Глава 40 Падение Клюзере и Росселя

Глава 40

Падение Клюзере и Росселя

Версальцы переменили тактику. Пользуясь громадным превосходством своей артиллерии, они перешли к сплошной бомбардировке позиций коммунаров. Под прикрытием огня траншеи версальцев беспрерывно продвигались вперед. Теперь Домбровский не отлучался с фронта. Поездки в Париж прекратились. Он не имел для этого времени, да и смысла не видел в этом: его требования о присылке подкреплений не встречали никакого отклика. По-прежнему никто ему не помогал, ни Клюзере, ни Россель, ни даже Делеклюз. Положение это в конце концов обратило на себя внимание Коммуны. Один из членов ее, тот, кто хоть изредка появлялся на фронте, Авриаль, настоял на вызове Клюзере на заседание Совета Коммуны. Там от него потребовали отчета о положении на фронте.

— Я только что оттуда вернулся, — сказал Клюзере, — усилия версальцев тщетны. Правда, они наседают на форт Исси и даже заняли расположенные рядом кладбище и парк. Не могу скрыть от вас, граждане члены Коммуны, что комендант форта впал в панику. К счастью, там в этот момент появился я и организовал защиту…

Его прервали возмущенные крики. Уверенный тон и наигранный пафос перестали действовать на членов Коммуны. От него потребовали объяснений, почему он не посылает подкреплений Домбровскому. Клюзере ударился в туманные стратегические рассуждения. Его снова прервали. По рукам пошло выпущенное Клюзере воззвание к гражданам Парижа о том, чтобы верховную власть вручить ему, Клюзере. Воззвание это не успело выйти из типографии. Клюзере, чувствуя, что гибнет, принялся неумеренно хвалить Домбровского. Это его не спасло. Он был арестован и заключен в тюрьму Мазас.

Встал вопрос: кому быть военным делегатом? Малон произнес похвальное слово Росселю. Его поддержал Шарль Жерарден. На то обстоятельство, что он был ближайшим другом Росселя, никто не обратил внимания. Выступление Делеклюза в поддержку Росселя решило дело. Военным делегатом был назначен Россель.

Его вызвали в ратушу, где заседала Коммуна. Он поблагодарил за высокую честь и принял назначение. Его скромные, сдержанные манеры произвели благоприятное впечатление. Он сказал:

— Я принимаю эти тяжелые обязанности, но я нуждаюсь в вашем сотрудничестве, самом полном, чтоб не пасть под тяжестью обстоятельств.

Член Коммуны Журд задал вопрос:

— Что вы будете делать, когда займете место Клюзере?

Россель простер руку.

— Граждане члены Коммуны! — сказал он. — Ресурсы революционного Парижа неисчерпаемы. И человеческие, и материальные. Но они использованы едва ли на одну десятую. (Крики одобрения.) Париж, в сущности, неприступен. Это едва ли не самая мощная крепость Европы, а стало быть, и мира. Наша революция умножила силы Парижа. У нас великолепные командиры. Я их не называю, вы их сами знаете. У нас великолепные обстрелянные войска. Чем объясняются последние поражения? У нас царила, если можно так выразиться, организованная дезорганизация. (Крики одобрения.) Я был начальником штаба, но руки мои были связаны бывшим военным делегатом, который не терпел никакого вмешательства и в то же время сам ничего не делал. Почему? Не знаю. Это ваше дело исследовать причины предшествующих событий. Мое дело — действовать. К этому я и приступаю с сегодняшнего же дня, ибо медлить долее нельзя!

Эта речь закончилась под восторженные аплодисменты. Члены Коммуны поздравляли друг друга с ценным приобретением в лице Росселя.

Уже на улице, после заседания, когда члены Коммуны расходились, оживленно обсуждая события дня, Авриаль сказал шедшему рядом с ним Журду:

— А в общем-то, дорогой Журд, на ваш вопрос Россель так и не ответил.

На что Журд несколько удивленно протянул:

— А ведь в самом деле… Почему же мы так им восхищались?..

Тьер воевал не только оружием, но и золотом. Он был глубоко убежден, что если против оружия еще и можно выстоять, то золоту никто не в силах сопротивляться. Неподкупность членов Коммуны он объяснял их фанатичностью. Что касается генерала Домбровского, то его, по мнению Тьера, купить нетрудно. Все дело только в сумме. Неудачу Пшибыльского и Залеского он объяснял их деловой неловкостью. Гораздо более солидное впечатление произвел на него некто Вейссе. Министр внутренних дел Пикар тоже склонялся к тому, чтобы поручить ему «Операцию — Домбровский».

— Макс Вейссе не политик, а делец. А здесь именно такой и нужен. Идеологи полезны, когда речь идет о пропаганде. А для купли и продажи нам потребны люди с коммерческой жилкой, — заявил Пикар.

