ВОЛЬНОМУ — ВОЛЯ

ВОЛЬНОМУ — ВОЛЯ

Хорошая работа всякую должность возвышает.

Башкирская пословица

С надеждой поправить здоровье, отдаться любимым занятиям, подальше удалиться от интриг и злословия недоброжелателей Петр Иванович весной 1760 года вместе с женой и детьми выехал из Оренбурга в Спасское.

Село располагалось в живописнейшем месте. Однако вести праздную жизнь на лоне природы Рычков не мог, не умел. В Спасском он развернул бурную деятельность: выстроил мельницу, пасеку, винокуренный заводик, по разрешению Государственной берг-коллегии неподалеку от села соорудил два ручных горна для выплавки железа и две медеплавильные печки, где начал проводить разные опыты. В декабре состоялась пробная плавка. За девять дней выплавили двадцать пудов черной меди. Цифра, конечно, мизерная. Такое производство могло лишь разорить, а не обогатить хозяина. Но Рычков и не помышлял о нажитках. Ему важно было иметь под рукой базу для проведения экспериментов.

Ни дня не сидит он на месте, в кругу семьи. Ездит, ходит, изучая окрестности, стараясь найти залежи «медных руд и способные под заводы места». По рекам, ущельям и оврагам он собирает различные минералы и отправляет в Академию наук, часть камней опробует на месте, в своих печах. Многие образцы минералов к нему, по его просьбе, приносили крестьяне и приказчики близлежащих деревень. Чуть позже Рычков написал статью «О медных рудах и минералах, находящихся в Оренбургской губернии» и опубликовал ее в Трудах Вольного экономического общества. В ней он призывал исследовать рудные месторождения по своим приметам, потому что иностранные описания «с состоянием здешних мест не во всем сходственны».

Рычков приглашал специалистов осмотреть Уральские горы, Башкирию, «наполненную всяких таинств», а именно — медью, нефтью, каменным углем, газом. Он осуждал рудоискателей, действующих по наитию, по сомнительным приметам, считающих, например, что на рудных местах трава не растет. «Но и таких мест много, — замечал Рычков, — где и травы нет и руды нет». Оспаривал он и тех рудознатцев, что залежи руды советовали определять по камням на берегах рек, хотя действию текучих вод придавал серьезное значение. Под действием наземных и подземных вод происходят многие удивительные превращения. «Особливого примечания достойно то, — пишет он, — что в Уральских горах с обеих сторон и в отдалении от них верст на 20 все руды положение свое имеют понурое, склоняясь к горам, из чего есть физическая причина мнить, не бывали ль сии гористые места когда-нибудь плоского и ровного положения и не пришли ль они в нынешнее состояние по случаю землетрясения, которое бывшую ту плоскую поверхность в середине вспучило и подняло кверху, чего вероятность видимое ныне с обоих сторон положение руд подтверждает».

Это был смелый по тем временам взгляд на природу, поскольку земной ландшафт считали вечным, существовавшим с начала жизни на Земле абсолютно неизменным, раз и навсегда сотворенным Богом. В статье «О медных рудах и минералах» Рычков развил материалистическую идею Ломоносова о том, что мир природы находится в постоянном движении, что дно морское может стать возвышенной горою, а кратер вулкана — дном озера.

Ломоносов с одобрением отозвался об этой крупной работе Рычкова, однако письмо не сохранилось, но содержание известно: Рычков пересказал его в письме к Миллеру. Да и сам Миллер писал ему о добром отзыве Ломоносова, слышанном лично из его уст.

