Прыжок в неизвестное

20 августа 1944 года мы получили приказ на вылет. Наша группа вместе с включенными в нее советскими партизанами насчитывала двадцать один человек. Планировалось, что мы вылетим на двух самолетах и, следовательно, сможем захватить с собой достаточный запас боеприпасов и снаряжения.

Мы собрались идти на обед, когда из Красногорской антифашистской школы прибыла новая группа добровольцев, и среди них мой старый знакомый Янош Маркович. После полугодовой разлуки мы снова увиделись.

Маркович рассказал нам, что закончил антифашистскую школу и сразу же записался в партизаны. Рудаш и Андич рассказывали им в школе о том, что все красногорцы живыми и здоровыми вернулись после первого боевого задания и теперь готовятся к поездке на родину, в Венгрию.

Вскоре появился Миклош Рекаи, и мы, перебивая друг друга, сообщили Марковичу, что сегодня вечером вылетаем на задание и уже в полночь будем в Венгрии. Тут же спросили его, не хочет ли и он полететь с нами.

Разумеется, Маркович очень хотел, но не мог вылететь с нами, так как времени на его подготовку оставалось слишком мало.

— Вижу, убегаешь ты от меня, — шутливо сказал мне Маркович, — но я полечу вслед за тобой! И притом очень быстро!

Тогда ни один из нас даже не предполагал, что наша встреча произойдет очень скоро.

Маркович расспрашивал меня обо всем, что случилось с нами за то время, пока мы не виделись. Рассказывать было некогда, и я лишь коротко ответил на его вопросы, забыв сообщить даже о том, что я женился. Но тут в комнату вошла Ева, и я представил ее как свою жену.

— Ты женился? — удивился мой друг, вытаращив на меня глаза. — И взял в жены партизанку?! Ну прямо как в романе…

Вечером нам не удалось поговорить друг с другом, так как нужно было перед вылетом кое-что доделать. Настроение у всех нас было хорошее, боевое, хотя все страшно волновались: как-никак через несколько часов мы будем в Венгрии, где нас ждет полная неизвестность.

Поздно вечером наша группа построилась во дворе школы для принятия торжественной присяги. Все мы были в полном боевом снаряжении, в казарму нам незачем было возвращаться. В углу двора ждала машина, на которой нас должны были отвезти на аэродром.

Для принятия присяги были построены все венгры, находившиеся тогда в школе. Набралось человек триста. Присутствовало все командование во главе с начальником школы майором Выходцом и политкомиссаром венгерских партизан Шандором Ногради. Сначала в наш адрес было высказано много теплых слов, а потом мы принимали присягу.

Затем началось прощание. Каждому хотелось пожать нам руку. Спустя несколько минут мы уже сидели в кузове грузовика, а когда он тронулся в путь, друзья-партизаны дали в нашу честь залп в воздух. Мы ехали по улицам Киева и громко пели венгерские революционные и русские партизанские песни.

На аэродроме нам сообщили, что пока для нас выделяется только один самолет, так как все остальные брошены на доставку вооружения и боеприпасов словакам.

Быстро переговорив с товарищами, я решил оставить семь человек Миклошу Рекаи, который возглавит их. Эта группа захватит с собой запас боеприпасов и взрывчатки. Вылететь же она должна по нашей радиограмме. Те, кому выпало остаться, не обрадовались такому решению, но другого выхода у нас не было.

Помогая друг другу, мы надели парашюты. На нас столько всего было надето, что мы с трудом шевелились. В вещмешках у нас было самое необходимое: боеприпасы, сухой паек на двое суток, батареи к рации, которые мы честно поделили между собой, так как они оказались самыми тяжелыми, и смена чистого белья. Автоматы с запасными дисками, ручные гранаты, бинокли, планшетки, пистолеты и финки — все это, привязанное веревочками, висело на нас.

Командир самолета тем временем запросил последнюю метеосводку — погода над Карпатами была летной. Когда мы прощались с Шандором Ногради, солнце уже скрылось за горизонтом. Начали садиться в самолет. Мне лично предстояло еще одно расставание, притом самое тяжелое — с Евой.

Перелетая через линию фронта, наш самолет попал в зону зенитного огня артиллерии противника. По небу лихорадочно шарили прожектора. Я посмотрел в иллюминатор и увидел внизу белые и красные огненные трассы, которые летели в нашу сторону, а затем разрывались, образуя маленькие облачка. Я вгляделся в лица товарищей — мои друзья были серьезны и задумчивы.

