4. Ученье

4. Ученье

Мои передвижения из группы в группу объясняются в основном моей сверхъестественной способностью быть в нужном месте в нужное время. Судьба, удача и талант приходят мне на помощь, когда я этого хочу, и всё приходит ко мне на блюдечке с голубой каймой.

Группа, которая называлась «Yardbirds» в то время, когда мы назывались «Birds», просуществовала не намного дольше нашего, но она осталась легендой в истории рок-н-ролла, потому что взрастила в себе трёх величайших гитаристов — Эрика Клэптона, Джеффа Бека и Джимми Пейджа.

Клэптон пришел в неё на смену прежней лид-гитаре — Энтони «Топу» Топэму, а Джефф Бек пришел на смену Клэптону. Собственно, первоначально заменить Эрика планировалось Джимми Пейджем, но он был тогда занят и порекомендовал Джеффа. Позднее, когда первый басист группы — Пол Самвелл-Смит — «Кричащий Череп» — решил уйти, Джефф порекомендовал взять вместо него своего товарища Джимми. Так что Джимми начал с баса, но почти сразу же переместился на лид-гитару, которую он разделил с Джеффом, что Джеффу в общем-то не очень нравилось, так как он не мог долго разделять позицию с Джимми (или с кем-либо вообще, если на то пошло), и вскоре он тоже решил уйти.

Вы все еще здесь? Отлично. Я ходил на «Yardbirds», когда бы они не появились в Ричмонде, и всегда любовался на игру Джеффа. Он был одним из первых в музыке, кто стал появляться с электронным дисторшном; он смешивал ножные педали, фуззтоны и фидбэк, и, в общем-то, подготовил почву для такого саунда, с которым Хендрикс позднее прославился как со своим собственным.

Я много раз встречался с ним в конце его карьеры в «Yardbirds» в клубе Питера Спринфеллоу «Mojo» в Шеффилде. Это были чудные времена. «Birds» тогда только распались, я искал работу, так что когда я узнал, что Джефф покинул «Yardbirds», то позвонил ему. Я не был уверен, помнит ли он меня, но он сказал, что помнит отлично, и я вздохнул с облегчением перед тем, как спросить его: «Что ты собираешься делать?» Он усмехнулся и сказал: «Ты намекаешь на то, чтобы нам создать вместе группу?»

Немного погодя мы уже мчались в его «Корвете-Стингрей», включив на полную катушку музыку — мы демонстрировали друг другу то, что любил каждый из нас. Перед тем, как мы начали копить риффы и приемы на гитарах, нами активно поглощались Бадди Гай, «Vanilla Fudge» и чикагский блюз. Я ничуть не утратил творческого энтузиазма и был готов при первой же возможности его проявить. Первые 2 месяца 1967 года мы провели вместе, репетируя в студии на Джеррард-стрит в Сохо перед тем, как отправиться на гастроли.

В состав группы вошли: Джефф, я, затем вокалист, которого пригласил Джефф — по имени Родерик Дэвид Стюарт, и им же выбранный барабанщик — параноидальный типчик, похожий на Вуди Алена, которого звали Микки Уоллер. Мы были готовы роковать, попасть в Америку и завоевать её всей нашей новой командой, и, учитывая американский опыт Джеффа, мы чувствовали, что нас ничего не остановит на этом пути.

Род Стюарт родился в Лондоне за пару лет до меня и вообще-то мечтал стать футболистом. В детстве он тренировался на Брентфорд, но не попал в команду — впрочем, это не остановило его мечтаний и болений за Шотландию и «Кельтов». Теперь у Рода есть собственное футбольное поле, где он может заниматься, в его роскошном лос-анджелесском жилище «Celtic House» («Кельтский Дом»), на тот случай, если из Брентфорда ему вдруг позвонят с приглашением.

Вскоре после того, как мы познакомились, мне очень понравилось наблюдать, как он играет со своей игрушечной железной дорогой в доме своих родителей в Хайгейте, северный Лондон. У Рода была целая коллекция поездов «Hornby 00» со всеми причиндалами — наверное, одна из самых шикарных вообще (если не брать во внимание, наверное, только сэра Боба Приддена, самого ценного роуди «the Who»). Я даже провел у него несколько замечательно неудобных ночей, пытаясь заснуть в соседстве с этими конструкциями.