Рычкова не случайно влекли южные отроги Уральских гор, увалы, ущелья и степные речки близ Орской крепости. Именно здесь он чаще всего находил выразительные признаки залегания в земных недрах «великих богатств» и пророчески писал о ближайшем будущем, когда их начнут добывать и использовать. Его разведочные работы могли идти успешнее, имей он специальные инструменты и приборы, которыми вооружены сегодняшние геологи. Но даже располагая примитивной оснасткой, свой поиск Рычков вел все же в точном направлении. Спустя десятилетия именно в этих местах геологи обнаружили крупнейшие залежи медной руды, железа, никеля, нефти и газа. Именно близ Орска сооружены и действуют ныне комбинат Южуралникель, Орско-Халиловский металлургический и Гайский горно-обогатительный комбинаты…

Вслушиваясь в рассказы башкирских старожилов, Рычков старался лично перепроверить услышанное. Как-то до него донесся слух о Каповой пещере, находящейся возле реки Белой. И вот однажды морозным январским днем 1760 года Петр Иванович решил осмотреть ее, невзирая на то, что к ней по реке Белой и нигде окрест никакой дороги тогда не было. «Склонив тутошних башкирцев ласкою и угощением, чтоб верховою своею ездою по глубокому снегу путь мне сделали», Рычков отправился в этот нелегкий путь. Сопровождали его также несколько солдат и заводских служителей. Короток зимний день, маленький отряд торопился. Наконец в тридцати саженях от берега реки Белой перед ними предстал величественный грот, окруженный со всех сторон высокими горами и утесами, в пологих местах покрытыми сосновым лесом. Вход в пещеру напоминал высокие ворота и был настолько просторен, что позволял продвигаться, не слезая с коней. Навстречу путникам по известковым камням струилась мелкая и узкая речка. Чем дальше отряд углублялся в пещеру, тем речка становилась шире, а свод выше. В одном месте он достиг 18 сажен высоты. Каменный коридор подразделялся как бы на отсеки, большие камеры. Описывая одно из таких подземных помещений, Рычков замечает, «что можно почесть его за такое место, в котором для нужной обороны не одна тысяча вооруженных людей способно стоять может».

Со сводов капала вода, свисали кое-где огромные, толщиною с бревно, прозрачные сосульки. Чем дальше от входа, тем теплее и темнее становилось в пещере. Рычков и его спутники скинули с плеч шубы, слезли с коней, так как путь преградили завалы камней. Зажгли факелы. В одной кругловатой пещере они увидели сухую человеческую голову и много летучих мышей, которые сидели на стенах, «но большее число, как бы прицепившись, висели». Проходы все сужались, и наконец путники подошли к пролазу, одолеть его можно было только ползком. Пролаз вывел к маленькой, тесной камере, своды ее были «облиты каменным соком», всюду капала вода.

Шагами Рычков измерил все пещерные отсеки, описал, из какого грунта они состоят, набрал разных камней, чтобы послать в Академию наук для обследования. О происхождении пещеры Рычков спрашивал у башкирцев, и те отвечали ему, что она творение божье. «Но сие башкирское мнение основано на их невежестве», — заключал Рычков, считая, что в создании пещеры, помимо самой природы, есть доля участия и людей, которые в былые времена не могли не пользоваться таким удобным жилищем, «потому что в нем и в самую жесточайшую стужу такая натуральная теплота, какой в топленых зданиях не бывает, а летом, как сказывают, никакая воздушная жара там не беспокоит». Во время башкирских восстаний пещера действительно становилась надежным убежищем для мятежников, там они укрывались вместе с женами, детьми и даже скотом, благо что в ней имелась чистая вода и свежий воздух.

Творческие занятия всецело захватывают Рычкова, мысль о возвращении в губернскую канцелярию уже не занимает его. Привыкший выкладываться на государственной службе во всю силу, он откровенно признается, что «с таким прилежанием и успехами, как прежде, службу мою продолжать не в состоянии, поэтому прошу от дел отставки и увольнения вовсе».

По убеждению Петра Ивановича, служить нужно честно, отлично и никак иначе. Но он не был узколобым чиновником, у которого обычно вся сила и авторитет — в служебном кресле. Стоит такому кресло потерять, и сразу же он как бы выбывает из жизни, хотя физически продолжает существовать. Но никому не интересен как человек, ибо без служебного портфеля он пуст, безлик, бессилен. Такова судьба всякого стоящего у власти чиновника, администратора-обывателя. Иное дело — человек одаренный, творческий. Авторитет его держится на широте и глубине ума, доброте поступков, на умении толково работать. Ему прежде всего нужна свобода.

