Глава XX Дороговизна

Глава XX

Дороговизна

Итак, мир! Солдаты, весьма медленно демобилизуемые, расходились по домам с «пакетами одежды», единственной военной добычей, которой могла похвастаться победоносная армия. Знаменитые пакеты содержали смену белья и отрез на костюм, все это завязанное в бумажный платок, на котором была изображена карта Италии с Тренто и Триестом на ней!.. Обидная ирония! Даже на «пакетах» наживались поставщики, обманывая «солдат-победителей» и государство: и белье, и платье не выдерживали носки.

По городам и селам Италии группами проходили то победители — «славные солдаты Италии», то побежденные — военнопленные. И те и другие одинаково оборванные, одинаково грязные, с общим выражением голода и страданий на лице, с общей у всех походкой насмерть утомленных людей. Вся разница в том, что у одних был знаменитый пакет, а у других его не было.

Перед Италией вставала перспектива безработицы, запущенные поля, неоплатные долги всей страны… Инвалиды, сироты, старики, оставшиеся без кормильцев… пятьсот тысяч убитых солдат, убитых «врагом» или расстрелянных Грациани и Кадорной. К этому еще надо прибавить детей, умерших от недостатка питания, тысячи погибших от «испанки» или павших в уличных боях на первых, неумело построенных баррикадах…

И в возмещение всего этого — пакет с гнилой одеждой в руках и пышные обещания буржуазии… Капиталистическая печать твердила: «Необходима дисциплина, иначе Победа (обязательно с большой буквы) потеряет свою цену». Другими словами: «Необходимы военные законы, чтобы охранять наши оргии».

Этот страх буржуазии и стремление во что бы то ни стало сохранить награбленное сказывались во всем. Несмотря на перемирие, газеты продолжали выходить с белыми полосами — следы военной цензуры. Аресты, самые бессмысленные, не прекращались. Дух возмущения возрастал среди уцелевших от бойни. Демобилизованные готовились к борьбе.

Мы в это время уже окончательно и официально завладели «Семейным клубом» г. Фоссано. Бывшие владельцы-мещане не решались протестовать. Здесь мы разместили социалистическую секцию и Палату труда. Ненависть хозяев, лавочников, попов и дворян против враждебной им организации была неописуема. Начиналась борьба, но в форме скрытой, замаскированной.

Агитация среди рабочих приносила свои плоды. При фабриках и заводах организовывались так называемые рабочие комитеты, состоящие из представителей от организованных рабочих, членов профсоюзов, — прообраз будущих фабрично-заводских комитетов.

Конгресс федерации металлистов первым начал борьбу за восьмичасовой рабочий день и за установление твердого минимума заработной платы. За ним в эту борьбу вовлеклись и другие предприятия.

Напуганные промышленники пытались противиться, но должны были уступить. Мне в качестве секретаря Палаты пришлось вести переговоры с хозяином одной крупной шелкопрядильни. Члены рабочего комитета, вместе с которыми я должен был идти к хозяину, ожидали меня во дворе предприятия. Во всех окнах фабрики показались работницы, приветствовавшие нас аплодисментами. Хозяин, встретивший нас в конторе, имел вид колбасника, у которого неожиданно протухли все его продукты. Совещание было кратким. Фабрикант, стараясь сохранить достоинство, заявил:

— Я современный промышленный деятель. Я никогда не был против организации. Однако я желаю, чтобы все было сделано серьезно. Признаю вашу комиссию и охотно буду разговаривать с вами. И так как другие мои коллеги согласились на восьмичасовой рабочий день, то и я принимаю его.

Промышленники уступили в этом вопросе, надеясь задержать таким путем дальнейшее развитие событий. Но по вопросу о минимуме заработной платы соглашение не состоялось. Все же рабочие из комитета были вне себя от радости.

Вечером того же дня в Палате труда состоялся грандиозный митинг. Так как залы бывшего «Семейного клуба» не могли вместить всех рабочих, мне пришлось выступать с балкона.