Когда Роду было 18, он пел и играл на гармонике в одной бирмингемской группе. По-моему, они записали одну пластинку, и иногда он находил себе работу в качестве студийного музыканта. В основное время (кроме футбола) его главными интересами были спортивные автомобили и женщины, но не обязательно в этом порядке. Он был убежден, что спортивная машина необходима для завоевания женщин. Он решил, что сможет купит себе такую машину, если займется ремеслом уличного музыканта. Так что он играл где только можно было, в основном на пляже в Брайтоне, а потом пускал шляпу по кругу.

Рода «открыли» однажды вечером, когда он играл на платформе станции Твикенэм. Великий британский блюзовый певец Длинный Джон Болдри ждал поезда на соседней платформе и вдруг услышал Рода, который был весь в своих шарфах, пел песню Мадди Уотерса и играл на гармонике. Длинный Джон позвал его: «Эй ты, куча тряпок, у тебя талант!», перешел на платформу, где был Род, представился и спросил его, не хочет ли он присоединиться к его группе «Hoochie Coochie Men» («Люди, изображающие танец живота»).

Род просто не мог поверить в свое счастье, особенно когда Длинный Джон предложил ему 35 фунтов в неделю, что означало, что за 6 месяцев работы по таким расценкам ему можно будет купить «Остин-Хили-Спрайт», так что он, конечно же, согласился. Болдри переименовал группу в «Steampacket» («Пакет с паром»), и перед первым концертом Рода в университете Манчестера они репетировали только один раз. В тот вечер он спел единственную песню, к которой он знал все слова — «The Night Time (Is The Right Time)» («Ночная пора — это лучшая пора») Рэя Чарльза. Он так волновался перед тем, как вышел на сцену, что один из парней в группе дал ему амфетаминов — таблетку, известную как «черный бомбардировщик» — и вот, переваривая её, Род продолжал петь одни и те же куплеты снова и снова, тем самым растянув песню на 20 минут. Болдри узнал о «спиде», уволил того участника группы, который подставил этого бедного маленького мальчика, и начал обучать его нескольким новым песням и тем, как их петь на сцене.

То, что Род был, наконец, «найден», позволило ему оказаться в отличной компании, так как в разные периоды своей карьеры Болдри также работал с Брайаном Оджером, Джули Дрисколл, Джинджером Бейкером, Джеффом Беком, Джимми Пейджем, Ники Хопкинсом, Брайаном Джонсом, Чарли Уоттсом, Миком Джаггером и клавишником по имени Редж Дуайт. Редж играл в группе Болдри «Bluesology». Он так уважал Джона Болдри и саксофониста этой группы Элтона Дина, что решил взять их имена себе, и так на свет появился Элтон Джон.

Болдри был ростом 2 метра (поэтому-то все его и называли Длинный Джон), он всегда носил галстук, имел чисто английский акцент и чудесный глубокий голос. Он был самым элегантным нежным гигантом, которого только можно было встретить. В 1962-м он был среди первопроходцев из «Blues Incorporated» — в первой по-настоящему блюзовой группе в Англии. На заре «Роллинг Стоунз» они открывали его концерты, и в ответ он открывал их выступления. В 1964-м он также пел перед «Битлз». Он был не из тех, кого можно было часто услышать по радио или по телевизору, потому что он был клубным исполнителем. Но он был первым белым парнем в Британии, который пел блюз так, как это делали чернокожие в Америке. Когда я узнал в 2005-м, что он скончался в возрасте 64 лет, то еще раз вспомнил о том эффекте, который он производил в своё время, и как многим мы все ему обязаны.

После «Steampacket» Род присоединился к группе Мика Флитвуда и Питера Грина под названием «Shotgun Express» («Экспресс «Дробовик»»), которая просуществовала недостаточно долго даже для того, чтобы отрепетировать хотя бы одну песню. И вот тогда-то, в феврале 1967-го, мы соединили свои усилия вместе с Джеффом Беком.