«О чем они думают? — возникла у меня мысль. — Неужели в самый последний и решительный момент среди них найдется хоть один человек, который откажется прыгнуть с парашютом?»

Часа за три до вылета я спросил всех, не передумал ли кто, еще есть время отказаться. Но ни один из них не оказался трусом.

Как только мы вышли из зоны огня вражеских зениток, настроение у всех сразу же улучшилось. Мы начали переговариваться.

Время летело быстро. Вскоре из кабины пилота вышел летчик и сказал, что через десять минут будем над целью.

Было решено выбрасываться двумя группами, чтобы не сильно рассеяться. После выброски первой семерки самолет сделал круг, и по сигналу командира приготовилась прыгать вторая группа. Договорились, что первым прыгну я, а последним — мой комиссар Шандор Ихас Ковач.

Дверь отодвинули, и я приготовился к прыжку. Самолет вздрогнул и начал как бы падать. Загорелась сигнальная лампочка. Прыжок!

Я шагнул из самолета. В лицо мне ударил тугой поток воздуха, потом я почувствовал резкий толчок, после которого словно неподвижно завис в воздухе. Более того, какое-то мгновение мне казалось, что я лечу вовсе не вниз, а вверх. Надо мной белел огромный купол парашюта, а вокруг по небу рассыпались мириады звезд.

Через минуту я увидел парашюты моих товарищей, которые быстро удалялись друг от друга.

Взглянув вниз на землю, я различил на ней множество блестящих точек.

«Не на село ли я падаю?» — мелькнула мысль.

Но тут точки исчезли, и густая темнота опутала меня. Я вспомнил указание инструктора как можно крепче держать ноги вместе, и в этот момент в лицо мне хлестнули ветки деревьев, потом меня сильно дернуло, и я повис в воздухе.

Не успел я как следует осмотреться и сообразить, что к чему, как услышал над головой шум приближающегося самолета. Я схватил фонарик, висевший у меня на пуговице френча, и стал светить им в небо. Но густые кроны деревьев закрыли его. Самолет удалялся, а вскоре и совсем исчез. Наступила тишина.

Я внимательно прислушался, боясь пропустить знаки, которые могли подать мои товарищи.

Лучик карманного фонарика бегло скользнул по кроне дерева, по стволу, а затем уперся в землю. Положение у меня оказалось не из завидных: парашют зацепился за ветки громадного дерева, до земли было метров пятнадцать.

Сначала я хотел было обрезать стропы парашюта, но высота заставила меня отказаться от такого намерения.

Сняв с себя рюкзак, я бросил его вниз. По моим расчетам, до земли оказалось метров двадцать. Я начал дергать стропы, сначала тихо, потом все сильнее и сильнее, однако купол зацепился за ветки прочно.

Тогда я начал раскачиваться на стропах, чтобы, приблизившись к стволу дерева, ухватиться за него: как-никак детство мое прошло в лесистой местности и я неплохо умел лазить по деревьям. Но ствол дерева оказался таким толстым, что обхватить его оказалось просто невозможно.

Я вытащил финку, Раскачавшись, снова приблизился к стволу дерева и со всей силой всадил в него нож, не выпуская из рук рукоятку.

Однако и эта попытка ни к чему не привела.

И тут в голову мне пришла одна мысль: я обрезал две стропы и связал их, решив использовать как лассо. В качестве груза на один конец строп привязал нож. Продолжая раскачиваться, я крутил над головой это импровизированное лассо, а когда снова приблизился к стволу, постарался захлестнуть им дерево, но мне и это не удалось.

От волнения и усилий я так устал, что нужно было хоть немного отдохнуть. Лишь мой мозг лихорадочно работал.

Зажав финку зубами (такими гитлеровцы и представляли себе партизан), я подтянулся на стропах и вверху обрезал некоторые из них, затем связал их вместе и по ним с горем пополам соскользнул на землю, даже не соскользнул, а упал. Очутившись на земле, я ощупал руки и ноги — вроде все цело. На ощупь нашел упавший нож, рюкзак, сапоги. Приведя себя в порядок, прислушался.

В вековом лесу царила тишина.

Найдя толстую палку, я несколько раз ударил ею по дереву — это был наш условный сигнал. Через несколько секунд услышал такой же стук и пошел на него.

Первым, кого я встретил, оказался молодой радист Фурман. Вдвоем мы пошли искать остальных и перед рассветом наткнулись на Банди.

