Приказ требует идти то вперед, то назад. Вступать в бой с гитлеровцами в тех условиях, да еще на открытой местности, было нецелесообразно.

Часть нашего отряда, уже переехавшая через железнодорожные пути, на рысях уходила вперед. Так наша колонна разорвалась на две части.

На ночевку остановились в селе, а наутро нам предстояло догнать наших товарищей.

Село казалось мирным. Я, Ева и Домонкаш устроились в одном доме. Хозяин принес нам хлеба, сала и яиц — село было очень богатое. Мы великолепно поужинали. Тревожила только судьба наших товарищей. Найдем ли мы их? Вечером мы набросали на пол свежей соломы и легли спать, надеясь, что этой ночью нас никто не потревожит. Хозяин угостил нас табачком. Особенно он гордился качеством имевшейся у него бумаги — это была туалетная бумага. Где он ее достал в военное время, для нас так и осталось загадкой.

В селе стояла полная тишина. Перед домом бесшумно расхаживал часовой. Под утро повалил густой снег, и от этого создалось какое-то особенно мирное настроение. Хорошо позавтракав, мы с Евой решили пройтись по селу, словно были не партизанами, а обыкновенными туристами.

Вскоре конный посыльный передал нам приказ выделить несколько человек на поиски оторвавшихся от нас товарищей. От нашей группы вызвался Домонкаш. У нас были две лошади. Мы достали еще одну и на этой тройке послали его за Фазекашем и Ковачем.

Когда мы с Евой собрались поесть, мирную тишину разорвали автоматные очереди, а вслед за ними со всех сторон послышались выстрелы. Началось! Нас охватила злость на немцев за то, что нам не дали спокойно отдохнуть. Часть отряда была поднята по тревоге и выведена на околицу, чтобы занять там оборону.

Фазекаш и Ковач появились в критический момент, когда пехота гитлеровцев, усиленная легкими танками, начала наступать на село. Сразу же завязался бой. Фазекаша, поскольку он был верхом, послали в соседнее село с донесением. Поэтому нам лишь позже удалось узнать, что же случилось с нашими товарищами.

А они оказались в довольно трудном положении, и выход у них был один — гнать лошадей вперед до какого-нибудь укрытия.

Они свернули на шоссе и у какого-то села были вынуждены ввязаться в бой с находившимся там небольшим гарнизоном противника.

Перестрелка продолжалась до рассвета, когда прибыли два разведчика, посланные Боровым. От них стало известно, что группа оторвалась от отряда километров на двадцать.

— Положение наше было не из хороших, — продолжал свой рассказ Фазекаш. — Нам предстояло до рассвета проделать обратный путь, переехать через шоссе и полотно железной дороги. Однако только мы успели переехать через шоссе, как началось движение. Мы оказались зажатыми в узкой, с километр, полосе между шоссе и железной дорогой. Наш командир решил укрыться до наступления темноты в небольшом лесочке. Время до темноты мы использовали для сна: когда спишь, голода не чувствуешь. Разведчики нам рассказали, что вы расположились в двух соседних селах, где у жителей полно продуктов. Тем временем к нам прискакал посыльный с приказом догонять отряд. Перед рассветом мы должны были перейти железную дорогу и заминировать полотно.

Было решено произвести разведку и определить место перехода через железную дорогу.

В разведку вызвались идти пулеметчик Назаров и я. Быстро нашли удобное место, отыскали следы, по которым прошел основной отряд. Вернулись и доложили о результатах командиру, указав, в каких местах вдоль дороги движутся гитлеровские патрули. Высказали предложение относительно того, где должны находиться наши люди, которые откроют перед нами шлагбаум. Командир согласился с нашими предложениями.

Несколько человек приняли участие в минировании дороги.

С нетерпением дождались сумерек. Первыми пошли минеры, за ними — мы с Назаровым, а за нами — командир и четверо партизан, которые должны были открыть шлагбаум и держать его в таком положении до тех пор, пока не пройдет вся колонна.

Через железную дорогу перешли благополучно. В полдень, подойдя к какому-то селу, встретились с отрядными разведчиками, которые вышли искать нас. От них мы узнали, что часть отряда находится в этом селе, поджидая нас, а основная часть вместе со штабом — километрах в семи отсюда.

Мы вошли в село, где наконец встретились со своими.

Немного передохнув и пообедав, мы готовились догнать штаб, но тут пришел приказ: «Всем занять оборону и приготовиться к отражению атаки!» Гитлеровцы атаковали село с юга.

Мне лично было приказано скакать в штаб с донесением. Вскочив на лошадь, я взял с собой еще двух лошадей и поехал. Дорога, которая вела в штаб, уже обстреливалась немцами. Я мог, конечно, скакать и быстрее, но запасные лошади шли медленно. А тут еще, как назло, со стороны поля подошел немецкий танк и начал обстреливать и дорогу, и село. Бросив двух лошадей на произвол судьбы, я поскакал во весь дух, лишь бы поскорее преодолеть обстреливаемый участок.

