Глава 36 Кто же такой Каетан Залеский?
Глава 36
Кто же такой Каетан Залеский?
Апрель семьдесят первого года выдался необычайно жарким. Домбровский перебрался в палатку, которую поставили возле штабного дома. Как-то вечером, относительно спокойным — только вяло постреливали на аванпостах да отдаленно ворчала артиллерия южных фортов, — в палатку заглянул часовой и доложил:
— Гражданин генерал, к вам какой-то офицер.
Из-за полога палатки прозвучала польская речь:
— Впусти меня, Ярек. Это я — Каетан.
Домбровский не без досады оторвался от карты парижских пригородов и приказал впустить посетителя.
— Давненько мы не виделись, Каетан, — сказал он, пожимая руку вошедшему. — Где ты, что ты?
Каетан Залеский отстегнул саблю и бросил ее на койку. «Обычная его бесцеремонность», — подумал Домбровский, но не сказал ни слова.
Залеский критически оглядел палатку:
— Бедно, бедно для генерала, — сказал он. — Ну и взлетел же ты, Ярослав. Рад за тебя. Да, рад. Но и встревожен.
Домбровский удивленно приподнял брови. Но Залеский не стал развивать дальше свою мысль.
— Ты спрашивал, где я, — сказал он. — Я ж твой сосед. Командую батареей у Валерия Врублевского. Так сказать, мелкая революционная сошка.
Он захохотал, потом спросил небрежным тоном, так хорошо знакомым Домбровскому:
— У тебя есть что выпить?
— Нет, — сухо сказал Домбровский.
И добавил:
— Слушай, Каетан, ты извини, но у меня сейчас нет времени на болтовню да на выпивки. Так что если у тебя нет ко мне серьезного и притом неотложного дела, то я прошу оставить меня одного.
— Есть, — сказал Залеский.
Он посмотрел на Домбровского с упреком и повторил:
— Есть. Но скажу тебе, Ярек, что со старым товарищем так не разговаривают. Неужели ты не помнишь Константиновский корпус? Ущелье реки Аргун и осаду Веденя? Неужели ты забыл Варшаву и наше восстание? Генеральская звездочка — она ж такая маленькая, а отшибла у тебя всю память.
Домбровский подумал, что, собственно, никогда он в общем не был в восторге от Каетана Залеского, в котором всегда ему чудилось что-то скользкое. Но общие воспоминания, на которые Залеский сейчас навел Домбровского, несколько смягчили его. Все-таки как-никак он знает этого дуралея Каетана с юношеских лет.
Между тем Залеский мялся, говорил что-то неопределенное, внезапно умолкал, потом снова нес свою невнятицу. В конце концов Домбровский потерял терпение.
— Да что ты все вокруг да около? — вскричал он. — Говори прямо: в чем дело?
— Ну, ладно, — решился Каетан. — Ты, конечно, можешь мне не верить. Но у меня есть сведения об ударе, который готовит Версаль.
— А я-то, наивный, думал, что Тьер будет сидеть сложа руки, — сказал иронически Домбровский.
— Не сомневаюсь, Ярек коханый, что твоя разведка тебе донесла. Но что именно?
Домбровский красноречиво пожал плечами, говоря всем своим видом: я только и ждал тебя, чтобы выболтать тебе данные разведки. А на самом деле он заинтересовался словами Залеского потому, что войсковая да и всякая иная разведка покуда работала из рук вон плохо. Пожалуй, один только гражданин Рауль Риго, прокурор Коммуны, человек острого и дерзновенного ума, воплощение революционной бдительности, веселый и беспощадный, прозванный «взрослым Гаврошем», пожалуй, он один может иметь сведения о противнике через немногих перебежчиков. Во всяком случае то малое, что стало известно Домбровскому, он узнал от Риго.
