Глава 17 «Личность Ленина по-прежнему остается такой же яркой и выпуклой...»
Глава 17
«Личность Ленина по-прежнему остается такой же яркой и выпуклой...»
Слова эти из речи Карпинского на вечере, посвященном памяти В.И.Ленина; мы к ней еще вернемся, приведем сейчас только начало ее. Александр Петрович вспоминает, сколько лет прошло со дня смерти В.И.Ленина — четыре — и передает свое ощущение ритма жизни; конечно, ничего похожего за все семьдесят своих дореволюционных лет он бы отметить не смог. «В условиях нашей бурной, полной борьбы и напряженного труда жизни четыре года — не малый срок. С необычайной быстротой несутся события...»
Для человека, которому перевалило на девятый десяток, Александр Петрович проявляет прямо-таки завидную активность! Готовит к переизданию свои труды, встречается с журналистами, вникает во все мелочи академической жизни. В интервью журналу «Огонек» он признается:
«Научных долгов у меня много... Меня всегда интересовали вопросы и объекты проблематического характера. Пока не поздно, я занимаюсь беспристрастным разъяснением разногласий. В будущих спорах мне уже не придется принимать участия».
(Невольно припоминается: «К смерти моей очень прошу отнестись трезво».) Но он вовсе не собирается умирать! Все события, происходящие в этом бурлящем мире, волнуют его. Установлены дипломатические отношения между СССР и США — Карпинский откликается телеграммой в газету:
«Мирное сотрудничество между двумя величайшими республиками мира в противовес наличию явно тревожной обстановки на обоих континентах... послужит большим подкреплением всем тем, кто готов всеми силами добиваться мира между государствами».
Случилось Альберту Эйнштейну в раздраженном тоне отозваться о политике Советского правительства; через некоторое время он отрекся от своих замечаний. Карпинский приветствует это: «Большой человек не должен бояться признания своих ошибок». Ленинградские писатели готовятся к съезду; Карпинский приезжает к ним. «На фронте культуры мы, ученые и литераторы, являемся ближайшими соратниками... Дело писателя — трудное и ответственное. Точное наблюдение людей и фактов, психологический анализ приближают писателя к научному работнику». Сетует: «Жизнь и работа ученого мало находят себе отражение в нашей литературе».
Самое пристальное внимание, конечно, уделяет он достижениям в разных сферах науки. В одном из интервью (конец двадцатых годов!) он дает точный прогноз:
«Особенных достижений надо ожидать от атомной физики, открытия которой уже и сейчас вышли за пределы человеческой фантазии, в то время как гигантские успехи техники обещают нам практическое использование новых видов энергии».
Памяти В.И.Ленина Карпинский посвятил два выступления. Собственно, одно непосредственно не связано с ленинской тематикой, а посвящено «распространению среди широких масс истинных сведений о выдающихся людях» — вопросом этим серьезно тогда занималась академия, была организована Комиссия по истории знаний, много времени этой проблеме уделял В.И.Вернадский. Александр Петрович напоминает, что «в последнее время академия провела собрания, посвященные памяти гениального рабочего Фарадея, лорда Кельвина, поэта и натуралиста Гёте, Дарвина и других», говорит о влиянии на эволюцию научной мысли «творчества Толстого, Достоевского, Салтыкова, Крылова, Пушкина, способствовавшего развитию нашего богатого русского литературного языка, бытописателей Гоголя и Островского, художников Бруни, Репина, Куинджи, композитора Глинки, мировое значение которого еще далеко не определено, особенно за пределами его родины», наконец, переходит к «преобразователям нашей страны Петру I и В.И.Ленину, к мнению которого о Петре, в противоречие с позднейшими толкованиями, я вполне присоединяюсь».
«Мнение это было выражено по случаю поразительно невежественного переименования Петербурга в Петроград — инициаторы переименования приняли слово «бург» за немецкое, упустив из виду, что оно является международным западноевропейским. Ленин осудил такое переименование... К этому можно прибавить, что своей деятельностью Петр был большевиком...
