Глава 28 Рассказ Врублевского

Глава 28

Рассказ Врублевского

В тесной мансарде Домбровских на улице Вавэн, № 52, бывало много народу. Здесь образовалось нечто вроде неофициальной штаб-квартиры польской левой эмиграции. Заходили и французы, старик Шарль Делеклюз и молодой Луи Варлен. Своим человеком был здесь Врублевский. Иногда он приходил прямо с работы с длинной лесенкой фонарщика. Он зажигал уличные фонари. Лесенку он оставлял у консьержки, которую очаровал своей привлекательностью и учтивыми манерами. Когда она узнала, что Врублевский был в Польше полковником, она преисполнилась к нему еще большим уважением и звала его теперь: monsieur le colonel.[13] Нередко ему случалось не высыпаться, потому что политические споры в мансарде Домбровских иногда затягивались до света, а утром Врублевскому надо было бежать на улицы тушить газовые фонари. Днем ему не удавалось отсыпаться, потому что он поступил в школу генерального штаба. Он готовил себя к новому восстанию в Польше.

Своим человеком в доме Домбровских был и Валентин. Он тоже приходил к ним иногда прямо с работы. В последнее время он покинул слесарную мастерскую и поступил на механический завод Гуэна. Валентин помогал Пеле по хозяйству, а Ярославу — в его литературных занятиях, доставал нужные ему книги, делал выписки в библиотеках из трудов по военному делу.

В одну из суббот, когда по вечерам у Домбровских собирались друзья, Валентин пришел не один. С ним был высокий бледный юноша с мечтательными глазами и упрямым подбородком. Это был товарищ Валентина по заводу, поляк с Волыни Антон Березовский. Кроткий, застенчивый, он всем понравился. Ему не было двадцати лет, но биография его, как и многих поляков, была трагична. Шестнадцатилетним мальчиком он вместе с братом принимал участие в восстании. Брат повешен. Отца, старого учителя музыки, погнали в Сибирь на каторгу. Сестра пропала без вести. Антону удалось бежать за границу.

— Ярек, с Антоном нехорошо, — сказал как-то Валентин.

— А что такое? — нахмурился Домбровский.

— Он потерянное дитя, понимаешь? Он ничем не интересуется. Отработает день на заводе, придет домой, завалится на кровать, глаза в потолок и думает, думает… Ой, плохо это кончится!

При первом же свидании Домбровский спросил Березовского:

— Антек, что ты делаешь для великой цели?

Антоний не понял:

— Для какой цели, пан Домбровский?

— У нас у всех одна цель: освобождение Польши.

Юноша покраснел:

— Я готовлю себя…

— Как? Учишься? Читаешь? Постигаешь военное дело?

Антоний молча теребил бахромку скатерти.

— Польше нужны, — продолжал Домбровский, — образованные люди и хорошие солдаты.

— А я хочу мстить! — пылко воскликнул юноша.

— Хорошо, — согласился Домбровский. — Но это слишком туманно. Задача наша не в личной мести. Надо мыслить государственно. Вот что, Антек. Думаю, что из тебя выйдет недурной агитатор. Теофиль даст тебе русский паспорт, ты отправишься на Волынь агитировать хлопов. У нас в Париже есть курсы политических агитаторов. Ты там подучишься и…

— Пан Домбровский, — перебил его Антоний, — а с этим паспортом я смогу проехать в Петербург?

— Зачем? — удивился Ярослав.

Юноша снова зарделся и промолчал.

— Ах вот о чем ты мечтаешь — пофланировать в Петербурге, — сказал насмешливо Домбровский.

— Я не мечтаю! Я готовлюсь! — вскричал Антоний.

— Готовишься, лежа на кровати, — язвительно заметил Ярослав.

— Я внутренне готовлюсь! — упрямо повторил Березовский.

— Иезус Мария! — вскричал Домбровский. — К чему ты готовишься?

Антоний ответил тихим и даже нежным голосом, как бы поверяя Ярославу интимнейшую тайну сердца:

— Я, пан Домбровский, хочу избавить свет от императора Александра II, а самого императора — от угрызений совести, которые не должны давать ему покоя. Я должен это сделать один, чтоб никого не подводить под виселицу.

Как ни волнующе серьезно было признание Антония, Домбровский не мог удержаться от улыбки — такими мальчишески наивными показались ему его слова. Он встал, ему пора было на работу. На прощание он дружески обнял Березовского за плечи и сказал при этом:

— Слушай, Антек, ты это брось. А лучше подумай о моем предложении. Мы с тобой еще поговорим.