Наша группа создавалась долго. Кима Гарднера пригласили играть на басу, один день с нами был Джет Харрис, а я и Джефф делили между собой почти все эти месяцы репетиций роль лид-гитары. Потом Роджер Кук сменил на барабанах Вива, а Род Комбс — Роджера. Чем ближе мы подбирались к дате первого концерта, тем больше Джеффу не нравилась идея разделять со мной лид-гитару. Мы провели с двумя гитарами один концерт в «Marquee», и все нам говорили, что это было действительно здорово, но Джефф не смог с этим мириться.

Он передал свои полномочия лид-гитариста «Yardbirds» Джимми, и посчитал, что лидер-гитара в нашей группе принадлежит ему по праву, так что он не пожелал отдавать её мне. Поэтому он спросил меня, не могу ли я поиграть на басу? Я воспринял это как достойный вызов и решил попробовать себя на новом инструменте, так что решил овладеть им за неделю и уже играл на нем к выходным. Carpe Diem.

Быть басистом в группе Джеффа Бека означало две проблемы. Во-первых — что мы будем без Кима. Он с благородством уступил мне свое место, и я принял свой четырехструнный вызов. Во-вторых — у меня не было бас-гитары. Я всё еще жил дома у родителей и не имел на неё денег. Но я провернул вот какое дело и вроде как взял её напрокат на следующие 20 лет.

Мы репетировали на Джеррард-стрит. С нами сидел на басу Дэйв Эмброуз (который впоследствии стал главой «EMI»), но Джефф все время подбивал меня, чтобы я заимел свой инструмент, так что я пошёл в «Sound City» и нашел там бас «Фендер-Джаз», который мне понравился. Не важно, что я не мог позволить его себе, так как продавец не продал мне его. Он сказал: «Тебе еще нет 21 года, так что ты не можешь купить эту гитару. Единственное, каким образом ты можешь её приобрести — это предъявить поручительство твоих родителей».

Я сказал: «О-кей, да, почему бы и нет», дал ему имена своих родителей и наш адрес, хотя у меня на уме была не покупка. Я попросил позвать менеджера, и когда он пришел, то спросил его: «Пожалуйста, можно мне одолжить этот «Фендер» на полдня?» Он посмотрел на меня с удивлением. Я объяснил ему, что у меня очень важная работа, и что вся моя карьера зависит от того, буду ли я играть на этом басу.

Я принес гитару домой и позднее зачистил её до дерева, соскоблил полировку цвета заката, и она получилась такой, какой я хотел её видеть. Перед тем, как мне выпал шанс возвратить её, мы поехали в турне. Теперь, спустя годы, мне думается, что я был тогда слишком занят, чтобы вернуть её. Но каждый раз, когда я глядел на эту бас-гитару, мне было не по себе, потому что она напоминала мне о том, как хорошо со мной обошлись в «Sound City», позволив мне взять её, и она до сих пор лежит в моей студии в Ирландии.

Но этой истории, наконец, пришел счастливый конец. Много лет спустя после того, как я вроде как одолжил её, я вернулся в «Sound City» и рассказал там об этой гитаре. Они подняли свои записи и сказали: «Действительно, эта гитара не была возвращена».

Я признался, что я — тот парень, который украл её, и что я здесь, чтобы расплатиться за неё. Что я и сделал.

Играть на басу было прикольно, и я всегда использовал тугие струны со стальной оплеткой, что определило мой собственный звук, который позднее вдохновил других — таких, как Стэнли Кларк. Я приноровился к ним и начал действительно неплохо играть. 3 марта 1967 г. группа Джеффа Бека со мной на басу открыла концерт в «Finsbury Park Astoria» — это известная северо-лондонская площадка. Но концерт не прошел так, как планировалось. Прямо посередине него случилось «затмение».

