Глава 34 Черепахи тянутся к морю

Глава 34

Черепахи тянутся к морю

Домбровский хорошо знал всех их, этих рабочих и служащих, ставших генералами Коммуны, и литейщика Дюваля, и студента Эда, и учителя Ля Сесилиа. Пожалуй, самым профессиональным из них был наборщик Бержере. Пусть он легкомыслен и самонадеян. Все ж таки в регулярной армии он отбывал службу унтер-офицером. А Домбровский считал, что армия — это профессия, притом не из самых легких. Поэтому он неодобрительно покачал головой, когда узнал, что двадцать девятого марта Совет Коммуны заменил постоянную армию всеобщим вооружением народа.

Второго апреля Париж вздрогнул: загрохотали версальские пушки. Тьер пошел в наступление на город Коммуны. В тот же час Домбровский, как и обещал, предложил Совету Коммуны свои услуги. В рекомендациях у него не было недостатка. Член Интернационала Авриаль советовал поручить ему командование армией. Клюзере, человек с непроницаемым лицом, ведавший всеми военными делами, не согласился с этим и назначил Домбровского начальником одного из легионов. Домбровский молча взял под козырек и пошел в свою часть.

Он знал, что на следующий день назначено наступление на версальцев — первая военная операция Коммуны. В штабе плохо хранили военные тайны. Домбровского не привлекли к разработке операции. Однако план ее не представлял для него секрета. Дюваль рассказал ему. На клочке бумаги, сидя в квартирке Домбровского, Дюваль набросал схему завтрашнего дела:

— Понимаешь, Домбровский? Это просто, но сильно. Я командую левым флангом. Эд — центром, Бержере — правым флангом, его поддерживает Флуранс. Эд идет через Исси, Медон и Вирофле. Бержере демонстрирует в направлении на Рюэль и дальше и таким образом отвлекает неприятеля на себя. А у меня самое интересное направление: через Банье и Велизи на Версаль. Мечтаю об одном: застигнуть на месте всю версальскую сволочь!

— Что ж, — сказал задумчиво Домбровский, — план сам по себе неплохой. Клюзере его утвердил?

— Да! Он все-таки крупный военный.

Домбровский скептически усмехнулся. У него было свое мнение на этот счет.

— Не знаю… — сказал он неопределенно. — Но во всяком случае грамотную стратегическую разработку он, видимо, может составить. Но, Дюваль, дорогой, это еще далеко не все. Как у тебя обстоит с обеспечением?

— С каким обеспечением? — недоумевающе спросил Дюваль.

Домбровский тяжело вздохнул.

— Я тебе объясню, — сказал он терпеливо. — Я познакомился с состоянием моего легиона. Он, кстати, не принимает участия в завтрашнем деле.

— И не надо! У нас и без того сорок тысяч человек. Подумай только: сорок тысяч! Мы их сомнем.

— Так вот слушай. Мой легион считается одним из лучших. Что же я обнаружил в этом «идеальном» легионе? Во-первых, многие батальоны и даже роты не имеют командиров. Артиллеристы безграмотные, пушки у них в одном месте, зарядные ящики где-то в другом. Да подожди, не перебивай. Это еще не все. Лазаретов нет. Продовольственных запасов нет. Патронов мало. Нет ротных списков. Состав текучий, каждый гвардеец переходит из роты в роту по собственному желанию или капризу, никого об этом не извещая.

— Слушай, Домбровский, — наконец перебил его Дюваль. — Тебя заел профессионализм. Пусть у нас мало сухарей и корпии. Но ведь армия революционная! Мы боремся за свободу. И это чувствует каждый гвардеец. Никакая техника не может сравниться с революционным энтузиазмом. А у нас энтузиастов сорок тысяч!

— А приказ по армии вы издали? — неумолимо продолжал Домбровский. — Нет? А боевое охранение у вас создано? А войсковая разведка существует? Тоже нет? Ничего, кроме этой бумажки?

Домбровский встал и взволнованно зашагал по комнате.

Дюваль засмеялся:

— В бой иду я, а волнуешься ты. Когда я завтра вернусь с версальскими знаменами, я возьму тебя к себе в армию. Ты пройдешь у меня курс военно-революционного искусства.

Он встал, потянулся и сказал:

— Пойду. Надо выспаться. Выступаем рано, в три часа. Ну, пожелай мне успеха.