Я тем более считаю нужным указать на это, что Петр был основателем Академии, а Ленин, совместно с его другом Луначарским, явились защитниками ее от разрухи, неизбежно следующей за большой революцией, как бы ни было справедливо ее возникновение. И Ленин все время содействовал расширению Академии, беспримерному за короткий срок...»
Сопоставление Петра с «большевиком», конечно, наивно, что, впрочем, вполне простительно для человека, который и слово-то «большевик» впервые услышал, вероятно, только в октябре семнадцатого года. Между прочим, когда в академии возникла большевистская ячейка, то президент посещал ее собрания — и не сидел безучастно, выступал, как о том свидетельствуют черновики, сохранившиеся в его архиве; любопытно привести один из набросков, мы увидим, как глубоко понимал он обязанности членов партии.
«До Октябрьской революции Академия наук была чужда политики... Такой вступила она в новую эру своего существования. Постепенно в ней создалась ячейка Коммунистической партии, в настоящее время развившаяся в значительный коллектив. На последний в первую очередь возложено руководство точным проведением в жизнь тех новых для нашей страны принципов, на которых построена вся советская государственная система. Партия... находится в таком периоде, когда качественные показатели доминируют над количественными. Это касается и пополнения партийного коллектива Академии... И тут и партия, и Академия вправе ждать от него такого же беспристрастия, какое должно лежать в основе научно-исследовательской работы».
Заботе Ленина о развитии науки, укреплении Академии наук была посвящена речь Карпинского на траурном заседании 21 января 1928 года.
«Я обращался к Владимиру Ильичу в служебном порядке, а в некоторых случаях писал ему личные, вполне откровенные письма, где не стеснялся отмечать и те стороны нового, тогда еще только создававшегося строя, которые казались мне неправильными. Из всех решений и распоряжений Владимира Ильича, которые являлись результатом этих сношений и писем, я мог вынести одно твердое убеждение: человеку, который был поставлен во главе правительства громадной страны в эпоху величайшей в мире революции, были особенно близки и дороги интересы науки и культуры.
...Ленин не переставал думать о культурном строительстве и научном росте... Дело, конечно, не только в сохранении ряда научных учреждений и в поддержке научных работников. Великий смысл этой помощи — в глубокой вере в силу научною знания и в то значение, какое оно должно иметь для государственною строительства».
Высокого значения исполнен для Александра Петровича и ленинский завет широкого подхода к вопросам науки и культуры; ему ведь тоже «особенно близки и дороги интересы науки и культуры» — нераздельно, ибо неразделимы они и в жизни. Вот уже много лет Александр Петрович президент Академии наук, и президентские обязанности для него вовсе не исчерпываются попечением над развитием науки и исполнением того, что требуется по уставу. Для него президент — особый пост «на фронте культурного строительства» — удивительно, как быстро к нему пристала военная терминология, так распространившаяся в то время. Недаром же судьба и вознесла его на этот пост в эпоху небывалой ломки и переоценки всех ценностей.
Не следует думать, что тут хоть малейшее насилие над собой; Карпинский был человеком широких интересов — и к нему невольно тянулись музыканты, художники, писатели. Когда нужно было спасти пушкинскую квартиру на Мойке, то пришли к нему за помощью, и он немедленно принял необходимые меры, и последняя квартира великого поэта была спасена, отремонтирована, превращена в народный музей. Александр Петрович посещал собрания живописцев (из письма Н.А.Морозову, шлиссельбуржцу, с которым Карпинский состоял в добрых отношениях и который по его рекомендации был избран почетным академиком: «...я дал уже слово художнику Бруни и другому художнику, посетившим меня с просьбой присутствовать на... заседании, где я без достаточных оснований состою председателем...»).
К.С.Станиславский, приезжая в Ленинград, любил бывать у Карпинских.
К.С.Станиславский — А.П.Карпинскому, 14 июля 1928 г.
«Я искренно огорчен тем, что перед Вашим отъездом не мог с Вами свидеться, чтобы обнять Вас и поцеловать ручку Вашей дочери. Это произошло потому, что в нынешнем году я работаю один, и сезон наш очень тяжел по срепетовкам и вводам новых лиц.
