Глава 29 Выстрел
Глава 29
Выстрел
— Еле пробрался через улицу Риволи, — сообщил Домбровский, вернувшись вечером домой.
— В эти дни выставки я предпочитаю к Марсовому полю не подходить, — сказал Врублевский.
— Не только Марсово поле! — воскликнула Пеля. — И авеню Опера, и улица Сент-Оноре, и набережная — все это забито народом. Давка, пьяные, лошади давят людей. Это какое-то безумие!
— Герцен назвал парижскую выставку «всемирный толкун», — заметил, улыбаясь, Домбровский.
— А шпионов сколько! — сказал Врублевский. — Для них такая толпа — пожива.
— А за кем они шпионят? — робко осведомился Березовский.
— Не только поляки, — сказал Домбровский, — но и многие французы кричали: «Vive la Pologne!»[15] Шпионы, среди которых, кстати, немало переодетых русских жандармов, прибывших в Париж вместе со своим шефом, графом Шуваловым, хватали кричавших людей, избивали их в подворотнях, тащили в часть, выдавали за воров. Но этот клич «Vive la Pologne!» летел над улицами Парижа.
Березовский напряженно слушал. Кровь то приливала к его щекам, то отливала.
— Антоний, тебе нехорошо? — заботливо спросила Пеля.
— Нет, ничего, благодарю вас, пани Пелагия, — сказал юноша. — Я только не пойму, почему вдруг кричали «Vive la Pologne»?
— Что ж тут непонятного? — пожал плечами Домбровский. — Кричали во время проезда по улицам венценосного гостя, соизволившего прибыть на Всемирную выставку. Вряд ли эта форма приветствия пришлась по вкусу русскому императору.
Антоний встал.
— Александр II здесь? В Париже? — спросил он с глубоким удивлением.
— Да их тут немало набралось монархов со всей Европы, — заметил Врублевский.
— Пахнет войной, — вдруг сказал Валентин, до тех пор молча сидевший в углу.
— Разверзлись уста великого молчальника, — засмеялся Домбровский. — Ну, уж договаривай: с кем война, из-за чего? И что от этого нам, полякам?
— Бисмарку война на руку, — неохотно ответил Валентин.
Домбровский сделался серьезным.
— Ты прав, Валентин, — сказал он. — После победоносных войн против Дании и Австрии Пруссия мечтает раздавить Францию. Это ей необходимо, чтобы окончательно объединить Германию и стать во главе ее. Ничего хорошего для поляков я от этого не жду.
Березовский вдруг стал прощаться. Его удерживали, но он, сославшись на нездоровье, быстро ушел.
— Валерий, ты поговорил с ним? — спросил Домбровский.
— Да, — ответил Врублевский. — Но…
Он развел руками.
— Что? Не хочет слушать?
— Да нет. Как будто и соглашается. Подтверждает, что повседневная, систематическая работа организатора и агитатора необходима, что надо пойти в гущу народную и так далее. А вместе с тем есть у него какая-то потаенная мысль. Он производит впечатление одержимого. Не знаю, понятно ли это вам, друзья.
— Я послежу за мальчиком, — сказал Валентин.
Александр II сидел в роскошных покоях, отведенных ему Наполеоном III в Тюильрийском дворце. Он тоскливо посматривал сквозь широкое окно на раскинувшуюся перед ним площадь Согласия. Дурное настроение царя происходило от нескольких причин. Во-первых, на этой площади был гильотинирован Людовик XVI. Александр находил по меньшей мере бестактным со стороны этого parvenu[16] Наполеона поселить его в таком месте. Во-вторых, русского императора донимала удушливая июньская жара и он то и дело отирал платком взмокшее лицо. В-третьих, любые письменные занятия вызывали в нем скуку и отвращение. А сейчас именно к этому он приневолил себя: писал письмо сыну, наследнику-цесаревичу Александру. Специальный курьер вот уже часа два томился в передней, дожидаясь царской почты в Санкт-Петербург.
…«Выставка, мой друк, мало интересна», — писал венценосец, не очень точно придерживаясь правил российской орфографии.
Хоть воспитателем Александра II был прославленный литератор Василий Андреевич Жуковский, в грамотности царь не был силен. «Важно, — говаривал Жуковский, — быть не ученым, а просвещенным».
«Дела тут мало, — выжимал из себя строки царь, — а всего более всяких западных дурачифств. Всех удивил наш русский археологический отдел и копии с древних икон. В протчем вчера был премилый вечер: оперетта, потом боже царя храни, потом презабавные клоуны».
Написав это, император в изнеможении откинулся на спинку. Собственно, на этом письмо можно бы и закончить, но надо прибавить несколько назидательных слов. Александр оглянулся на императрицу Марию Александровну, мирно дремавшую в кресле с французским романом в руке. А хоть бы она и не спала, что толку с нее! Вот если бы рядом с царем вместо этой гессен-дармштадтской дурехи была та, которую Александр считал своей истинной супругой, — княгиня Долгорукова, женщина тонкого, энергичного ума…
Царь вздохнул и, взявшись за перо, продолжал:
«В мое отсутствие придерживайся советов профессора Победоносцева Константина Петровича. Молодежь воображает, что она умнее всех. Александр, помни, что ты должен быть военный в душе, без чево ты будешь потерян в нашем веке».