Собственно, Вейссе поначалу и в помыслах не имел ввязаться в политическую комбинацию, задуманную Тьером. Он явился к Пикару с предложением поставлять для версальской армии провиант и фураж. Но Пикар после провала всех своих агентов почуял в этом жуликоватом дельце нужного человека. Самый подход Вейссе к «Операции — Домбровский» обнадежил Пикара. Вейссе организовал своего рода коммерческое «Товарищество на паях».

Ему удалось вовлечь в свое предприятие видных версальских деятелей. Адмирал Сессе (правда, о нем говорили, что он окончательно впал в маразм), Бартелеми Сент-Илер, Ле-Мер де Бофон, Тронсен-Дюмерсан да и сам Пикар сделали крупные взносы в кассу Вейссе, которая помещалась у него в кармане. Таким путем ему удалось собрать тридцать две тысячи франков на «организационные расходы», как он говорил. Всем пайщикам Вейссе обещал после завершения «Операции — Домбровский» выдать солидные дивиденды. Откуда он взял бы их? Из той суммы, которая была ассигнована Тьером на подкуп генерала Домбровского. Сумма немалая: полтора миллиона франков. Вейссе считал, что Домбровский удовольствуется и полумиллионом.

Вейссе был переброшен в Париж. Здесь он подкатился к одному из адъютантов Домбровского, эльзасцу Гюцингеру. В перерыве между боями Домбровский принял Вейссе. Услышав его предложение, Домбровский потянулся рукой к кобуре. Но рука его остановилась на полдороге. Ему пришла в голову одна идея.

— Хорошо, я подумаю, — сказал он Вейссе.

Шпион-коммерсант удалился, довольно потирая руки.

Домбровский немедленно потребовал созвать Комитет общественного спасения, недавно организованный. Он просил также прибыть туда Росселя и Врублевского.

— Мой план таков, — заявил Домбровский, когда все собрались. — Я притворюсь, что согласен на предложение Тьера. Для придания правдоподобности я немного поторгуюсь…

— Где происходят ваши свидания с этим мерзавцем? — придирчиво спросил Феликс Пиа, которого Домбровский недолюбливал, считая его крикуном и пустомелей.

— Улица Мишодьер, 8, недалеко от Пассажа Шуазель. Кстати, именно там, как я попутно выяснил, происходит вербовка версальских изменников. Я узнал их имена. Вот они.

С этими словами Домбровский положил на стол исписанный лист бумаги.

— Можно продолжать? — спросил он, обводя глазами присутствующих.

Получив согласие, он продолжал:

— Я скажу этому типу Вейссе, что я согласен открыть версальцам одни из ворот Парижа. Неподалеку от ворот я устрою засаду. Когда версальцы войдут, я думаю, в количестве двух или даже трех корпусов, мы внезапным нападением уничтожим их. Это и есть мой план, своеобразный троянский конь, вывернутый наизнанку.

— Сколько людей вам нужно? — спросил Делеклюз.

— Не менее двадцати тысяч пехотинцев и не менее пятисот артиллеристов с соответствующим количеством орудий.

— Блестящий план! — вскричал Россель.

К мнению военного делегата присоединились и остальные члены Комитета общественного спасения — Эд, Арно, Гамбон, Бильоре.

— У меня вопрос, — заявил Врублевский.

Домбровский с интересом посмотрел на старого товарища. Тот повернулся к Росселю.

— Скажите, гражданин военный делегат, — сказал Врублевский, — вы сможете предоставить генералу Домбровскому то количество людей, которое он просит?

— За этим остановки не будет, — уверенно ответил Россель.

Уже все расходились, когда Феликс Пиа вдруг крикнул своим тонким, срывающимся голосом:

— Нравственно ли это?

Никто не обратил на него внимания.

Домбровский попросил Росселя прислать людей для засады за сутки до впуска версальцев. Россель обещал. Когда пришел назначенный день, вместо двадцати тысяч пехотинцев пришли три тысячи и вместо пятисот артиллеристов — пятьдесят. План Домбровского рухнул.

Нахмуренные брови Росселя, его четкая манера выражаться, его скупые резкие жесты говорили о том, что перед вами энергичный человек. «Ты рожден быть диктатором», — говорил его друг и поклонник Жерарден. Да и вообще не было недостатка в советчиках, которые нашептывали Росселю, что они ждут от него нового восемнадцатого брюмера. Никто из них не подозревал, что душевное существо Луи Росселя совсем не соответствовало его внешности: он был нерешителен, склонен к колебаниям, поверхностен, подвержен влиянию момента, мимолетного настроения. Домбровский быстро разгадал его.

— При всей мужественной наружности нашего нового военного делегата, — сказал он Врублевскому, — он по натуре своей баба, и притом довольно капризная.

Сменив Клюзере, Россель ничего не переменил в системе его управления, если только это можно было назвать системой. По-прежнему военный делегат не мог изобрести новой тактики для отражения натиска версальцев. То, что казалось в Росселе силой, на поверку оказалось просто педантизмом. Он был кабинетным стратегом, передвигавшим фигурки на карте. К тому же он был высокомерен и не допускал контакта между собой и проливавшими кровь фронтовиками.