Они крепко обнялись. Домбровский сказал серьезно:

— Скажу тебе, как говорили у нас на Кавказе перед боем: ни пуха тебе, ни пера. А ты должен ответить ругательством. Это приносит счастье.

Дюваль подумал и сказал с выражением:

— Скептик ты каменный!

Захохотал и ушел, грохоча сапогами.

Немногие вернулись из этого несчастного дела. Дюваль и Флуранс погибли. Множество гвардейцев попало в плен. Еще больше погибло на поле боя.

Коммуна сместила Эда и Бержере. Клюзере, как не участвовавший в операции, не нес ответственности за поражение. Наоборот, он теперь единолично распоряжался всеми военными делами. Официальное звание его было: военный делегат Коммуны, то есть, по существу, военный министр.

Он вызвал к себе Домбровского. Он принял его в своей резиденции, в обширном отеле на улице Доминик. Он был в генеральском мундире, щедро обшитом галунами. На груди у него висел военный крест. Увидев, что Домбровский смотрит на его крест, Клюзере сказал:

— Я получил его в сорок восьмом году. Я был тогда поручиком 55-го пехотного полка.

«Во всяком случае, он храбрый человек, — подумал Домбровский, — он не боится признаться, что получил крест за бой против восставших рабочих».

— Я видел вас в бою, гражданин Домбровский, — продолжал Клюзере, поигрывая стеком, который он не выпускал из рук даже когда сидел за письменным столом.

Действительно, в этом несчастном сражении третьего апреля оба они, и Домбровский и Клюзере, некоторое время присутствовали в качестве наблюдателей в колонне Эда. Домбровский не мог отрицать, что Клюзере вел себя смело: с этим самым стеком в руках спокойно расхаживал под огнем. «Но ведь не физическая смелость — главное достоинство полководца, а душевная…» — мелькнуло в мыслях у Домбровского.

— Гражданин Домбровский, — продолжал Клюзере, — мы сняли Бержере с командования армией. Его человеческие качества мне нравятся. Но, как говорят наши враги немцы: «Gute Menschen, aber schlechte Musikanten».[22]

Нарушив деревянную неподвижность своего лица, Клюзере оскалил зубы. Это должно было означать улыбку. «К чему он ведет?» — думал Домбровский.

Клюзере продолжал:

— Дюваля и Флуранса тоже можно причислить к этой категории «музыкантов». За свою военную неграмотность они заплатили жизнью. Пора прекратить игру в генералы. Армиями должны командовать профессиональные военные.

Домбровский подался вперед. Это было единственное выражение охватившего его волнения. Но оно не ускользнуло от внимания Клюзере и, по-видимому, доставило ему удовольствие. Домбровскому от этого стало досадно. «Но ведь и он играет, — подумал Ярослав, — если не в генералы, то во власть. Он упивается ею».

Клюзере помолчал, поиграл стеком и продолжал:

— Я разделил все наши войска на три армии. Одну из них я поручаю генералу Валерию Врублевскому…

Домбровский, чтоб не вздрогнуть, крепко сжал под столом руки в кулаки.

— Кстати, гражданин Домбровский, какого вы мнения о Врублевском?

— Лучшего командующего трудно себе представить.

— Очень рад. Во главе второй армии я ставлю генерала Ля Сесилиа. Знаете его?

— Немного. Кажется, хороший командир.

Снова пауза, во время которой Клюзере уставился на Домбровского пристальным немигающим взглядом. Наконец он сказал:

— Командующим третьей армией я утверждаю генерала Ярослава Домбровского.

Домбровский чуть наклонил голову и сказал спокойно:

— Слушаю, гражданин военный министр.

Он ошибся, но ошибка эта польстила Клюзере.

— Но, но, — сказал он снисходительно, — «министр» — это не революционный термин. У нас это называется: «военный делегат».

Он встал и пригласил Домбровского подойти к большому плану Парижа, висевшему на стене.

— Уточним диспозицию армий, — сказал он.

План был расчерчен разноцветными карандашами и испещрен стрелками, обозначавшими предполагаемое победоносное наступление войск Коммуны и позорное отступление версальцев.

— Я рад видеть, — заметил Домбровский, вглядываясь в план, — что намечено наступление.