Ну-с, родительские наставления преподаны, теперь несколько заключительных слов:
«Принимают нас хорошо, однако французы суть французы. Императрица Евгения, урожденная Монтихо графиня Тэба, бог ее знает из какого рода, знатность ее сумнительна, а о репутации уж не говорю. Император Наполеон вчера преподнес мне два тома своего сочинения: „Histore de Jules Cesar“.[17] Даподлинно известно, что написали их люди поумнее и пообразованнее, чем он. Что за фигляр этот Наполеон!»
Запечатывая перстнем письмо, император Александр II не мог, конечно, знать, что в это же самое время в других покоях того же дворца император Наполеон III говорил своему премьер-министру Эжену Руэру:
— Что за дурак этот Александр!
Жара не спадала. Несмотря на это, Антоний Березовский пришел утром на работу в пальто. Посыпались насмешки. Антоний отмалчивался. Он ускользнул с работы раньше всех, Валентин не мог найти его.
Антоний отправился на Мон-де-Пьетэ в ломбард. Как он ни просил, больше восьми франков ему за пальто не дали. Он сгреб эту жалкую кучку монет и скорым шагом пошел на улицу Сент-Оноре, где, как он знал, был маленький оружейный магазин. Там он долго торговался. В конце концов хозяин всучил ему за восемь франков паршивенький двуствольный пистолет. Антоний сунул его в карман и поспешил на авеню Елисейские поля.
Газеты каждое утро публиковали программу времяпрепровождения монархов на предстоящий день. Сегодня после прогулки по Булонскому лесу они должны были посетить богослужение в соборе Нотр-Дам. Антоний рассчитал, что они поедут по Елисейским полям до площади Согласия и оттуда по набережным мимо Лувра к собору. Антоний задумался: где ж ему выгоднее всего поджидать их? Площадь Согласия слишком велика, у Нового моста, наоборот, тесновато, не развернешься. А лучше всего стать на маленькой площади Круглая Точка, которая находится посреди Елисейских полей, на равном почти расстоянии от площади Звезды и площади Согласия. Лучше, пожалуй, не придумаешь. Царственный кортеж никак ее не минует.
На Круглой Точке тоже, конечно, был народ, но не так уж много его. Березовский стал протискиваться в первые ряды. Послышались возгласы:
— Куда? Куда?
— У тебя что — контрамарка от префекта?
— Ты длинный, тебе и сзади видно.
Антоний пробормотал:
— Мне надо прошение подать…
Люди смягчились:
— Пропустите его.
— Ладно уж, иди.
— Видать, у парня беда.
В это время ажаны стали оттеснять народ, справа раздались крики:
— Едут!..
Показался отряд гусаров, потом казаки на низкорослых конях, возбудившие всеобщий интерес. Антоний не ощущал никакого волнения. И даже удивился тому, что так спокоен. Но вспомнив виселицы над рекой Вепш, тело брата, качающееся в петле, он застонал и ощупал в кармане рукоять пистолета. Она была теплой и чуть влажной, оттого что вспотела сжимавшая ее рука. «Значит, я все-таки волнуюсь», — подумал Антоний и стиснул зубы. Теперь ему хотелось — нет, ему нужно было стать спокойным.
Показалась коляска с императорами. Какое невезение! С того края коляски, который ближе к Антонию, сидел Наполеон. Это увеличивало расстояние, которое должна пролететь пуля до Александра. Кроме того, следовало стать несколько боком и целиться наискосок. Антоний переменил положение. Соседи зашевелились.
— Иди, иди сюда, парень.
— Вот стань между этими двумя коровами.
(«Коровами» в Париже называли ажанов, то есть полицейских.)
— Нечего рот разевать, пропусти парня, у него дело.
Рядом с коляской гарцевали два сопровождавших ее всадника: со стороны Александра шеф жандармов граф Шувалов, со стороны Наполеона шталмейстер французского двора барон Рембо.
Вокруг Антония раздались голоса:
— Ну давай, парень, свое прошение!
— Самый момент!
— Кидай его прямо в коляску!
Антоний выступил вперед и выхватил из кармана руку с пистолетом.
Сзади кто-то ахнул.
Увидел Антония и шталмейстер Рембо. Он тотчас повернул коня и загородил им коляску. В этот момент Антоний, крикнув тонким, срывающимся голосом: «Niech ?yje Polska!»,[18] выстрелил. Пуля попала лошади в морду. Из раны хлынула кровь. Лошадь прянула назад и открыла коляску. Антоний выстрелил из другого ствола, но дрянной пистолет разорвался у него в руке. Куски металла впились Антонию в плечо. Коляска помчалась вперед. Подскочившие полицейские схватили Антония и, раздвигая толпу, потащили его куда-то.