С этого момента события начали развертываться с необычайной быстротой. Повсюду митинги, открытые собрания рабочих; повсюду красные знамена, значки серпа и молота; на каждом шагу надписи: «Да здравствует Ленин, да здравствует Октябрьская революция!» По всей Италии волнения, забастовки… Даже служащие, профессора, судьи, увлекаемые нарастающей волной массового рабочего движения, организовывались и требовали улучшения своего положения.

На партийном съезде в Болонье[61] в 1919 г. было с энтузиазмом принято решение о присоединении Итальянской социалистической партии к III Интернационалу. Даже реформисты на этот раз не протестовали.

Но экономическое положение рабочих, несмотря на повышение заработной платы, все же оставалось ниже довоенного уровня. К этому присоединялась растущая безработица. Рабочие продолжали свое наступательное движение. Разразилась всеобщая забастовка в Турине; отправленная туда правительством бригада сардинской пехоты браталась с рабочими. Это было всецело заслугой товарища Грамши. Сам родом из Сардинии, он сразу нашел с солдатами общий язык. Своей умной и неустанной агитацией среди солдат на их родном наречии он добился того, что командование было вынуждено в срочном порядке отозвать из Турина бригаду сардинской пехоты…

В маленьких провинциальных городах настроение рабочих масс было не менее боевое.

Несмотря на заключение мира, продуктов не хватало и цены на них возрастали с каждым днем. Муниципальные советы устанавливали твердые цены, но тогда товары исчезали. Раздраженные рабочие обращались в Палаты труда.

— Что делает партия?

— Каковы ее директивы?

А партия все еще пережевывала довоенную жвачку: занималась расследованием жульничества интендантов, документировала свирепость генералов-палачей и тому подобное. Положение становилось угрожающим и настолько безвыходным, что власти растерялись.

Наш синдик решился на крайние меры. В один прекрасный день он созвал экстренное совещание в городском управлении. Кроме членов муниципального совета в совещании принимали участие представители от местного общества взаимопомощи, сберегательной кассы, спортивного общества, коммерсанты, промышленники, настоятели различных церковных приходов, комиссар общественной охраны, начальник карабинеров, судья, директора обеих тюрем и… Палата труда! В порядке дня был только один пункт: «Меры для преодоления существующего экономического кризиса». Этой краткой программе были предпосланы длинное вступление и не менее длинное заключение, перлы ораторского искусства синдика, в которых слова «отечество», «победа», «прогресс», «демократия», «бог», «монархия» переплетались в самых разнообразных сочетаниях.

Как только стало известно об этом совещании, мы устроили предварительное заседание для выяснения нашей платформы. После долгих споров и всевозможных предложений — припоминаю, один старый товарищ предлагал нам, например, призывать к… разграблению лавок — мы выработали следующие предложения:

1. Учет всех товаров, имеющихся в магазинах.

2. Реквизиция всех продуктов питания.

3. Открытие специальных лавок, где торговля производилась бы под рабочим контролем.

4. Организация за счет общины вооруженной милиции.

Выбрали комиссию из представителей от различных фабрик города. Я должен был выступить от имени комиссии.

Наступил вечер знаменитого совещания. Городское управление имело торжественный вид: служащие муниципалитета явились в сюртуках и цилиндрах, у подъезда и на лестницах были расставлены вперемежку полицейские и пожарные в парадных мундирах. Синдик — крупный землевладелец и клерикал — держался как любезный хозяин и приветствовал нашу комиссию глубоким поклоном.

Он открыл заседание торжественной речью…

— Отечество с божьей помощью, геройством своих сынов, во главе с его величеством, нашим обожаемым монархом, завоевало свои собственные границы, освободив от ига векового врага наших братьев из Тренто и Триеста, — заливался синдик, вытирая капли пота, падавшие со лба и щек на блестящий крахмал рубашки. — Эта блестящая победа поставила Италию в ряды великих держав, и мы можем гордиться этим…

Синдик приостановился, ожидая аплодисментов, которые, однако, не последовали. Я воспользовался перерывом и предложил перейти к делу.

Синдик поперхнулся и несколько секунд молчал: видимо, «дело» оказалось труднее красноречия. Наконец он нашелся:

— Кто просит слова?

— Я.

— Пожалуйста, пожалуйста! — заторопился синдик.

