Глава 19 Дело под Будой

Глава 19

Дело под Будой

Посреди ночи в квартире доктора Боркевича раздался звонок. Доктор еще не спал, он работал в своем кабинете. Несмотря на тревожные события, волновавшие Польшу, доктор Боркевич продолжал трудиться над своей диссертацией «О патологии грудино-ключично-сосковой мышцы в связи с возрастными изменениями». По всей стране бушевало восстание, лучшие люди Польши и России поднялись на борьбу с царизмом, военно-полевые суды выносили жестокие приговоры, в цитадели томились польские революционеры, варшавская ночь то и дело оглашалась выстрелами. А тут, в кабинете, было тихо и мирно. Доктор Боркевич увлеченно скрипел пером.

Не спала и пани Боркевич, томимая бессонницей и беспокойными мыслями о сыне. Правда, мальчик сейчас здесь, он спит в своей комнате богатырским сном, сном юности. Но целыми днями он пропадает бог весть где, связался с этими неистовыми ребятами из подполья… Не то чтобы пани Боркевич была против патриотов. Боже сохрани! Разве доктор Боркевич не сделал несколько крупных взносов в фонд освобождения Польши! И готов сделать еще, но только деньгами, а не сыном, единственным нашим мальчиком, золотоволосым Мареком, таким еще ребенком в свои восемнадцать лет!

И вот этот звонок в ночи… Коротенький, словно бы робкий… Конечно, бывало, что доктора Боркевича вызывали к больному и посреди ночи. Но тогда звонок был настойчивый, требовательный.

Супруги Боркевич одновременно оказались у дверей. Доктор, раздосадованный тем, что его оторвали от любимой работы, спросил сердито:

— Кто там?

Тихий, как бы извиняющийся голос из-за двери:

— Это я… Щепан…

— Какой еще Щепан?

— Щепан Михалюк… Товарищ Марека… Пожалуйста, откройте, очень нужно!

Доктор переглянулся с женой и открыл все четыре засова.

— Слушайте, молодой человек… — начал доктор, когда Щепан вошел в прихожую, взволнованно сминая в руках свою шапку.

Но, к удивлению Боркевичей, Щепан, всегда такой робкий и конфузливый, не отвечая им, прошел прямо в комнату Марека.

Здесь он растолкал его и, когда Марек наконец открыл глаза, удивленно тараща их на Щепана и еще не зная, видит ли все во сне или наяву, проговорил задыхающимся шепотом:

— Марек, собирайся! Приказ капитана! Начинается дело…

Получив распоряжение Временного правительства — «Жонда», как все его называли в Польше, капитан Валерий Ремишевский начал отправлять «Варшавских ребят» то в одиночку, то мелкими партиями к Бабицкому лесу. Но через некоторое время пришлось это прекратить. По-видимому, царская полиция что-то разнюхала. То ли ей бросилось в глаза оживленное движение молодежи из Варшавы. То ли из цитадели просочились какие-то смутные сведения о намерениях Домбровского. Во всяком случае, бдительность полиции возросла как внутри города, так и снаружи. Варшава была окружена плотным кольцом казацких патрулей. Выход из города стал не только опасным, но и просто невозможным.

Капитан Ремишевский успел к этому времени сосредоточить в Бабицком лесу не более трети своего отряда. А между тем близилась всенощная — ночь восстания в цитадели. Следовало принять срочные меры. Капитан Ремишевский доложил о своих затруднениях Временному правительству. И оно нашло выход из положения. Обратились к железнодорожникам. Рабочие Варшавско-Венской дороги охотно пошли навстречу революционерам. С их помощью большая часть отряда погрузилась тайком от полиции в товарные вагоны. Их опечатали и запломбировали. «Варшавские ребята» благополучно проехали сквозь казацкое кольцо, высадились на ближайшей станции и отсюда пешим ходом пробрались на сборный пункт в Бабицком лесу. Вся эта операция была проведена в два дня так осторожно и ловко, что полиция о ней и не подозревала.