Не выдавая своей заинтересованности, Домбровский с легким вздохом подпер щеку рукой с видом человека, покорившегося необходимости провести скучные полчаса. Это, конечно, подействовало на Залеского, который заговорил торопливо и нервно:
— Все, что я тебе скажу, это точно как «Pater noster».[24] Просто счастье, что мне удалось все это разнюхать. Долг мой как революционера и как твоего друга все это тебе рассказать. Слушай. У Тьера под ружьем сто двадцать тысяч человек.
«А по-моему, сто пятьдесят», — подумал Домбровский, не прерывая Залеского.
— Они разделены на три корпуса, — продолжал тот. — Командуют лучшие генералы: Ладмиро, Сессэ и Дю-Баррайль. Состав корпусов: у Ладмиро и Сессэ — по три пехотных дивизии и по три саперных батальона, у Дю-Баррайля — только кавалерия и три батареи, тоже конные.
Залеский перевел дух и посмотрел на Домбровского: какое это произвело на него впечатление. Но тот не переменил ни позы, ни скучающего выражения лица. А сам лихорадочно думал: «Если это так, то… Но послушаем его дальше…»
Каетан продолжал, захлебываясь:
— Теперь об артиллерии…
«Вот что самое важное», — подумал Домбровский и внутренне напрягся, чтобы все в точности запомнить.
— Значит, с юга, то есть против Врублевского, выставлено сто пятьдесят орудий, а может, и поболее…
Домбровский внутренне содрогнулся. «Если он не врет…»
— …расположены они между Шуази ле-Руа и Медоном. Кроме того, в Монтрету — семьдесят крупнокалиберных орудий и в парке Исси — двадцать.
Тон Залеского переменился. В нем уже не было прежней искательности. Напротив, он явно наслаждался своей осведомленностью.
— Ну, Ярослав, что ты скажешь на все это? — спросил он.
Естественный вопрос со стороны Домбровского был бы: «Откуда ты все это знаешь?» И, надо полагать, у Залеского был приготовлен ответ. Но Домбровский счел это преждевременным. «Надо из него побольше вытянуть». И он сказал разочарованно:
— Это все, что ты знаешь, Каетан?
Тот даже обиделся:
— Мало? Ну и аппетиты у тебя, Ярек. Могу тебе сказать, что все организовал Тьер. У этой гадины светлая голова. На военных советах председательствует он. План его такой: траншеями постепенно подбираться к вам…
— К кому? — не выдержал Домбровский.
— Ну, к нам, — нисколько не смутившись, поправился Залеский. — Главный удар намечен на стык двух участков — твоего и Валерия.
— То есть в Пуэн-дю-Жур?
— Вот именно. Тьер считает, что батареи твоего Пуэн-дю-Жура и Врублевского — форта Исси своим взаимным перекрестным огнем здорово мешают версальцам. После того как они будут подавлены, Тьер намерен вытеснить нас на западе из Биланкур, а на востоке — из Исси, Ванва и Монружа. А тогда, собственно говоря, путь в Париж открыт…
Он внезапно замолчал, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и с бесстрастным видом уставился на низкий серый потолок палатки.
«Ну что ж, — подумал Домбровский, — пора…»
И он спросил с невинным видом:
— Откуда ты все это знаешь, Каетан?
Залеский оживился:
— Целая история, Ярек! С детства мне везет на счастливые случайности. Помнишь, как я в Париже случайно встретил Герцена… Вышел я сегодня пройтись, благо наступило затишье. Теперь я понимаю, что затишье перед бурей. Батарея моя стоит у форта Исси. От нас ближе всех к Версалю. Я пошел вдоль железнодорожной линии, знаешь, которая идет от Версаля на Монпарнасский вокзал. Бог мой, все же так близко, все рядом, там французы, здесь французы, и вдруг — война… Нелепость…
Залеский замолчал на секунду и покосился на Домбровского. Тот слушал по-прежнему с невозмутимо скучающим видом.
— Ну, значит, гуляю я. Людей не видно, ни наших ни ихних. Пусто, мирно. Обхожу Медон, вхожу в рощицу, знаешь, южнее Севра. Думаю, похожу, покурю на чистом воздухе и — до дому. Вдруг натыкаюсь на человека. Оба мы вздрогнули, оба — за оружие, и в этот момент оба узнаем друг друга.