Теперь нас было уже трое. Но сколько мы ни ходили, больше никого не нашли: видимо, ветер отнес остальных далеко в сторону.

Потом оказалось, что большинство из прыгнувших, как и я, повисли на вершинах деревьев. Самолет наш был замечен вражескими наблюдателями, которые доложили о высадке десанта своему начальству, а оно утром выслало на прочесывание района высадки жандармов и солдат. Мы слышали и даже видели некоторых из них, наблюдая за ними из своего убежища, однако огня не открывали. Мы сделали вывод, что никого из наших им схватить не удалось.

Когда мимо нас прошла первая волна преследователей, мы решили сориентироваться на местности и определить, где же именно находимся. Оказалось, что мы спустились в нескольких километрах от поляны, на которой и должны были приземлиться. Затем мы разыскали сборный пункт первого дня, считая, что там нас ждут товарищи, но наши надежды не оправдались.

Еще находясь в школе, мы хорошо заучили места, где должны встречаться в первый, второй, третий день после приземления. Более того, нами был выбран пункт сбора, на котором можно было встретиться спустя неделю.

Переговорив между собой, мы пришли к выводу, что неудачная выброска и неожиданное появление преследователей разметали группу во все стороны, и, чтобы собраться всем вместе, нам потребуется не один день. Я, Фурман и Банди решили пока остаться в районе приземления, с тем чтобы продолжить поиски своих товарищей.

В то же самое время разведчик нашей группы Ференц Шифер встретил пулеметчика Гезу Филебича. Место, на котором они приземлились, было им незнакомо, и они никак не могли найти ручей, к которому должны были выйти. Возможно, пилот плохо сориентировался, что в подобных условиях неудивительно, и выбросил нас километрах в десяти от намеченной цели.

Шифер так описал в своем дневнике впечатления от первых дней пребывания на венгерской земле:

«Я прыгал вместе со второй семеркой спустя несколько минут после первой семерки. Неприятные минуты после того, как я шагнул в люк самолета, сменились затем приятным ощущением. Небо было поразительно красивым, а земля очень черной. Мы втроем падали так близко друг от друга, что даже переговаривались. Одного из этой тройки звали Гезой Филебичем, а имени другого я уже не помню.

Вскоре я заметил, что остался один. Мы отдалились и потеряли друг друга из виду.

Я смотрел на землю, которая стремительно приближалась. Перевел автомат в боевое положение, чтобы в случае необходимости открыть из него огонь. Затем приготовил гранаты. До земли оставалось совсем близко, и я приготовился к приземлению. Оно получилось удачным.

Несколько минут я ждал, не будет ли нападения. Кругом стояла тишина.

Тогда я начал собирать парашют. Вырезав из него большой кусок на портянки, я зарыл парашют в землю, потом сориентировался и довольно легко нашел ручей. Теперь мне оставалось только определить, куда он течет. Сделать это в темноте было не так-то просто, потому что воды в ручье было очень мало и она не текла, а стояла. Тогда я пошел вдоль ручья. Временами я останавливался и прислушивался, но кругом было тихо. Поскольку я шел по высокой траве, то скоро весь вымок до нитки. Как только начало рассветать, туман быстро рассеялся.

Вдруг я почувствовал какой-то странный шорох, насторожился и схватился за гранату.

— Стой! «Четыре»! — послышался хриплый голос.

— «Шесть», — ответил я, понимая, что это свои. — Кто ты?

— Давай сюда!

Это был Геза Филебич. Мы очень обрадовались друг другу. Ни он, ни я ничего не знали о том, что стало с другими. Мы обсудили, как нам лучше добраться до первого сборного пункта.

Поскольку оба мы промокли, то по очереди раздевались и выжимали одежду. Решили отсюда не уходить до тех пор, пока полностью не рассветет. Мы даже подремали немного.

Вскоре рассвело, но это нам мало что дало: перед нами находился холм, поросший густым лесом и кустарником. Куда ни посмотри — кругом деревья и заросли.

Мы решили немного подняться на холм, чтобы иметь больший обзор.

Шли примерно четверть часа и вдруг увидели на одном из самых высоких деревьев белый купол парашюта. Он так белел на солнце, что его было видно далеко-далеко. Мы поняли, что здесь приземлился кто-то из наших. Лесом мы направились к тому дереву, надеясь найти под ним раненого или больного товарища. Подойдя чуть ближе, мы в бинокль разглядели под деревом человек десять — двенадцать венгерских солдат. Сначала мы подумали, что это наши ребята, потому что они были одеты в такую же форму, но это оказались не наши.