Мы подумали, что это из-за нашего оборудования вырубился свет, но нам донесли, что во всем виноват кто-то из «Small Faces», которые выступали тем вечером с нами в одной программе. Скорее всего, их клавишник Ян Маклаган решил пошутить и выдернул шнур во время нашего выступления. Мне надо будет спросить его об этом как-нибудь…

Джефф стремглав бросился за сцену и немедленно уволил нашего барабанщика Роба Кумбса. Почему — не знаю. На следующий день нас пропесочили в газетах, и из-за того, что Джефф принимал все близко к сердцу, то ему захотелось прервать наше турне и распустить группу. Но тут вмешался продюсер Микки Мост (который хотел сделать из Джеффа фронтмена), и спустя несколько дней после нашего дерзкого дебютного вечера мы — снова вместе — записали радиошоу, и всё снова пришло в движение. Микки собрал нас в студии, чтобы мы записали «Old Man River» с Китом Муном на барабанах и Джимми Пейджем на гитаре[10]. Под влиянием сумасшествия по поводу «власти цветов» на концерте в театре «Сэвилл» Джефф заставил нас всех одеть кафтаны и прицепить цветки. Все остальные в группе подумали, что это будет выглядеть нелепо, и облачились в нелепые туалеты, нацепили столько цветков и навернули столько шарфов друг на друга, что нам стало трудно просто передвигаться. Вскоре вернулся и присоединился к нашей веселухе Мики Уоллер, мы отправились в турне по Англии, появились на радиошоу и выпустили несколько хитов вроде «Hi Ho Silver Lining» («Хей-Хо, Серебряная Подкладка») с Джеффом в качестве вокалиста и Родом на подпевках. Джефф ненавидел играть эту песню вживую, но она осталась в чартах на 14 недель и до сих пор является стадионной футбольной кричалкой «QPR».

Мы гастролировали по стране без остановки, сделав себе имя с Джеффом в качестве рулевого, и в моей памяти все эти вечера смешались в один пьяный, фартовый, радостный и длинный год.

«Я — художник… Я здесь, чтобы жить громко».

— Эмиль Золя

Один из тех вечеров, однако, выпадает из ряда вон, потому что он стал буквально самым шокирующим в моей жизни. Мы играли в одном из залов «Starlight Ballroom» на севере, и, не подумав, я подошел к микрофону, одновременно дотронувшись до басовых струн другой рукой. В результате ОЧЕНЬ мощного удара я катапультировался за пианино и в конце концов очутился на спине.

Публика подумала: «Ах, великолепно, вау, давай еще раз так же, Вуди», но я сполна ощутил на себе мощность этого очень громкого концерта, получив заряд от всего нашего оборудования. До роуди, наконец, дошло, что произошло, и он отключил меня. Меня забрали в больницу между двумя выступлениями. У меня были ожоги на обеих руках, и после того, как доктор услышал, что случилось, то посмотрел на меня и воскликнул: «Всё, что я могу сказать вам, мистер Вуд — у вас очень сильное сердце». Потом меня отвезли обратно в бинго-холл, и мы сыграли второй выход. Я играл теперь со свежим, в некоторой степени иным взглядом на жизнь.

И вот настал черед ехать с группой в Америку. Это было моё первое путешествие туда, так же как и у Рода, и перед тем, как мы покинули Англию, то были убеждены, что Америка — это страна пистолетов, проституток и сводников. Когда мы, наконец, прибыли туда, то обнаружили, что были правы. Для юных английских парней вроде нас Штаты были просто пугающими, но в музыкальном плане мы произвели там фурор. Мы играли на «Филлмор Уэст» в Нью-Йорке, где с нами поджэмовал Джимми Хендрикс, и я тогда спросил Митча Митчелла, на что это похоже — быть в одной группе с ним. «О, это просто замечательно, Вуди, с ним очень просто работать и легко, нас всего трое, и он разбивает группу на равные части».

В американском турне были Джефф, Род, Микки и я, плюс Ники Хопкинс на клавишных. Он позднее сыграл на пианино в прекрасной песне Джона Леннона «Imagine», а также на первой пластинке Джо Кокера «Margarine».