Надо мной свистели пули, но, к счастью, ни одна из них меня не задела, и я благополучно доскакал до штаба. За день обстановка изменилась: село, где расположился штаб, тоже окружили гитлеровцы. Получилось так, что, вырвавшись из одного вражеского кольца, нужно было попасть в другое, чтобы потом всем отрядом прорвать его в том месте, где немцы этого вовсе не ожидали. К счастью, нам удалось сделать это на следующий день с довольно небольшими потерями, — закончил свой рассказ Фазекаш.

Однажды под вечер мы вошли в село, в котором часто останавливались бандеровцы. На стенах домов были нарисованы трезубцы, а у въезда в село красовался крест, украшенный украинским рушником. В таких селах нам запрещалось по ночам ходить по улицам, брать у хозяев еду и питье прежде, чем они сами не попробуют их.

Меры такой предосторожности не были лишними, так как всего несколько дней назад в таком селе отравили комиссара одного из наших отрядов. Целую неделю он находился между жизнью и смертью, пока его наконец с трудом не выходили. В том же селе ночью из-за угла убили двух разведчиков, хотя село было занято партизанами. Молодые парни, одному из которых не было и двадцати пяти лет, умерли мгновенно.

Однажды мы обнаружили под земляным холмиком советский танк на околице села. Оказалось, что бандеровцы вероломно убили весь его экипаж еще в 1941 году, а сам танк закопали и замаскировали.

Вот в таком неспокойном селе мы и расположились на этот раз на ночлег. Поздней ночью два разведчика приехали из штаба за Йошкой Фазекашем и Евой с приказанием немедленно явиться в штаб, где находился пленный венгерский солдат.

Не желая отпускать Йошку и Еву одних, я решил проводить их. Штаб располагался в соседнем селе. Чтобы не получить пулю в спину в своем же селе, мы поехали не по дороге, а огородами: на открытой местности легче заметить приближение врага.

В штабе Йошку и Еву принял комиссар Тарасов.

— Ну, — начал он, поздоровавшись с нами, — наконец-то наши разведчики взяли в плен венгерского солдата! Он бродил неподалеку от села. Допросите его!

В комнате командира, освещенной керосиновой лампой, сидел венгерский солдат. Тут же находились несколько партизан-разведчиков. Солдат в грязном, порванном обмундировании был так напуган, что едва мог говорить. Это был маленький худой человечек с цыганским лицом. Оказалось, что он отстал от своей части, которая охраняла железную дорогу. Его схватили бандеровцы. Считая его своим союзником, они не обидели его, напротив, хотели помочь ему вернуться в часть, но он сам убежал от них и бродил в окрестных лесах, пока не натолкнулся на партизан. В этих местах он повидал столько людей, что уже не мог разобраться, кто есть кто. Мы пробовали допросить его, но он не знал ничего из того, что могло бы заинтересовать командование.

Тарасов спросил солдата, что он намерен делать дальше, и, не получив ответа, сказал, обращаясь к нам:

— Он венгр, вы тоже венгры, вам и решать, что с ним делать.

Мы взяли беднягу к себе. Так наша группа увеличилась еще на одного человека. Звали его Йожефом Йерне. Довольно быстро мы сагитировали солдата присоединиться к нам. Да у него и не было другого выхода. Через несколько дней мы достали ему оружие, и он повсюду следовал с нами. Своим решением мы хотели доказать командованию отряда и всем партизанам, что если к нам в руки попадет венгерский солдат, то уже через несколько дней из него получится партизан. В тот момент я совсем забыл о том, что мне самому, чтобы морально созреть и стать партизаном, понадобилось более двух лет. А мы хотели, чтобы Йерне этот путь прошел за два дня.

Бедняга даже не знал, куда он попал, когда мы потащили его в самое пекло боя. На следующий день нас неожиданно атаковали гитлеровские танки. Не скрою, от неожиданности наш взвод растерялся и побежал с окраины, где мы заняли оборону, в центр села. Но паника, охватившая нас, продолжалась не более пяти минут.

В селе мы натолкнулись на командира отряда Борова. Он, как ни в чем не бывало, сидел верхом на коне и смотрел в ту сторону, откуда шли немецкие танки. Он сделал вид, что не заметил бегущих партизан.

Около него собрались человек тридцать, а он все не отрывал бинокля от глаз.

Наконец, не глядя на нас, он спросил:

— Артиллерист среди вас есть?

— Да. — Вперед вышел пожилой партизан Игнат Андреевич.

— А противотанковые снаряды имеете?

— Да! Конечно! — почти хором ответили сразу несколько человек.

— Тогда за мной! — скомандовал Боров, соскочив с лошади.

Он пошел вперед, мы — за ним.

Бой был таким жарким, что мы даже забыли, что несколько минут назад постыдно бежали.

Йошка Йерне сначала не знал, куда спрятать голову от свистящих пуль. Партизаны даже смеялись над ним, но он не обижался на них за это.