— Пошли, Геза, — сказал я, — потихоньку приблизимся к ним. Если они схватили наших ребят, то нападем на них и освободим, если же наших там нет, тихо скроемся.

Двумя автоматами и ручными гранатами мы вполне могли разбросать двенадцать солдат. Мы подошли еще ближе, но тут из леса вышел один солдат и, приблизившись к унтеру, доложил, что нашел в лесу русскую пилотку. Солдаты с удивлением начали рассматривать ее.

Унтер приказал всем построиться, зарядить оружие, а затем они цепью направились в сторону деревни. Наших ребят среди них не было, и мы позволили им спокойно уйти.

Мы вздохнули свободнее. Очень хотелось пить, но воды у нас не было. Я сказал Гезе, что спущусь к ручью, посмотрю, есть ли в нем вода, не пересох ли он еще. Не прошел я и пятидесяти метров, как вдруг заметил, что в траве на лужайке что-то блестит, и не в одном месте, а в нескольких. Приложив бинокль к глазам, я увидел солдат, прочесывавших местность. Блестели штыки на их винтовках. Я быстро вернулся к Гезе, и мы углубились в лес, так как солдаты — а их было взвода три — шли в нашу сторону.

Вскарабкавшись на дерево, я наблюдал за их действиями. Правда, в глубь леса солдаты войти не решились, но внимательно осмотрели опушку.

В тот день мы никуда не пошли, решив остаться здесь: вряд ли солдаты станут возвращаться на то место, где они уже были. Под вечер мы нашли кусты терновника — они были не только густыми, но и очень высокими — и расположились в них на ночлег.

Мы сидели, тихо перешептываясь о том, как нам быстрее добраться до места сбора, и вдруг со стороны села услышали какой-то шум. Я вылез из кустов и прислушался. До меня донесся мужской голос, но слов я не разобрал. И тут в небо взлетела красная ракета, за ней — еще две, после чего снова наступила тишина. Я побежал по направлению полета ракеты. Остановился, прислушался, потом несколько раз крикнул:

— Вово! — Так меня называли в группе Декана.

Делая это, я полагал, что, если поблизости есть наши, они обязательно каким-то образом дадут о себе знать. Однако никакого ответа я не получил. Зато в небо взлетела белая осветительная ракета. Дождавшись, когда она погаснет, я дал четыре короткие очереди из ППШ в ту сторону, откуда стреляли из ракетницы, и тут ясно увидел вспышку — это выстрелили в меня. Ответив короткой очередью, я вернулся к Гезе, который уже ждал меня. Переговорив, мы решили, что это наверняка были не наши. Забравшись в кусты, мы задремали, но вскоре проснулись от собачьего лая и замерли, затаившись. Собака же — это оказалась овчарка пастуха — учуяла нас и потому не отходила от кустов.

Тем временем к собаке подошел ее хозяин и что-то сказал ей, но она не только не успокоилась, а залаяла еще громче. Однако хозяин в кусты не полез, а пошел прочь, позвав за собой собаку, которая, однако, никак не хотела от нас отойти.

Тогда я встал на четвереньки и, взяв в зубы шапку, пополз в сторону леса, бормоча что-то непонятное. Собака испугалась и бросилась наутек. Теперь нам было не до сна. Мы решили днем еще раз осмотреть лес, но ни в коем случае не выходить на поляну, за которой, как мы знали, солдаты установили наблюдение. Если же и завтра нам не удастся встретиться с нашими, тогда надо будет пробиваться в северо-западном направлении, в сторону Словакии, где, быть может, встретимся с кем-нибудь из группы Усты.

Утром мы вышли к стаду коров, которых пас румын с собаками. Среди них оказался и тот большой пес, с которым мы уже познакомились, сидя в кустах. К нашему счастью, собаки спали и не учуяли нас. Весь день мы пробродили по лесу в поисках сборного пункта, но безуспешно.

Мы уже почти отказались от дальнейших поисков, как вышли на лесную дорогу, которая вела на гору. Мы зацепились за провода, тянувшиеся вверх, и пошли вдоль них, но тут услышали чьи-то шаги. Спрятавшись в кустах, увидели двух жандармов, спешивших, видимо, на свой пост. Вырезав метров пять провода, мы отправились дальше.