Таким образом, все для осуществления плана Домбровского было подготовлено. И тем не менее цитадель не восстала. Домбровский и Шварце при всем их революционном пыле и заразительном красноречии не сумели склонить польских узников к восстанию. Согласились лишь несколько человек. Остальные побоялись. А с ничтожной кучкой людей нечего было и думать о том, чтобы предпринять столь опасное, отчаянно трудное предприятие. Домбровский со скорбью и бессильным гневом вынужден был отказаться от него. Однако слишком много народу было в него посвящено. Слухи глухие, неясные, но оттого тем более волнующие, — не то о замыслах Домбровского, не то о сосредоточении повстанцев у Бабицкого леса — побудили царские власти к быстрым и решительным действиям.

На второй день пасхи, тринадцатого апреля, Волынский гвардейский полк, расположенный в Варшаве, устроил в своих казармах бал. Мажорные громы духового оркестра, вылетавшие из окон, топот пляшущих ног, звон бокалов, песни, шумные здравицы звучали трагическим контрастом на фоне угрюмого молчания всей Варшавы.

В полночь командир полка генерал Крюденер, не прерывая праздника, отозвал в сторону нескольких офицеров и шепотом сообщил им приказ: «Незамедлительно первой и второй ротам выступить в направлении к деревне Окаленя и войти в Бабицкий лес, где, по поступившим сведениям, сосредоточилась крупная банда повстанцев. Совместно с пехотой будут действовать эскадрон Гродненского лейб-гвардии гусарского полка и сотня Донского казачьего полка. Командовать группой буду я…»

В половине третьего ночи на варшавских улицах послышался дробный топот и отрывистые слова команды: группа генерала Крюденера общим числом до пятисот штыков и сабель двинулась в поисках «Варшавских ребят».

Ночь была очень темная. Звезд за низкими тучами не было видно. Когда городские дома остались позади и открылись широкие безлесные пространства, люди отряда увидели, что впереди на горизонте вспыхивают огни. Солдатами овладело тревожное беспокойство. Оно усилилось, когда заметили, что такие же огни мелькают и позади, в стороне Варшавы, оставшейся в тылу. Воображение генерала Крюденера разыгралось.

— Это повстанцы из Варшавы, — сказал он командирам подразделений, — сигнализируют своей банде о том, что мы к ней приближаемся…

На самом деле это были зарницы. Весна в том году пришла рано. Необычайно душная апрельская ночь была насыщена электричеством.

Только к утру Ремишевский узнал о продвижении к Бабицкому лесу крупных сил неприятеля. В отряде «Варшавские ребята» в это время собралось не более трехсот человек, еще как следует не организованных, плохо обученных и вооруженных главным образом косами. О сопротивлении приближавшейся группе царских войск нельзя было и думать. Помыслы Ремишевского клонились единственно к тому, как бы уберечь от верной гибели его отряд.

Наскоро позавтракав в Трускове, отряд «Варшавские ребята» спешно двинулся из леса. Пыль, подымавшаяся над песчаной дорогой, затрудняла видимость. Капитан Ремишевский, шедший в середине отряда, старался не показать, что он болен. Сделали привал у Буды Заборовской. Местность здесь благоприятствовала обороне. Высокие крутые песчаные холмы, поросшие густыми кустами и окруженные болотами, составляли отличное прикрытие. Быть может, если бы отряд остался здесь, он избегнул бы трагического конца. Но Ремишевский приказал двигаться дальше. Беспокойство за доверенные ему сотни молодых жизней гнало вперед. К тому же болезненное состояние лишало его мысли обычной четкости и решительности. А кроме капитана, в отряде не было ни одного человека с военным опытом. Все, что знал его помощник Стахурский, — это строевое учение в мирное время. Он безоговорочно согласился с неосторожным решением Ремишевского двинуться по Сохачевской дороге к Заборовскому лесу и там укрыться. В этом тоже был известный смысл. Но целый ряд несчастливых случайностей обрушился на «Варшавских ребят».

Генерал Крюденер со своей группой дошел до Бабицкого леса. Здесь он рассчитывал застигнуть повстанцев. Гусары и казаки оцепили лес. Сам Крюденер во главе двух пехотных рот вошел в него, соблюдая все предосторожности. Они оказались излишними: лес был пуст. Если бы генерал двинулся тут же по Сохачевской дороге, он сразу бы догнал отряд Ремишевского. Вместо этого он повернул на юг, к Липкову, решив почему-то, что повстанцы укрылись в соседней Пуще Кампиновской. Разумеется, и тут он не нашел повстанцев.