В результате яростных атак, несмотря на героическую защиту коммунаров, 9 мая версальцы овладели фортом Исси. В этот день Россель предстал перед Центральным комитетом Национальной гвардии, который вызвал его для объяснений. Он обещал Центральному комитету, что завтра предпримет решительное наступление на Версаль через Кламарский вокзал, расположенный между фортами Исси и Ванв.

Он этого не сделал. В Коммуну пришли защитники фортов инженер Рист и командир 141-го батальона Жульен. Они умоляли Росселя о присылке снарядов и хлеба. Он ответил им:

— Я вправе расстрелять вас за то, что вы покинули свой пост.

Жульен с забинтованным плечом (его ранило разрывной пулей) ответил:

— Я не знаю, вправе ли вы, гражданин военный делегат, занимать ваш пост.

Россель не посмел арестовать его. Вместо ответа он принялся цитировать произведения Карно, революционера 1791 года.

На следующий день парижане были поражены заявлением Росселя. Оно было напечатано во всех газетах и расклеено на стенах домов:

«Граждане члены Коммуны! Вы назначили меня военным делегатом. Отныне я считаю, что более не могу нести ответственность за командование там, где все уклоняются от боя и никто мне не повинуется. Я пытался организовать артиллерию, Коммуна уклонилась и не приняла никакого решения. Неприятель предпринял на форт Исси ряд рискованных и неблагоразумных атак, за которые я покарал бы его, если бы я имел в своем распоряжении хотя бы незначительные военные силы. Для меня существуют лишь две линии поведения: мне остается или уничтожить препятствия, мешающие моей деятельности, или удалиться. Препятствия я не могу уничтожить — их источник в вашей слабости. Я удаляюсь. Я готов к аресту и имею честь просить вас приготовить мне камеру в тюрьме Мазас».

Парижане не знали, чему больше удивляться: неспособности Росселя, глупости ли его, или самохвальству? Но тут была и еще одна сторона: это странное заявление, опубликованное Росселем в газетах, молниеносно стало известно в Версале и таким образом выдало противнику слабые стороны Коммуны. Это было равносильно измене.

Так это и расценила Коммуна. Пиа вскричал:

— Я вам говорил, что он изменник! Вы не хотели мне верить.

Постановили: арестовать Росселя. Его оставили до заключения в тюрьму под надзором Шарля Жерардена, его ближайшего друга. Тот не замедлил выпустить его. Россель вышел на улицу, вскочил в проезжающий фиакр и исчез.

Коммуне не оставалось ничего другого, как обнародовать прокламацию:

«…Измена прокралась в наши ряды… Сдача форта Исси, о чем сообщил в своем бесстыдном воззвании подлец Россель, предавший этот бастион, только первый акт драмы… После потери Исси готовится заговор монархистов… Все нити заговора в наших руках. Большая часть заговорщиков арестована…»

Прочтя это воззвание, Домбровский пожал плечами и переглянулся с Врублевским.

— Какие они дети! — сказал Ярослав. — Я думал, что наивность — это национальная черта польских революционеров. Но вот перед нами самая передовая нация Европы. Они еще более доверчивы и неблагоразумны, чем были мы в шестьдесят третьем году.

— Но ведь это и есть, — сказал Врублевский, — признак душевной чистоты и благородства помыслов. Это и есть отличительная черта революционеров независимо от их национальной принадлежности…

— Кто же теперь будет военным делегатом?

— Тот, кто должен был быть им с самого начала.

— Делеклюз?! — вскричал Домбровский.

— Да.

— Я вижу, это тебя не радует. Почему?

— Поздно, Ярослав…

Делеклюз вступил в обязанности военного делегата одиннадцатого мая.

Уже на следующий день он смог обрадовать парижан победой. Маленькой, частной, но все же победой. Ночью Домбровский, став во главе своего любимого батальона, выбил версальцев из парка Саблонвилль. Коммуна в тот же день опубликовала приказ:

«128-й батальон заслужил признательность республики и Коммуны».

В этот же день организованный в Швейцарии отряд Красного Креста вывез из Парижа через немецкие расположения группу женщин и детей. Среди них была Пеля Домбровская с детьми. Это было сделано вопреки сопротивлению Тьера. Прогрессивная общественность Европы была на стороне восставших парижан. Маркс писал в эти дни:

«Коммуна присоединила к Франции рабочих всего мира».

Это не было только словами. Немецкий социалист Вильгельм Либкнехт приветствовал Коммуну. На весь мир прогремели слова Августа Бебеля, сказанные им в германском рейхстаге:

— Весь европейский пролетариат и все, в чьей груди не остыло стремление к свободе, смотрят сейчас на Париж. Боевой лозунг парижского пролетариата «Смерть нужде и праздности» станет боевым лозунгом всего европейского пролетариата.

Бисмарк не замедлил обвинить Бебеля в государственной измене.

Домбровский едва успел попрощаться с женой и детьми. Условились встретиться в Лозанне.

— Когда? — спросила Пеля.

Ярослав развел руками.