На рассвете, когда рассеялся туман, мы в бинокль осмотрели местность и увидели на горизонте равнину. По что за место это было, мы не знали. На склоне холма, как раз освещенном солнцем, мы заметили немецких солдат. Их было очень много. Поскольку рации у нас не было, то мы оказались полностью отрезанными от мира. Лишь позже мы узнали о том, что Румыния вышла из войны и гитлеровское командование перебросило туда часть своих войск.

Вечером мы отправились на поиски пищи, так как до сих пор питались только тем, что можно найти в лесу. Выйдя к какому-то саду, мы перелезли через забор и стали с жадностью поглощать сливы прямо с дерева, потом набили ими карманы. Наевшись, пошли обратно. Я легко перелез через изгородь, а Геза — он был постарше меня и потяжелее — застрял.

— Ну скорее ты… — шепнул я ему.

В этот момент к Гезе подбежала собака и начала тащить его за сапог назад. На лай собаки из дома вышел хозяин, мужчина средних лет, и прикрикнул на собаку по-румынски. Увидев, что мы в венгерской форме, он заговорил с нами на ломаном венгерском языке и пригласил к себе в дом, сказав, что его жена — чистокровная венгерка и хорошо разговаривает по-венгерски. Из осторожности мы в дом не пошли, а лишь немного поговорили во дворе. Хозяин спросил нас, кто мы такие. Мы ответили, что дезертиры. Тогда хозяйка сказала, чтобы мы были очень осторожны, так как в селе полно венгерских и немецких солдат. Они вместе с гражданскими парнями и допризывниками прочесали лес и поймали одного партизана. Что с ним сделали, неизвестно. На партизане были точно такие же сапоги, как и на нас, так что нам надо быть очень осторожными. Затем словоохотливая хозяйка сказала, что они тайком слушают передачи радиостанции имени Кошута, которая сообщила, что в Ваце и Уйпеште партизаны уже взорвали немецкую дорогу».

Через несколько дней, посоветовавшись с Фурманом и Банди, я решил установить связь с местными крестьянами, чтобы с их помощью продолжать дальнейшие поиски.

Вечером мы встретились с пастухом, дядюшкой Брейку. Это был седовласый поджарый старик лет шестидесяти. Он пас большое овечье стадо на плоскогорье неподалеку от Саплонца. Овцы эти принадлежали местным румынским крестьянам. Старику помогал девятнадцатилетний подпасок Флориш Фаркаш, высокий и сильный парень с развитой мускулатурой, похожий на Геркулеса.

Дядюшка Брейку принял нас радушно, сразу же накормил. Нам не было необходимости скрывать от него, кто мы такие, так как он сразу же все понял, хотя в форме венгерского офицера был лишь я один, а Фурман и Банди были в советской форме и меховых кубанках.

Из разговора с пастухом выяснилось, что он в первую мировую войну побывал в русском плену и до сих пор неплохо говорит по-русски. Флориш немного разговаривал по-венгерски. Старик пастух рассказал нам о том, что утром в округе появилось много жандармов и солдат, искавших партизан-парашютистов. Говорят, будто найдены семь мертвых партизан, висевших на деревьях.

Это известие так поразило нас, что мы даже не хотели ему верить.

Вечером, попрощавшись с пастухами, мы ушли в лес. Настроение было хуже некуда. Единственное, чем мы утешали себя, было то, что молва всегда все преувеличивает, из мухи делая слона. Возможно, что один или два наших товарища действительно погибли, но не семь же! А раз так, то нам нужно во что бы то ни стало искать их и найти.

Наше положение усугублялось тем, что мы не имели связи с Киевом, хотя Фурман был радистом и рация была при нем. Но у нас не было батарей к ней, их несли другие товарищи. Правда, одна батарея у меня была, но этого явно не хватало для того, чтобы рация могла работать.

В душе мы надеялись на то, что наша тройка самая маленькая, что мы оторвались от ядра нашей группы. Мы допускали, что у нас могли быть потери, но считали, что половина из четырнадцати человек наверняка живы, и среди них Борис, наш второй радист. Наверняка они нашли друг друга и теперь ищут нас, как мы ищем их.

Так прошла первая неделя, началась вторая. Однако мы напрасно выходили на места сбора, напрасно ждали товарищей. Их не было. Несколько раз мы чуть не столкнулись с солдатами и жандармами, но, к счастью, нам удалось ускользнуть от них.

