Напрасно их считают людьми
Напрасно их считают людьми
Хозяин моей квартиры оказался мерзавцем. До прихода Гитлера к власти он состоял в компартии, затем отрёкся от неё, а свою дочь направил в гитлеровский союз молодых девушек — Hitlerm?dchen. На меня он написал какой-то донос.
Уже в начале марта, когда вечером я сидел дома и читал, раздался стук в дверь. Не ожидая ничего плохого, я сказал:
— Herein[74].
Дверь стала медленно раскрываться, и вдруг я увидел вначале вытянутую руку, держащую револьвер, а затем фигуру грузного штурмовика. За ним в комнату вошло ещё шесть человек.
— Оружие есть?
У меня в руках был карандаш, и я сказал:
— Вот моё оружие.
— Я вас серьёзно спрашиваю — есть у вас оружие?
— Кроме вот этого, у меня нет никакого другого.
— Мы хотим проверить, чем вы занимаетесь, — сказал один из вошедших в комнату, видимо старший. Все почему-то стали рассматривать потолки и стены комнат. Потом один из штурмовиков сказал:
— Нам заявили, что у вас на потолках и стенах нарисованы советский герб: серп и молот.
— Но вы видите, ведь этого нет! — ответил я.
Штурмовики открывали ящики стола, шкафы, прошли к кроватям, поднимали подушки, заглядывали под кровати, зачем-то отодвинули диван.
На мой протест, кто дал им право производить у меня обыск, я услышал надменный ответ:
— Во время революции права не получают, а берут.
«Какой цинизм, — подумал я. — Неужели этот молодчик действительно считает этот разгул реакции революционным процессом? Ведь их вождь зовёт назад — к средневековью. Они уничтожают всё наследие культуры, сажают в тюрьмы и отправляют в лагери всех прогрессивных людей, они воспевают самое низменное».
Через час штурмовики от меня ушли, и я слышал, как они производили обыск также и у моего соседа.
На следующий день я узнал, что дом был окружён отрядом в составе 67 человек, часть из них и производила обыск у меня.
Вполне естественно, что после обыска спать не хотелось, и я стал расхаживать по комнате.
Опять стук в дверь, и в комнату вошёл сосед.
— Они у меня произвели обыск.
— У меня также.
— Да, но между нами всё-таки есть разница? Вы иностранец, а я бывший офицер кайзеровской армии. У меня два железных креста. Я их получил под Верденом. На Западном фронте было не так легко — у меня семь ранений. Когда они вошли ко мне, я им это сказал. Но только вдумайтесь в то, что они мне ответили: «Вы еврей, и ваши кресты не имеют теперь никакого значения».
Он остановился и закашлялся.
— Я никогда раньше не думал о том, кто я по рождению — для меня Германия была родиной. Они отняли её у меня.
Он снова стал сильно кашлять, задыхаясь и вытирая платком рот и глаза. Потом стал тяжело дышать и, наконец, несколько успокоившись, твёрдо произнёс:
— Когда вы будете бить эту нечисть, я буду с вами. Я не коммунист и никогда, видимо, коммунистом не буду. У меня другие идеалы. У них нет идеалов, это не люди. Напрасно их некоторые считают людьми. — Затем, извинившись, сосед ушёл к себе.
Кто он? Я его несколько раз встречал в коридоре и на лестничной клетке. В доме он занимал одну комнату. Иногда я видел его с миловидной голубоглазой белокурой девушкой. Хозяин мне сказал как-то, что это его невеста.
— Он просил меня порекомендовать ему небольшую квартиру, — сказал мне хозяин, — где-нибудь поблизости. Из этого района он не хочет уходить.
Я встретился со своим соседом вторично через месяц после налёта штурмовиков. За это время он, как мне показалось, и похудел и постарел.
— Ну, у меня все здесь закончено. Уезжаю. Вы знаете, я думал жениться, но Ингеборн заявила, что она не может выйти замуж за еврея. Кольцо вернула мне.
— Куда же вы направляетесь?
— Пока во Францию, а там видно будет.
— Желаю вам успехов.
Он внимательно и долго смотрел мне в лицо, а затем произнёс:
— Помните, в борьбе с ними я буду на вашей стороне.
Больше я никогда его не встречал.
Этим обыском было положено начало. После него наступила пора репрессий в отношении членов советской колонии. Начались обыски, аресты, конфискации. Меня задерживали на улицах, снимали с поездов, трамваев, производили налёты на мою квартиру. В общем, в течение 1933 года в полиции, жандармском управлении и штабах штурмовых отрядов мне пришлось побывать семнадцать раз. Обыски производились на квартирах практикантов. Работать становилось все труднее.
А на заводе стали появляться новые заказы, явно военного назначения. В некоторые цеха, где раньше работали советские практиканты, доступ нам закрыли.
По отдельным акциям полиции и штурмовиков Наркомат иностранных дел Советского Союза заявлял протесты, но в Эссене им не придавалось никакого значения.