Домбровский не удержался:
— Ты всегда видел в темноте, как кошка.
Залеский подозрительно посмотрел на него. Но лицо Домбровского оставалось серьезным.
— Знаешь, Ярек, кто это был?! Пшибыльский! Помнишь его? Эдвард Пшибыльский. Ты должен помнить его по Варшаве. Он был в цитадели, в группе Арнгольдта, только до Эдварда не докопались, и он бежал, перебрался во Францию, пошел драться с пруссаками, попал под Мецом в плен со всей армией Базена. Из плена Бисмарк по просьбе Тьера их вернул, и вот они стали армией версальцев…
— Так что же, этот Пшибыльский перебежал к нам? — спросил Домбровский с невинным видом.
— Ммм… Нет. Но он мне многое рассказал из того, что я тебе сообщил. И не только это.
— Что же еще?
— Он сказал, что удар намечен между одиннадцатым и четырнадцатым апреля. Он постарается это уточнить.
— Значит, ты с ним еще встретишься?
Залеский пожал плечами и сказал неопределенно:
— Если это нужно…
Потом прибавил:
— Он сказал, что удар будет ужасным. Позиции наши будут измолоты в порошок. А мы все погибнем…
Он встал.
— Вот что я должен был тебе сказать, Ярек. Думаю, что это очень важно. По правде сказать, Эдвард, узнав, что мы с тобой старые друзья, сам просил передать тебе все, что он мне рассказал.
— Ах так?
— Да! «Скажи это все Ярославу, — сказал он. — Скажи ему, что в штабе у Тьера знают о нем и считают его единственным талантливым полководцем в стане коммунаров». Оказывается, Ярек, Тьер о тебе очень высокого мнения.
— Польщен.
— Он даже сказал: «Если бы у нас был в семидесятом году Домбровский вместо этих старых галош Базена и Мак-Магона, у нас не было бы позора Меца и Седана».
Залеский замолчал и испытующе посмотрел на непроницаемое лицо Домбровского. Потом, по-видимому, решившись, сказал:
— Уж говорить, так говорить все. Тьер сказал: «Жаль, что Домбровский поставил не на ту карту. Но ведь игра еще не кончена, и партнеры могут менять места…»
Домбровский встал. Залеский вздрогнул и подался назад. Он знал пылкость нрава Домбровского. Сейчас все решится. Игра идет ва-банк. Или арест (а Ярослав таков, что может просто зарубить его на месте) или…
Домбровский сказал отрывисто:
— Когда ты увидишь Пшибыльского?
Залеский с облегчением вздохнул. Пронесло… Теперь уж можно говорить, как выражаются французы, en toutes lettres.[25]
— Условились завтра вечером.
— Там же?
— Там же. Можно его обнадежить?
— Да.
Залеский бросился обнимать его:
— Ярек коханый! Ты не представляешь себе, какую тяжесть ты снял с моей души. Ты спас меня! Ты спас себя!.. Ты…
Он значительно поднял руку и сказал торжественно:
— …ты спас Польшу! Ибо здесь, в Париже, твоя гибель была бы неминуема. А что Польша без Домбровского!
Он что-то лепетал о патриотизме, благородстве и других высоких чувствах, пока Домбровский, стараясь не выдать своего отвращения, а, наоборот, прикидываясь дружески-ласковым, не вытолкал его из палатки.
Сам же, не теряя времени, поспешил в Париж. Рауль Риго принял его тотчас же. Они и раньше были хорошо знакомы по совместной работе в газете Бланки «Отечество в опасности», где оба деятельно сотрудничали. Риго встретил Домбровского революционным приветствием: «Салют и братство!» В семьдесят первом году знаменитому прокурору Коммуны было не более двадцати пяти лет. Но окладистая борода и адвокатское пенсне на шнурке старили его.