Заходили мы и к дядюшке Брейку. Однажды мы застали у него усатого мужчину лет пятидесяти, которого пастух представил нам как местного судью. Оказалось, что некогда они вместе воевали, побывали в русском плену и с тех пор дружат. Узнав от пастуха, что к нему заходили партизаны из России, судья захотел лично познакомиться с нами.

Сначала мы отнеслись к судье с недоверием, однако оно скоро рассеялось. Судья, как и пастух, немного говорил по-русски и по-венгерски, чем снискал у нас симпатию.

Дядюшка Брейку после нескольких встреч рассказал нам о том, что два месяца назад в этих краях была выброшена группа партизан-парашютистов, но все они были русскими. Среди них была одна девушка. Они несколько раз заходили сюда за едой. Расположились они не здесь, а на соседнем плато. Кто-то из местных жителей видел их там и шепнул об этом жандармам, и те ночью напали на парашютистов и многих перебили. Что сталось с остальными, он не знает.

Постепенно мы расширяли радиус наших поисков и все дальше и дальше удалялись от места приземления, однако через два-три дня снова возвращались туда.

Однажды вечером судья из Саплонца снова пришел к пастуху. Он принес интересную весть.

Оказалось, что в селе расположился взвод немецких связистов, которые тянут связь в части. На гитлеровцев работают человек сто пятьдесят русских пленных, переодетых в немецкую форму, но только без знаков различия. Русские ходят без конвоя, но им строжайше запрещено покидать деревню.

Далее судья сказал, что он лично разговаривал с пленными. Они готовы убежать, но только не знают, где находится фронт и далеко ли до него.

Посоветовавшись между собой, мы решили написать пленным письмо на русском языке и передать его с судьей. В письме мы сообщили, что в лесах находятся партизаны, призывающие желающих присоединиться к ним. Упомянули мы и о том, чтобы они брали только надежных людей и по возможности достали у гитлеровцев оружие.

Судья согласился передать наше письмо русскому, которого он знал лучше других и которому доверял. Договорились и о месте встречи, если пленные примут наше предложение.

Все это дало нам повод остаться в районе приземления еще на некоторое время, хотя тогда мы уже не надеялись на встречу с нашими товарищами. Лично перед собой я мысленно поставил три задачи.

Во-первых, сделать все возможное, чтобы разыскать наших товарищей, потому что я не мог допустить и мысли, чтобы из четырнадцати человек остались в живых только трое.

Во-вторых, установить связь с Киевом, для чего нужно было достать питание к рации, или же установить связь с другой группой партизан-десантников, которую наверняка сбросили за это время, и через нее выйти на связь с Центром.

В-третьих, во исполнение полученного задания начать вести пропагандистскую и разведывательную работу, рассказывать местному населению о победах Советской Армии и о мощи Советского Союза, разоблачать ложь гитлеровского командования, призывать к саботажу и сопротивлению фашистским властям.

Одновременно с этим начать работу по созданию партизанской группы, достать оружие, чтобы можно было бороться с жандармами и гитлеровскими оккупантами.

Для выполнения второй и третьей задачи вовлечение русских пленных в нашу группу было как нельзя более кстати. Через два дня у пастуха снова появился судья, который сообщил нам, что он разговаривал с пленными и передал им наше письмо. Более того, он сказал, что через день или два он приведет с собой русского, с которым мы должны поговорить лично.

Договорились, что встреча произойдет возле столбообразной скалы, с вершины которой можно видеть Саплонц. От околицы села до скалы было метров триста — четыреста. Я через бинокль наблюдал за Фурманом и Банди, которые пошли на встречу с русским представителем. Фурман и Банди просидели возле скалы с утра до вечера, но русские, которых мы ждали, почему-то не пришли ни в этот день, ни на следующий.

А спустя несколько дней гитлеровские связисты вместе с русскими пленными ушли из Саплонца.

Тогда мы решили двигаться в юго-восточном направлении, чтобы выполнить второе и третье задание.

Вечером мы снова зашли к дядюшке Брейку, нашему другу, чтобы попрощаться с ним. Старик угостил нас хорошим ужином, за которым мы не столько говорили, сколько слушали. На сердце у нас было тяжело, ведь мы так ничего и не узнали о судьбе своих товарищей.

Вдруг кто-то дотронулся до моего локтя. Это был Флориш. Он сделал мне знак, чтобы я отошел в сторонку, так как он хотел поговорить со мной. Мы отошли. Я не имел ни малейшего представления, о чем парень хочет поговорить.