Чтобы не разрываться между канцелярской службой и наукой, Рычков в январе 1760 года едет в Петербург и подает в Сенат челобитную, в которой перечисляет все трудные этапы своей почти 30-летней службы и просит уволить его по состоянию здоровья навсегда.

Домочадцы по-разному расценили намерение Петра Ивановича порвать с канцелярской службой. Жена, Алена Денисьевна, заботясь более о здоровье мужа, нежели о материальном достатке семьи, одобрила его решение. Старший сын Андрей, явясь на побывку, с горячностью молодого офицера возражал:

— Вы завсегда напутствовали нас, дабы мы службой себя показывали, ибо честь и слава не от природы даются. Отойдя от службы, чем вы, отец, полезны Отечеству станете?

— Нынешняя служба моя Отечеству менее ценна, нежели мои сочинения. Мой старый наставитель, недавно почивший Василий Никитич Татищев, побыв во многих чинах и рангах, лишь душу и здоровье расстроил. В пример мне ставил он Петра Первого, который великолепие свое единственно делами показывал, а разных придворных чиновников презирал за их лень, сплетни, косность и за то, что угодничеством ищут свое благополучие приобрести. Красит ли человека такая нынешняя служба?

— Но именно за усердие в службе пожалован я в офицеры, хотя породой своей мало знатен.

— Тебе, сын, воинская служба весьма кстати, посколь иными занятиями ты не обременен. Что же до знатности нашей породы, то лишь та знатность, по разумению моему, предпочтения достойна, которая с заслугами. Отечеству, с достоинством и добродетелями соединена… Вам, дрожайшие мои дети, предками своими тщеславиться нельзя и не должно, однакож, и стыдиться причины нет, хотя бы кто по неведению подлостью вас попрекнул. Меня и самого тем безрассудные люди попрекали, но вскоре же, устыдясь, отходили. И теперь, уповаю я, учеными занятиями своими больше пользы Отечеству принесу, нежели суетными хлопотами в канцелярии.

Отпустить добросовестного, энергичного администратора, хорошо осведомленного во всех делах и истории громадного степного края, Сенат посчитал нецелесообразным. И хотя на руках у Рычкова имелось заключение оренбургских врачей, его повторно обследовали петербургские доктора медицинской канцелярии и подписали аттестат, коим службу по общему для всех регламенту признали его неспособным продолжать. Но и после этого освидетельствования Рычков 15 февраля был представлен на смотр Правительствующему сенату, где некоторые господа сенаторы высказывались за то, чтобы вместо окончательной отставки уволить Рычкова лишь на некоторое время для поправки здоровья. Другие предлагали оставить его при Сенате в Комиссии по торговым и дипломатическим делам, обещая за это высокое материальное пособие.

Рычков стоял на своем. «Видя, как в том, так и в другом по моим обстоятельствам крайнюю неспособность и не желая быть в высших чинах, всячески старался оное отвратить, предпочитая полезнейшим для себя то, что служивши сие время безпорочно и благополучно получить от всех дел точное уволь-пение… И так с немалым трудом и прошением едва оное превозмог и довел до того, что 21 числа сего же февраля определено отставить меня от всех дел, а за службу мою о награждении меня чином статского советника подать Ея Императорскому Величеству доклад и требовать на то всемилостивейшего указа», — писал он в автобиографической хронике.

Обращаясь к своему петербургскому коллеге, Петр Иванович сообщал, что уволился со службы сначала для рекреации и излечения болезней на год, а затем и вовсе, «чем не мало порадован, ибо, с одной стороны, здоровье мое подлинно слабо, а с другой — желалось мне от сует и хлопот поотдалиться и пожить с покоем, а затем и в Санкт-Петербурге побывать… и полезную корреспонденцию продолжать, но доставлять ее еще и лучшим способом…».

Рычков желал сосредоточить силы для более высокой по уровню литературной и научной работы. Для чего нужны были несуетные дни, уединение, тишина в сердце.