— Я говорю от имени Палаты труда, — начал я, оформляя таким началом право гражданства ненавидимой этим собранием нашей организации. — Всем нам хорошо известно существующее тяжелое положение, которое создано, однако, не пролетариатом. Мы надеялись услышать здесь серьезные деловые предложения, но вместо этого услыхали патриотические разговоры о монархии и победе.

На этот раз прервали меня:

— Требуем уважения к нашим убеждениям. Отечество…

— Хватит! У нас и так уж голова забита вашим отечеством! Нам хлеба надо! — закричала прядильщица, член нашей комиссии.

— Правильно! Подавайте нам хлеба, а не речи! — отозвался другой рабочий представитель, одноглазый Джизлено.

— Мы желаем слышать реальные предложения и не терять времени понапрасну, — добавил я.

Синдик растерялся, не зная, как держаться и что сказать: предложения, очевидно, не были заготовлены. Один из присутствующих чиновников, председатель кассы взаимопомощи, попросил слова.

— Стыдно, что муниципальный совет приходит на подобное совещание, не выработав конкретных пожеланий. И это перед лицом наших противников — социалистов!.. Я сражался на фронте, я стою за существующий порядок, но я нахожу, что вы поступили неправильно, и открыто говорю это.

— Прошу не забывать, что вы обязаны относиться с уважением к синдику! — закричал синдик, красный от гнева.

— Вы думаете этим заткнуть мне рот, синьор командор? Ошибаетесь! — вспылил в свою очередь председатель кассы. Поднялся шум. Среди всеобщего смущения попросил слова комиссар.

— Я предлагаю, чтобы каждый высказался о мерах к улучшению создавшегося положения. Я со своей стороны полагаю, что надо отдать строгий приказ торговцам не повышать цен на продукты под страхом ответственности перед существующими законами.

— Я как раз собирался предложить это, — обрадовался синдик.

Один из разбогатевших за войну лавочников, однако, возражал:

— Надо предложить это оптовикам. Они диктуют нам цены и постоянно повышают их! Мы не можем торговать в убыток!

Страсти разгорались. Владелец чугунолитейного завода и многих других фабрик призывал к «единению» и «жертвам». «Кризис всеобщий, — говорил он. — Все должны терпеть его последствия… Возврат промышленности к работе в мирных условиях расстраивает рынок, и нужны огромные усилия, чтобы привести его в порядок. Владеющие деньгами помещают свои капиталы в промышленность с большой осторожностью вследствие вызванного требованиями рабочих и волнениями нарушения равновесия…»

— Вот так патриот!.. — воскликнул один из рабочих и прибавил словечко, от которого задрожали стекла.

— Ну-с, что же мы все-таки будем делать? — насмешливо спросил председатель кассы.

Синдик, красный, растерянный, поднялся и мелодраматически произнес:

— Так как мне здесь не оказывают должного почтения, я подаю в отставку! С этого момента я больше вам не синдик.

Но ожидаемого впечатления это заявление не произвело. Только один из рабочих-металлистов иронически пояснил:

— Теперь, когда запутался, хочет удрать. Видно, легче произносить речи, чем дело делать. И не стыдно вам, черт побери?

— Я подаю в отставку, — меланхолически повторил синдик, — и мои полномочия передаю рабочим, а не моим единомышленникам, которые оставляют меня одного в этот трудный момент. — И, обратясь ко мне, воскликнул: — Вам, в ваши руки я сдаю свои полномочия!

Никто из присутствующих в растерянности не произнес ни слова. И в этой тишине вдруг зазвучала «Бандьера Росса»…

Вперед, народ! К восстанию!

Красное знамя, красное знамя

Восторжествует…—

пели рабочие, толпившиеся внизу на площади.

Я оглядел зал. Какие это были напуганные, желтые и белые лица, с судорожными улыбками и ненавистью в глазах!

— Предлагаю муниципальному совету перейти в кабинет синдика и там обсудить конкретные мероприятия, — нашел наконец выход председатель кассы взаимопомощи.

Синдик и советники приняли предложение, и синдик первым поспешил в кабинет. Спустя некоторое время члены муниципального совета снова появились в зале, и синдик внес следующие предложения: установить твердые цены, снизить цены на пятьдесят процентов и… предложить Палате труда следить за выполнением этого постановления!