Старый Брейку и Флориш с ранней весны и до поздней осени жили здесь, высоко в горах, где никто не стеснял их свободы. Они, по сути говоря, даже отвыкли от самого села, где жандармы вмешивались в частную жизнь каждого человека.

— Я хочу пойти с вами, — тихо, чтобы никто не слышал, сказал мне Флориш.

Я с удивлением посмотрел на парня, который до сих пор почти никогда ни о чем не говорил, а только сидел и слушал, что говорят другие. Отказать ему я не смог — столько решимости было в его взгляде и словах.

И все-таки мне нужно было подумать. Я спросил Флориша, представляет ли он, какой опасности будет подвергаться у нас. Кроме того, что скажет старый Брейку, когда узнает о его решении.

Флориш сказал мне, что в сорока километрах отсюда живет его мать — вдова, он, единственный сын, уже год не видел ее. В горах он живет с двенадцатилетнего возраста. Со стариком он уже говорил об этом, и тот не только не возражает, но даже говорит, что таким молодым парням самое время идти в партизаны.

Вечером, когда мы простились с пастухом, Флориш пошел с нами. Все его вещи были на нем, а в руках он держал двухметровую палку толщиной в руку, которая была для него незаменимым помощником, а в случае необходимости — оружием.

Двигался Флориш свободно и уверенно даже в ночной темноте.

В горах и на плато нам встречались пастухи и лесорубы. Однако, прежде чем подойти к ним, мы внимательно осматривали местность в бинокль, чтобы не напороться на жандармов или солдат. Часто Флориш выполнял у нас обязанности разведчика: он подходил к пастухам, затевал с ними разговор и, если не было опасности, давал нам знак подойти.

Консервы, наш неприкосновенный запас, мы давно съели и теперь питались только тем, что нам давали пастухи или местные крестьяне.

Со многими румынскими крестьянами пришлось нам встретиться на своем пути. Они охотно помогали нам. Вот когда на практике была разоблачена клевета Хорти и Антонеску о якобы существующей ненависти между румынами и венграми. Простые румыны сразу же разобрались в том, что гитлеровские солдаты и венгерские жандармы являются врагами партизан, и всем, чем могли, помогали нам. Часами беседовали мы с ними о Советском Союзе, о Советской Армии, которая очень скоро прогонит отсюда гитлеровских оккупантов, и тогда простые честные люди заживут по-новому. А вопросов нам задавали столько, что порой мы с трудом успевали отвечать на них.

Круг наших контактов с местным населением расширялся с каждым днем. С венграми в горах мы встречались очень редко, так как большую часть лесорубов и пастухов составляли румыны. Венгры в этих местах жили в основном в небольших городках, на лесопильнях или на рудниках.

Первым венгром, с которым мы встретились, оказался рабочий лет шестидесяти с лесопильни. От лесопильни в горы вела небольшая узкоколейка, по которой лес свозили вниз. Старик работал на разгрузке леса и одновременно сторожил его. Всю неделю он жил при лесопильне, в крохотной избушке, и лишь в субботу спускался в Биксад за продуктами и чистым бельем.

Из его рассказа мы узнали, что на следующий день после нашей высадки по узкоколейке в горы приехали жандармы и разбрелись по лесу в поисках партизан. Старик тоже слышал, что многих партизан нашли мертвыми. Застряли они на высоких деревьях, и деревья пришлось срубить, чтобы добраться до них. Все трупы увезли в Надьбанью, а вот сколько их было, он не знал.

Мы хотели знать настроения рабочих лесопильни, а также то, что они говорили о Советской Армии, о войне. Нас очень интересовало, нет ли на лесопильне коммунистической ячейки или группы Сопротивления, с которыми мы могли бы установить связь. Спрашивали мы об этом осторожно, с намеками, так как опасались, как бы эти разговоры не дошли до жандармерии или органов контрразведки.

Рация наша бездействовала, и мы повсюду узнавали, где можно достать батареи питания. Однажды крестьяне рассказали нам о том, что на серебряных рудниках работают венгры, у которых почему-то не отобрали радиоприемник. Мы сразу же оживились: возможно, что здесь, в горах, есть батарейные радиоприемники. Решили в тот же вечер сходить на рудник.

Вечер выдался теплый. Мы спустились в узкую долину, на склоне которой стояли деревянные постройки, похожие на бараки. Подойдя к первому дому, услышали сквозь завешанные одеялами окна звуки радио.