Мы сыграли на печально известном «Филлмор Уэсте» в Сан-Франциско, где Род так волновался, что спел первые три номера из-за усилителей, где его никто не видел. Мы роковали на каждой площадке, дав в том числе еще 4 или 5 концерта с Хендриксом в качестве нашего гостя. Мы вытягивали на сцену и других — в том числе «Grateful Dead» и «Moby Grape».

Журналист из «New York Times» сравнил взаимодействие Джеффа Бека и Рода Стюарта с пьесой Гарольда Пинтера[11]. Мы вырезали эту рецензию из газеты и посылали её везде, где намеревались выступать. Так мы нашли свое место и на другом побережье…

Турне в те годы организовывались так, что приходилось работать по три месяца. Так за твоей спиной промоутеры срубали много денег. Но три месяца — это достаточно долгий срок, чтобы находиться вдали от дома, но он кажется еще дольше, когда ты собираешься путешествовать по разным странным местам с ограниченным количеством денег в кармане.

Гостиница наша была оплачена, что означало самые дешевые номера. Мы сами платили за еду, и чтобы не голодать на гастролях, нужно было быстро и на совесть запасаться добавкой. Это означало мелкие кражи яиц и ещё чего-нибудь вроде этого, что можно было вынести из ресторанов вроде «Horn & Handart».

Мы также открыли для себя красный вермут, которым мы, на…, просто обпились, так как он был дешевым, нравился нам и прекрасно лечил сценобоязнь. Дома мы играли перед публикой в несколько сотен зрителей, но в Штатах доходило до нескольких тысяч, и Род долго был от этого в ужасе. Перед выходом на сцену мы напивались, но как только поднимались туда, то сразу трезвели, так как была очень высока концентрация на музыке. Вермут снова являлся тогда, когда мы уходили со сцены — на этот раз чтобы отметить окончание концерта.

Мы были молоды и могли переварить все это. В нас срабатывали забавные внутренние часы. Мы ничего не делали днем, зато пахали весь вечер. Несмотря на это, как мы не старались (или не пили), мы не могли скрыть скуки и того факта, что мы безнадежно тосковали по дому. Так как мы были без денег, совместный трехминутный звонок в Англию был максимумом, что мы с Родом могли себе позволить. Род разговаривал по телефону с Сарой или еще с кем-нибудь, говорил «я скучаю» и «я люблю тебя», а я стоял рядом с секундомером и отсчитывал 90 секунд. Потом я забирал у него трубку, соединялся с Крисси и говорил ей тоже самое.

День за днем на гастролях наше чувство одиночества возрастало. Это было просто ужасно, и все были в депрессии. Мне с трудом теперь приходилось сдерживать эмоции, что обычно означало еще больший прием красного вермута. Каждому хотелось, чтобы турне отменили, все кричали: «Я отправляюсь домой», но никто этого не делал, потому что не мог. У нас не было денег на побег, и это входило в планы нашего менеджера Питера Гранта. Мы жаловались ему, старались выманить у него деньги, но он только лаял на нас: «Никуда вы не поедете!»

Хотя Питер относился ко всем нам не так, как к себе и Джеффу, в первые дни он предложил-таки мне шанс попасть в другую группу — не такую, как группа Джеффа Бека. Он сказал мне, что несколько парней сколачивают команду и собираются назвать её «the New Yardbirds». Питер заявил: «Они хотят, чтобы ты стал у них гитаристом».

Ну, я встретил кое-кого из них в его офисе — в том числе и грубоватого барабанщика Джона Бонэма, который напоминал мне фермера, басиста Джона Пола Джонса и совсем еще невинного Роберта Планта — и ответил Питеру: «Нет, я доволен тем, где я сейчас, спасибо».

Он настаивал: «Это — то предложение, над которым ты должен реально подумать».

Я подумал две секунды и снова сказал ему: «Нет». «The New Yardbirds» пригласили вместо меня Джимми Пейджа и сменили свое название на «Led Zeppelin».