— Господа офицеры, — сказал он, собрав вокруг себя командиров подразделений, — очевидно, сведения о пребывании здесь повстанцев лишены основания. Считаю операцию законченной. Даю для отдыха пятнадцать минут, после чего возвращаемся в Варшаву. Полагаю, что разведчики за это время вернутся.

Решение это было принято большинством офицеров не без удовольствия.

Тем временем разъезд гусаров-разведчиков под командой ротмистра Иванова завернул в деревушку Трусково, где сегодня на рассвете завтракали «Варшавские ребята». Следы этого без труда обнаружили разведчики. В то же время другой разъезд — казацкий — на опушке Заборовского леса обнаружил подводу. Возница после допроса с пристрастием показал, что в лесу находятся повстанцы.

Извещенный обо всем этом, генерал Крюденер круто переменил решение.

Группа двинулась к Заборовскому лесу. Командир эскадрона гусаров Кушаков первый обнаружил повстанцев. Завязалась перестрелка. Подоспел Крюденер с пехотой.

Капитан Ремишевский чувствовал себя до того плохо, что не мог стоять. Он командовал, сидя на пне. По его приказу люди сформировались в каре. В первом ряду его стояли немногочисленные стрелки, которыми командовал юнкер Стахурский. За ними выстроились косинеры. Среди них были Марек и Щепан. Они держались рядом. Каре двинулось в глубь леса под выстрелами неприятеля. Марек дрожал от возбуждения. Щепан шептал ему какие-то успокоительные слова, неслышные из-за стрельбы. Сам он нисколько не боялся.

Гусары ворвались в лес и остановили каре. Стороны сблизились. Русские пехотинцы перестали стрелять, опасаясь поразить своих. Гусарам, несмотря на все их усилия, не удавалось врубиться в каре и расстроить его ряды.

Крюденер двинул пехотинцев. Это были закаленные солдаты, ветераны крымской и кавказской войн. Они легко разметали ряды храбрых, но неопытных польских юношей. Столкновение превратилось в хаотичный рукопашный бой, жестокий с обеих сторон. Пленных не брали.

Ремишевский пал в самом начале боя от меткой пули солдата. Гибель его не имела влияния на течение боя, ибо командовать в этой кровавой каше было невозможно. Пали и оба друга, Марек и Щепан, сражавшиеся рядом. Бой был недолог, не более получаса продолжался он. В плен было взято только одиннадцать повстанцев. Офицеры с трудом вырвали их из рук солдат, ожесточившихся отчаянным сопротивлением поляков.

Весть об этом несчастном бое быстро достигла Варшавы, где у всех «Варшавских ребят» были родные.

Генерал Крюденер имел бестактность вернуться в Варшаву с музыкой и песнями. Бойня эта была представлена царскими властями как блистательная победа. Супруга наместника, великого князя Константина, протянула руку для поцелуя всем гусарским унтерам. Сам наместник одарил каждого солдата рублем. Император телеграммой из Петербурга благодарил волынцев и гродненцев за «молодецкое дело», а генералу Крюденеру пожаловал золотую саблю с надписью «За храбрость».

Сведения о расправе с «Варшавскими ребятами» проникли сквозь стены цитадели. Польские узники надели траурные повязки. Некоторые из заключенных не удержались от упреков в адрес Домбровского. Раздавались проклятия в адрес русских.

— Вы отказались пойти за мной и вы же сейчас меня упрекаете, — с горечью сказал им Домбровский.

— Лучшая часть русских с нами, — добавил Шварце. — Вините в попрании Польши не русских, вините царизм…

Шли бои. Пеля не принимала в них участия, боясь навлечь подозрения на Ярослава. Теперь их свидания проходили под усиленным контролем. И все же Пеле удалось сообщить Ярославу, пользуясь их условным конспиративным языком, что Вашковский осуществил план захвата денег в варшавском казначействе и конфисковал половину хранившихся там сумм.

Состоялось еще одно судебное заседание. И снова Домбровский вышел оправданным. И снова его не освободили. Он считал, что власти боятся выпустить его в восставшую Польшу. Может быть, действительно в этом была истинная причина продолжавшегося заключения дважды оправданного человека.

В апреле 1864 года Домбровский подал прошение о том, что хочет обвенчаться с Пелагией Згличинской. Эта грустная церемония состоялась в тюремном костеле. Как только она закончилась, Домбровского немедленно водворили обратно в камеру…