Мы несколько минут слушали цыганскую музыку, передаваемую по радио. Оказалось, что идет концерт по заявкам венгров фронтовиков. Сначала пели Каталин Каради и Зита Селецки, а затем последовал небольшой антракт, в который передали короткую сводку новостей с фронта.

Я уже давно не слышал венгерского радио, и потому мне было как-то странно слушать о «сокращении линии фронта», о «планомерном отходе» и тому подобных вещах.

С радостью узнал я о том, что Советская Армия непрерывно наступает и приближается к Румынии, которая вышла из фашистской коалиции. Диктор венгерского радио с ненавистью говорил о «подлой измене румын» и призывал венгров «к борьбе против приближающегося большевистского чудовища».

Я решил под каким-либо предлогом войти в этот дом, чтобы посмотреть радиоприемник и, если он работает на батареях, во что бы то ни стало выпросить их, а в крайнем случае отобрать силой. Расстегнув бекешу, чтобы была видна форма венгерского лейтенанта, я с автоматом на груди направился к двери. Флориш, Фурман и Банди остались за углом, готовые прийти мне на помощь в любой момент.

Только я вышел из-за угла дома, как услышал чьи-то шаги и чуть было не столкнулся с незнакомцем.

— Добрый вечер, — заговорил я. — Тут у вас нетрудно и заблудиться в такой темноте.

Незнакомец, видимо, вздрогнул от неожиданности и испуганно ответил на мое приветствие. И только тогда я заметил на нем солдатскую фуражку и карабин. Оказалось, что это был гражданский охранник с рудника, который шел к себе в барак на ужин.

На мой вопрос, где здесь я мог бы поужинать, он ответил, что столовая уже закрыта. Затем он не без смущения спросил, что мне здесь нужно. Я отвечал уклончиво, чтобы он подумал, что я выполняю какое-то секретное задание, о котором не принято говорить.

Наш разговор услышала жена охранника. Это в ее комнате играло радио. Она открыла дверь, и в луче света, упавшем из двери, я разглядел мужчину в гражданском, форменной у него была только фуражка, на плече же висела мелкокалиберка. На рукаве я рассмотрел повязку сторожа.

Однако и сторож успел рассмотреть меня, мою военную форму, звездочки подпоручика. Он застыл по стойке «смирно» и очень вежливо предложил мне войти в дом.

— Прошу меня извинить, господин подпоручик, что я в темноте не узнал вас. Докладывает часовой Йожеф Арна: никаких происшествий не случилось. Прошу вас, входите, господин подпоручик, отдохните немного, а потом я провожу вас в столовую.

Жена сторожа тоже вежливо пригласила меня войти. Я вошел в просторную комнату, пожал руку женщине, которая фартуком вытерла стул и предложила мне сесть. Муж ее снял с плеча винтовку, поставил ее в угол, с робкой улыбкой вынул из кармана поллитровую бутылку и сказал, что принес к ужину немного винца.

В большом тазу лежали очищенные сливы, приготовленные к варке. На плите стояла кастрюля с горячей картошкой. Женщина быстро накрыла на стол и так любезно приглашала меня поужинать, что я не посмел отказаться. Мы поужинали, распили бутылку и поговорили обо всем понемногу, а я все время не спускал глаз с радиоприемника. К своему неудовольствию, я увидел, что радио работает не от батареи, а от местного движка. Комната освещалась электрической лампочкой.

Ужиная, я не снял с груди оружия и вдруг заметил, что хозяин квартиры подозрительно посматривает на мой русский автомат.

Чтобы развеять его подозрения, я сказал:

— Я вижу, вы заинтересовались моим автоматом. Прекрасное оружие! Им вооружены русские. Это у меня трофейный: с фронта привез.

Мужчина, кажется, успокоился. Звездочки подпоручика оказали на него свое действие.

Поблагодарив за ужин и вино, я попрощался с хозяйкой, а ее мужа вызвал во двор, где шепотом спросил, не слышал ли он что-нибудь о партизанах. Сторож ответил, что о партизанах он ничего не слышал.

Тогда я сказал, что охочусь за партизанами, а поскольку это военная тайна, то, следовательно, о моем появлении здесь никто ничего не должен знать. Сторож заверил меня, что он будет молчать. Я пожал ему руку, и мы расстались.

Вернувшись к товарищам, я сказал им, что радио, к сожалению, питается не от батарей. Следовательно, все наши надежды на рацию снова рухнули.