Рассказ Домбровского взволновал Риго.
— Слушайте, — сказал он, — этот ваш Зволинский, Замойский, Зелинский, как его…
— Залеский, — подсказал Ярослав.
— Да, да, Залеский… Это мне что-то напоминает. Минутку!
Он выдвинул ящик стола и вынул большую зеленую папку.
— Домбровский, вы знаете, что это?
Домбровский отрицательно покачал головой.
— Драгоценнейшая вещь! Это полный список секретных агентов Лагранжа, бывшего начальника императорской тайной полиции. Фамилия этого Залеского мне попадалась. Не здесь ли я ее видел?
Он порылся в папке.
— Нет…
В задумчивости Риго вынул табакерку и заложил в нос солидную понюшку.
— Не угодно ли?
Домбровский отказался.
— Напрасно, хорошо прочищает мозги. Да, я и забыл, что вас еще в редакции называли аскетом. Не пьете, не курите… Ага! Вспомнил! Вот доказательство пользы табака.
Риго достал другую папку и извлек из нее бумагу, исписанную мелким почерком.
— Ну, конечно! А это знаете что? Заявление вашего соотечественника, некоего Чепляка, о том, что он опознал человека, который подсунул ему фальшивые русские банкноты, назвавшись вашим именем. Недавно он увидел его на улице, выследил, узнал его имя и кинулся к нам. Но тот что-то почуял и бесследно скрылся. Это и был ваш Каетан Залеский.
Обычная сдержанность изменила Домбровскому. Он вскочил.
— Так это ему я обязан тюрьмой!
— Да, это он укатал вас.
Домбровский погрузился в тяжелую задумчивость. «Только ли это? А совет Залеского выбираться из Парижа через Венсенский лес — не был ли он заранее подстроенной ловушкой? Может быть, гибель Арнгольдта и Сливицкого тоже на совести этого негодяя… А как он оклеветал меня в глазах Потебни, когда я вернулся с Кавказа!»
Риго не прерывал его задумчивости. Сочувственно смотрел на Домбровского. Проницательный человек, он понял его переживания.
Когда Домбровский поднял голову, Риго сказал:
— Бывает, что какой-нибудь поступок вдруг бросает обратный ослепительный свет на длинную цепь предыдущих событий. И еще: каждый провокатор сам себе роет яму, в которую он неизбежно сваливается. Ничего, теперь он от нас не ускользнет. Давайте подумаем, как нам разумнее всего поступить, чтобы не только поймать шпиона, но и извлечь из этого пользу для революции.
Он снял пенсне и задумчиво помахал им в воздухе:
— Эх, Домбровский, а ведь вы упустили одну возможность.
— Какую, Риго?
— Надо было потребовать свидания с Тьером! Слушайте! Может быть, еще не поздно!
В возбуждении Риго вскочил из-за стола.
— Найдите сейчас же этого Залеского и скажите, что вы хотите поговорить непосредственно с Тьером, пусть он вам устроит тайную встречу…
— Нет, Рауль, не увлекайтесь. Этим я только спугну его.
— Что ж, может быть, вы правы. Ограничимся этими двумя подлецами. Как второго-то? Пшибыльский? Я не сомневаюсь, что в обмен на полученные сведения Залеский передавал ему данные о наших войсках. Надо что-то менять в их расположении.
— Обязательно. От вас я иду к Клюзере.
Риго засмеялся:
— Вы найдете его в постели. Он заваливается спать в девять часов. Поспать — это у него получается отлично. Лучше, чем что-нибудь другое.
Прощаясь, Домбровский спросил:
— Что вы сделаете с Залеским?
— Шпионов мы вешаем. Притом — публично. Вы поморщились. Вам это не нравится?
— Вы забыли, что вы сами выступали против смертной казни?
— Исключая преступления против революции. Да еще в военное время.
— В публичной казни есть что-то безнравственное. Она развращает нравы.
— А война нравственна? А вот же мы воюем.