Преданность Питера Гранта Джеффу превращала гастроли с ними в постоянную битву за царя горы, хотя мне и Роду очень нравилось встречаться с другими группами, с которыми мы сталкивались в поездках по стране. Мы вращались в тех же кругах, что и «Sly and the Family Stone», общались с командами вроде «Cream» и «Savoy Brown». Мы познакомились с «Jethro Tull» (мы называли их «Jethro Dull» (Джетро Скука), наведите на всех тоску на «Форуме»), «Grateful When» — и мы всегда сталкивались с «The Who». Теперь мы расшифровывали их название как «World Health Organisation» («Всемирная организация здравоохранения»).

Во время этих турне я также открыл для себя Южную Калифорнию, и моим первым перевалочным пунктом стал «Дом Континентальных Беспорядков». Это было настоящее место гр***ных сумасшествий. В реальности оно называлось «the Hyatt House», и это был первый рок-н-ролльный отель в Голливуде. Все через него прошли. Он находился на Сансет-Бульвар, и мне сказал кто-то, что однажды его хозяином был легендарный ковбой Джин Отри.

Каждый раз, когда туда въезжали или оттуда выезжали группы, что-то происходило. Везде звучала музыка и от стенки к стенке шныряли групи. Однажды Кита Муна поймали, когда он забирался по стене этого здания. Он также проделал дыру в своей стене, так что он мог идти спать и в соседний номер к Джону Энтуистлу. Спустя годы я припоминаю, что в бассейне всегда оказывалось больше мебели, чем даже бывало в комнатах.

Во время одной из поездок я познакомился с «Mothers Of Invention» и влюбился в Сюзи Кримчиз, которая была участницей группы Фрэнка Заппы. Фрэнк жил в старом доме Тома Микса у каньона Лорел. Том был еще одним старым ковбоем, и в подвале, где у него был боулинг, он разместил чучело своей лошади. Он пригласил меня к себе, и когда я впервые увидел Сюзи, то спросил: «Которая ты?» Она сказала: «Которая присутствует, я — Сюзи Кримчиз». Я до сих пор не могу припомнить, под каким номером у меня шла Сюзи, потому что всего их было три или четыре. В общем, меня это не волновало тогда. Она была бесподобна. Что касается женщин, то во время следующего турне с Беком я влюбился в Кэти Джеймс, которая известна в рок-н-ролльной мифологии тем, что была настоящей групи. Совершенно роскошная женщина, уж поверьте мне, у неё было особенное чутьё на особенных музыкантов.

В то время мы не имели достаточно денег, чтобы разъезжать со своими женами или подругами. Я пропадал месяцами, приезжал домой к Крисси, а потом снова отправлялся в путь. Сейчас мне куда как удобнее взять с собой жену, чем каждый раз целовать её на прощание. Прошу прощения — это старая шутка от Макса Миллера.

Наконец, настала пора нам всем понять, что у нашего менеджера в отношении нас совершенно иные планы. Грант сфокусировал свое внимание на Джеффе и Роде, в то время как я и Ники оставались как бы не у дел. Мы с Крисси жили в Олд-Фордж на Хенли-он-Темз, и я уже собирался возвратиться в Америку вместе с группой в марте 1969-го, как вдруг за день или два до отлета мне позвонил Питер Грант со словами: «Вуди, ты уволен».

Я ответил: «Ох, правда что ли?»

Он сказал: «Джефф хочет новую ритм-секцию, так что ты и Мики Уоллер больше нам не нужны».

Я воскликнул: «О-кей, если ты считаешь, что сможешь выбить нас — давай, попробуй», положил трубку и подумал: «Черт возьми, что же мне теперь делать?», и потом: «Питер Грант — это дерьмо».

Джефф с группой вылетели в Америку, как и планировалось — без Мики и меня, с новой ритм-секцией.

Новый ударник, Тони Ньюмен из «Sounds Incorporated», не мог играть такого шаффла, как Мики, да и никто так не мог. У Мики никогда не было своих барабанов, но он мог сесть за любую старую установку и сыграть шаффл лучше, чем кто-либо, даже лучше Мика Флитвуда. Мики был мужиком что надо. Новым басистом был Дуглас Блейк — милый мальчик из Австралии, который всегда одевался на сцене в яркий плащ и перчатки без пальцев. Я знал, что долго он не продержится.