В дверях Домбровский столкнулся с входящим Врублевским.

— Очень кстати пришел, Валерий, — сказал Ярослав. — Поговори с молодым человеком. О, какой ты сегодня шикарный! Посмотри, Пеля.

Врублевский недавно переменил «профессию» фонарщика на работу печатника в одной из парижских типографий. Он стал лучше зарабатывать, приоделся.

— Сегодня отдал себя в руки парикмахеру, — сказал Врублевский несколько смущенно.

— Валерий, ты прямо красавец! — воскликнула Пеля.

— Я бы даже сказал не красавец, а красотка, — смеялся Домбровский, все еще стоя в дверях.

— Не обижайся, Валерий, — прибавил он. — Действительно, в твоей античной красоте, несмотря на гвардейский рост и борцовскую фигуру, есть что-то женственное.

— Ох, друзья, — вздохнул Врублевский, садясь, — из-за этой женственности я чуть не пропал.

— Знаю, слышал, — сказал Домбровский, озабоченно глянув на часы. — А они не знают. Вот им ты и расскажи. Опаздываю. Бегу.

— Погоди, Ярослав, — сказал Врублевский, — а о чем я должен поговорить с Антонием?

— О том, что важнее для достижения великой цели: воздушные мечтания или реальные дела, — сказал Домбровский и ушел.

Врублевский повернулся к Березовскому.

— Насколько я понимаю, Антек, — сказал он, — у тебя возник конфликт между действительностью и воображением? Так? Расскажи, в чем дело.

Прежде чем Антоний раскрыл рот, вмешалась Пеля:

— Но раньше всего расскажи ты, Валерий.

— О чем? — недоумевающе спросил Врублевский.

— О том, как ты чуть не пропал из-за своей женственности. Я чувствую, что это интересный рассказ.

— Ну что ж, — сказал Врублевский покорно, — придется рассказать, хотя весь почет в этом рассказе не мне, а другому человеку. Случилось это все примерно в январе или в феврале шестьдесят четвертого. Отряд мой плелся по лесным тропинкам, отрываясь от царских полков, которые гнались за нами. А мы все на запад, на запад. Перешли по льду через Тысменицу, и вот тут-то они нас и настигли. Пока я был на ногах, люди держались. А как ранило меня в голову и плечо, все разбежались кто куда. Ну все-таки меня вынесли из боя и укрыли в одном селе. А потом перенесли к местному помещику, некоему Склодовскому, дай бог ему здоровья. Как только я немного поправился, решили вывезти меня за границу, в Австрию. Но как? Всюду рыскали шпионы, муравьевская виселица давно плакала по мне. Вот тут моя «женственность» мне и пригодилась. На меня надели женское платье. Сейчас это кажется смешным, но тогда нам было не до смеха, люди рисковали жизнью. Храбрая женщина, племянница Склодовского, взяла меня в коляску в качестве своей dame de compagnie,[14] и мы покатили к границе. По дороге было много военных застав, на каждой надо предъявлять пропуска. Они у нас, конечно, были сделаны по всей форме. И все же ни в одном бою я так не волновался, как тогда, когда русский офицер брал в руки мой пропуск. До поры до времени все сходило благополучно. Но на одной из застав, уже недалеко от границы, я приглянулся какому-то офицеру, и он решил поухаживать за мной. Смейтесь, смейтесь! Вы представляете себе, каково было мне и моей спутнице? А дальше еще хуже. Подошел другой офицер. Плохо ли я был выбрит или какая-то другая деталь выдавала меня, но этот офицер стал пристально вглядываться в меня и подробно расспрашивать. Я, конечно, молчал, боялся выдать себя голосом. Отвечала моя спутница, ссылаясь на то, что ее компаньонка, то есть я, нездорова и не в состоянии говорить. Не знаю, что было бы, если бы в этот момент не подошел третий офицер, их начальник. Он приказал тем двум уйти, а сам тихо сказал мне, чтобы я вытер с лица кровь. У меня, видите ли, раскрылась рана на голове. Вот и все. Мы укатили. Больше никаких приключений по дороге у нас не было, и мы благополучно перебрались через границу.

— Какой благородный человек этот русский офицер! Кто же он? — воскликнул Антоний.

— О, у нас было много друзей среди русских, — сказал Врублевский.

— И неведомых еще больше, чем нам известных, — заметила Пеля.