Клюзере словно бы не слышал этого замечания. Водя стеком по плану, он говорил:

— Восточный фронт от Иври до Аркейля охраняют войска Врублевского. Южные форты я доверил армии Ля Сесилиа. Вас, дорогой генерал Домбровский, я направляю, как видите, на запад — Аньерский мост, Нейи и так далее.

Это «и так далее» не очень понравилось Домбровскому. Военное дело требует точности. Но он промолчал. Клюзере продолжал:

— С вашими двадцатью тысячами гвардейцев вы сможете держать оборону бесконечно долго.

Домбровский посмотрел на Клюзере, полагая, что он шутит. Шутка не бог весть какого качества, но в конце концов у каждого свой юмор. Лицо министра сохраняло торжественную серьезность.

— Простите, гражданин военный делегат, — сказал Домбровский, — кто вам сказал, что у меня двадцать тысяч? Дай бог, если наберется пять.

Клюзере поморщился. Он не хотел позволить грубой правде искажать ту идеальную картину фронта, которую он создал в своем воображении и которой он пленял Совет Коммуны.

— Но, но, генерал, — сказал он, отечески погрозив Домбровскому пальцем, — знаю я эти уловки. Когда я командовал отдельными частями в Сицилии у Гарибальди и в Америке у Гранта, я тоже в донесениях начальству преуменьшал количество своих людей, чтобы получить подкрепление. Кроме того, у вас солидное количество пушек…

— Тридцать, — вставил Домбровский, действительно уменьшив на всякий случай число своих орудий на добрый десяток.

— …бронированный поезд…

— Два вагона!

— …и, наконец, мощная поддержка форта Мелло и северных укреплений.

Клюзере сел за стол и углубился в бумаги, всем своим видом показывая, что больше Домбровского не задерживает.

— Будут ли какие-нибудь боевые распоряжения, гражданин военный делегат? — спросил Домбровский, удивленный отсутствием приказа.

Клюзере поднял голову и сказал строго:

— Боевое распоряжение одно: защищайте революционный Париж!

— Лучшая оборона — это нападение, — сказал Домбровский.

Но Клюзере вместо ответа вяло махнул рукой в знак прощального приветствия и снова углубился в бумаги. Домбровский повернулся налево кругом и вышел, изрядно обеспокоенный и раздосадованный.

На улице у ворот его поджидал Теофиль.

Он жадно засыпал брата вопросами. Узнав, что Ярослав назначен в чине генерала командующим армией, Теофиль бросился его обнимать.

— Но ты чем-то недоволен, Ярек, чем? — сказал он, заметив озабоченность брата.

— Странный человек этот Гюстав Клюзере! — вместо ответа сказал Домбровский. — Какая-то варварская похлебка из хорошего и плохого. Начал плохо — подавлял июньское восстание рабочих, за что получил от Кавеньяка крест. А потом стал революционером, сражался в Соединенных Штатах против рабовладельцев. Вернулся оттуда в чине бригадного генерала, который неизвестно как получил. До этого был у Гарибальди в его легендарной сицилийской «тысяче». Был даже в Ирландии, помогал фениям поднимать восстание против англичан. Вернулся во Францию, вступил в Интернационал…

— Прекрасная биография! — вскричал Теофиль.

— Что его так мотало по свету? — пробормотал в задумчивости Ярослав.

— Любовь к революции!

— А мне кажется другое: стремление к власти. Один умный военный еще на Кавказе во время войны сказал мне: «Генералы против своей воли тянутся к диктатуре, как черепахи тянутся к морю».

— Так что ты думаешь, что он…

— В этом его метании со шпагой в руках по миру есть что-то авантюристическое. А по существу, человек он нестойкий, колеблющийся, к тому же фантазер и, к сожалению, в военном деле растяпа, хоть и кадровый офицер.

— Ах, Ярек, в конце концов, что тебе до него! У тебя своя армия…

— Да, Тео. И я могу сделать много для победы Коммуны. Но я боюсь, что он будет мне мешать.

— Почему?

— Потому что я ему мешаю. Он честолюбец, и он считает, что все командующие армиями для него опасны. Особенно, когда они побеждают неприятеля. А я хочу побеждать, Тео. Потому что победа Коммуны — это победа правды. Социалистическая Франция может изменить судьбы Европы, в том числе и нашей родной Польши…