Как только я стал безработным — почти в тот момент, когда я положил трубку после разговора с Питером — мне позвонил Кенни Пикетт и сказал, что он заново собрал группу «Creation» и хочет поехать с ней в турне по Германии. Группа была почти в полном сборе, но Эдди Филлипс отказался в ней участвовать, так что Ким спросил меня, не хочу ли я поиграть на лид-гитаре. Это было повеселее, чем работа с Джеффом Беком (и, определенно, повеселее, чем вообще ни с кем не работать), особенно потому, что «Creation» были особенно успешны в Германии — настолько, что в качестве поддержки с ними выступала Дайана Росс и «the Supremes».

Они захотели, чтобы я проворачивал на сцене те же трюки, что и Эдди Филлипс — например, играл на гитаре скрипичным смычком. Это было очень странно, более — причуда, чем что-либо, но выглядело клево. Так что меня просто поставили перед фактом, и я научился играть смычком очень быстро.

Что еще более забавно, Филлипс на сцене рисовал. Мне это понравилось. Я ставил перед собой большой мольберт и ведерко с черной краской, так что каждый вечер во время нашего концерта я как-то так играл и рисовал одновременно. Не знаю, насколько хороши были мои рисунки, и что случилось с ними потом, но мне кажется, что они уничтожались, лишь только мы покидали сцену. Рисовать во время игры — это было впереди своего времени и добавляло веселья всему концерту. Плюс ко всему я занимался одновременно двумя любимыми делами.

Группы хватило только на то турне, потому что она была дезорганизованной, и каждый тянул одеяло на себя. Спустя несколько лет они попытались воссоединиться, но было уже поздно. Ким Гарднер создал группу «Эштон, Гарднер и Дайк», которая прославилась хитом «Resurrection Shuffle» («Шаффл «Воскресение»»), а Кенни Пикетт снова стал роуди (на этот раз у «Led Zeppelin».).

Но тем не менее, это были хорошие времена, так как только я вернулся домой, то мне в нетерпении позвонил Питер Грант, который сказал, что новая ритм-секция себя не оправдала, и Джефф реально захотел вернуть нас. Никому не нужные Мики и Ронни оказались не такими уж и не нужными.

Мне доставило удовольствие слушать, как Грант извивается, и я заявил ему: «Только на моих условиях». Он спросил: «Сколько?» «2000 фунтов в неделю». А это были тогда бешеные деньги. К моему удивлению, он согласился.

Так что я вернулся в Штаты с группой Джеффа Бека в четвертый (и в пятый) раз, но с каждым новым путешествием гастрольная жизнь становилась все более и более невыносимой. Это было, как мне думалось, главным образом из-за того, что с Джеффом стало решительно невозможно работать.

Единственной компенсацией было то, что помимо денег с Родом становилось все веселее и веселее тусить вместе.

У нас была обычно одна комната на двоих, и мы всегда беспокоились, что один из нас увидит, что делает другой, когда мы приводили к себе пташек, что было очень часто. Так что как только мы заселялись в гостиницу, то начинали строить перегородку между нашими кроватями из горы стульев, диванных подушек и всего прочего, что можно было найти в комнате, подобным образом отстаивая право на личную жизнь. Получалось нормально, но вскоре мы решили, что будет невероятно весело, если с нами одновременно будут происходить «случайности», когда со всего размаху ломаешь перегородку, и она накрывает тебя. Стулья и подушки переворачивались, мы раскидывали руками и ногами, девчонки верещали от испуга и кричали — дескать, какие мы ужасные, а мы с Родом заходились в истерическом смехе.

Еще одна игра, в которую мы играли, называлась «Операция Вуд-Стюарт», в которой участвовали доктор Вуд и доктор Стюарт, а также все желающие из присутствующих групи. Мы с Родом переодевались в докторов — в белые халаты и даже со стетоскопами — и говорили нашим «пациенткам», что нам нужно провести кое-какие медицинские исследования и даже в случае чего — «операцию». Кое-кто из девушек глядели на нас в ужасе и тут же мчались к выходу. Но другие принимали условия игры, считали нас занятными и любили играть с нами, гинекологами широкого профиля.