Мне ничего не остается, как письменно обратиться к Вам, чтобы уверить Вас в нашей искренней благодарности за Ваш всегдашний радушный прием и трудную должность председателя, которую Вы берете на себя на этих собраниях.
Верьте, что мы все искренно любим Вас и от всего сердца шлем Вам горячий привет и благодарность».
Композитор Глазунов, живущий теперь в Париже, делится с Александром Петровичем своими новостями:
«Париж, 4 января 1929 г. Глубокоуважаемый и дорогой Александр Петрович! Хорошо известные Вам Ваши почитатели... сердечно поздравляют Вас и Вашу семью с наступившим Новым годом, а также с приближающимся днем Вашего ангела... 19 декабря я сбыл свой первый концерт в Париже... Концерт прошел весьма оживленно, хотя зал не был переполнен. Причиной тому, я полагаю, было праздничное время и некоторая недостаточность в рекламе, а главное, зал так велик, что вмещает свыше 2000 слушателей и редко бывает заполнен. Оркестр и публика встретили меня радушно и почтительно. Леночке, исполнявшей мой фортепианный концерт, много аплодировали.
Жизнь после концерта протекает несколько однообразно, и временами скучаю из-за отсутствия постоянной работы. В ближайшем будущем предстоит поездка в Лиссабон и Мадрид... Начинаю подумывать о возвращении... Мы о Вас много думаем и помним... Здоровье мое сносно. Сейчас настоящие холода со снегом и даже морозом, что, в сущности, лучше сырой погоды... От своих коллег мало получаю известий. Больше приходят письма с французскими марками. Сейчас встретил Эмиля Кунера, который будет дирижировать русскими операми. Цикл начнется в конце января и обещает быть весьма художественным. Всего, всего Вам лучшего, дорогой Александр Петрович, живите и здравствуйте!»
Много писем приходит — разных, от разных людей, из разных городов и стран; вечерами за чаем он перечитывает их. Потом поднимается на третий этаж, в библиотеку... Открывает том Шекспира («он читал его параллельно с английской историей, читал «Фауста» по-немецки. Летом на даче читали вслух Чехова, Зощенко, Тэффи...»)5.
Да, жизнь, полная тревог и напряженного труда, но — счастливая! Он сам осознает это и пытается разобраться, что приносит наибольшее счастье и ощущение устойчивости; приведем отрывки из письма его к Н.А.Морозову, написанного по поводу 75-летия Николая Александровича (бывший тайный советник пишет бывшему государственному преступнику, просидевшему около 25 лет в заключении!):
«Зная по собственному опыту, насколько трудно без перерыва работать до 75-летнего возраста, когда внешние обстоятельства слагаются крайне благоприятно для избранной работы, я тем более удивляюсь работе семидесятилетних людей, жизнь которых протекала в невероятно тяжелых условиях, приводивших иных к душевным заболеваниям или более решительному концу.
...Причину всего этого я вижу в Вашем влечении к научным исследованиям, в пристрастии к науке, вечной нелицеприятной искательнице истины, без всякой связи с своими личными интересами, интересами различных кругов и сообществ, но полезной, необходимой для всего человечества, для его будущего — не только благополучия, но и возможного существования, ибо без успехов и быстрого развития точной науки известные нам теперь естественные ресурсы могут оказаться недостаточными или иссякнуть.
Научные размышления, преследующие такие возвышенные цели, позволяют переносить личные невзгоды, часто забывать о них, поддерживать бодрое настроение, заставляют мыслить свободно, не стесняясь никакими верованиями и доктринами, никакими авторитетами, покоряясь лишь одной, одной истине».
Тут какая-то едва слышная щемящая нотка выскальзывает в этом повторе: «одной, одной истине» — то ли оттого, что невозможно прожить, покоряясь «одной, одной истине», то ли оттого, что вот она и подходит к концу, жизнь, покорная «одной, одной истине»...
И все-таки он был счастлив! И он был бы вполне счастлив, до самого конца счастлив, если бы одна мысль не тяготила его, одна забота не глодала его, один долг не давил на плечи, требуя исполнения...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.