На площади толпа распевала:

Вперед, народ! Гремят пушки.

Революция, Революция!

Вперед, народ! Гремят пушки.

Революцию сделаем мы! —

и как припев: «Да здравствует Ленин!», «Долой короля!»

Под этот грозный прибой рабочей волны предложения муниципального совета были приняты без единого возражения, даже лавочники не протестовали.

Я попросил слова. Испуганные взгляды направились в мою сторону.

— Мы принимаем эти постановления, но при условии добавления к ним следующих пунктов.

И я зачитал наши четыре пункта.

Красное знамя

Восторжествует!

Да здравствует социализм

И свобода!—

гремело под окнами. Синдик позеленел.

— Вы, значит, не хотите принять наше постановление? Предложения Палаты труда равносильны отказу.

— Мы не можем его принять без гарантий, указанных нами. Ваши предложения без них — только надувательство рабочих масс.

— Это ваше последнее слово? — спросил синдик.

— Да! Потому что вы не сможете ни провести на деле твердые цены, ни заставить их снизить. Ваша блестящая идея сделать нас ответственными за исполнение ваших постановлений, не дав нам необходимых прав, показывает, что вы сами в этом не уверены и хотите предоставить нам расхлебывать кашу, которую вы заварили! Нет уж, следите сами за выполнением своих постановлений!

Внизу на площади шумели и свистели. Синдик заявил:

— Пора решать! Кто за предложение муниципального совета, пусть поднимет руку!

Все, кроме нашей комиссии, подняли руки.

— Теперь сообщим наше решение гражданам.

Служащие распахнули двери на балкон, нависший над бурлящей площадью.

Сильно побледневший синдик в сопровождении взволнованных советников вышел на балкон. Свистками, криками: «Долой!», «Хлеба!» — встретили его появление.

— Граждане! — начал дрожащим голосом синдик. — С завтрашнего дня устанавливаются твердые цены с согласия торговцев и одобрения местных властей. Цены снижаются на пятьдесят процентов.

— Знаем мы эти твердые цены! Пусть говорит рабочий комитет! Пусть выступит секретарь Палаты! — требовала толпа внизу.

Когда комиссия появилась в свою очередь на балконе, ее встретили дружными аплодисментами.

Раздались торжественные звуки «Интернационала»— и снова аплодисменты. Наконец я смог говорить.

— Мы передали ваши предложения совещанию. Они не были приняты. Вам предлагают еще раз твердые цены, которые, без всякого сомнения, будут так же проводиться в жизнь, как и прежде. Мы считаем это провокацией. Буржуазия, хотевшая войны, желает теперь, чтобы народ оплатил ее расходы.

Приближается время расплаты с виновниками войны и голода! Будьте готовы и дисциплинированны, ждите указаний партии и Конфедерации труда. Победим мы!

И так как к площади по одной из улиц направлялись солдаты, я добавил, повышая голос, чтобы и солдаты могли слышать:

— Подходят солдаты. Они такие же пролетарии и дети пролетариев, как и мы. Они не будут стрелять. Расходитесь по домам. Да здравствует революционная Россия! Да здравствует социализм!

Толпа разошлась с пением «Интернационала». Солдаты не произвели ни одного выстрела.

На следующий день повсюду были расклеены широковещательные сообщения о новых твердых ценах, а витрины и полки магазинов опустели.

Как быть? Партия не давала никаких указаний. Невозможно было начинать в маленьком городке самостоятельное выступление. Отдельные вспышки возмущения протекали стихийно.

Правительство перебрасывало свои силы из одного места в другое, подавляя беспорядки и опасаясь задерживать надолго солдат, в которых оно не было уверено.

Мы — я говорю о руководителях социалистической секции и Палаты труда Фоссано — агитировали и готовили массы в надежде, что партия примет наконец решение и выступит.

Теперь уже на всех заводах мы имели рабочие комитеты и делегатов от каждой мастерской.

Буржуазия медленно отступала, стараясь мстить из-за угла.

В городе был пущен слух, что я за «спасение магазинов» от ограбления получил от наших купцов десять тысяч лир.