43. Воля по-советски

43. Воля по-советски

В Москве меня не прописали. Надо было уезжать за 101-й километр. Я объехал несколько городов в этом радиусе, но безуспешно. Отпугивала судимость. На очереди был Серпухов, там требовались строители.

В Серпухов приехал на исходе дня и сразу пошел в строительное управление. Там, действительно, требовались мастера, прорабы, инженеры. Иногородним предоставлялось общежитие. К сожалению, рабочий день уже закончился, завтра надо прийти с утра. Возвращаться в Москву не имело смысла. Нужно было куда-то устроиться на ночь. Начал накрапывать холодный дождь. В гостинице свободных мест не оказалось. Я решил обратиться к первому же прохожему. Им оказался хромой мужчина. Он увяз в грязи, и пришлось помочь ему выбраться на сухое место. Он крепко вцепился в мой рукав и стал требовать, чтобы я отвел его к какой-то Фроське, а сам даже не знал толком, где она живет. Я понял, что он не столько хромой, сколько пьяный. Он стал материть меня и потребовал «трояк» в качестве отступного. Видимо, спьяну принял меня за робкого «фраера». Сначала я хотел проучить его за «неджентльменское» поведение, но ограничился тем, что выдал ему порцию лагерного лексикона и оставил посреди улицы с хлопающими глазами и разинутым от удивления и неожиданности ртом. Ругая себя за потерянное время, я перешел на более освещенную улицу и решил обращаться только к женщинам. Долго никто не шел. Наконец показались две женщины.

Они хотели обойти меня, но я, опасаясь остаться на ночь на улице, не дал им пройти мимо и обратился как можно учтивее, с почти уже забытыми мною вежливыми словами. Видимо, это успокоило их, а просьба подсказать, где можно снять на ночь комнату или койку, даже настроила на шутливый лад. Та, что была постарше, сказала, что живет с мужем...

— Вот если Таиска, — она кивнула на спутницу, — полкойки уступит...

— Бессовестная, как тебе не стыдно! — взорвалась Таиска.

Я решил, что они меня неправильно поняли, и рассказал о своем затруднительном положении. Они посовещались, и старшая, Зинаида, сестра Таиски, сказала:

— Есть знакомая бабуля, с внучкой вдвоем живут. Свой дом у них. Да только вот не знаем, можно ли рекомендовать вас? Какой вы человек? Хороший или плохой?

Вопрос меня озадачил, и я неожиданно для себя ответил:

— Я... неважный.

Обе рассмеялись:

— Ладно уж, возьмем грех на душу. Идемте с нами, это недалеко. И постарайтесь бабуле понравиться. Она такого квартиранта ищет, чтобы внучке в женихи сгодился...

— Э-э нет, тогда не пойду! Мне сейчас жениться ни к чему.

Сестры снова прыснули со смеху:

— Ну и чудной же вы, еще невесты не видели, а уже отказываетесь. Да никто вас женить не станет. Переночуете и все. Не на улице же вам замерзать...

Бабуля оказалась недоверчивой и очень дотошной. Устроила мне допрос с пристрастием, прежде чем согласилась приютить. И опять мне повезло: внучки дома не оказалось, уехала в деревню. Угроза внезапной женитьбы миновала.

На следующий день меня взяли на работу в качестве инженера ПТО[27] и дали место в общежитии. Зинаида и Таиса стали моими первыми знакомыми в городе, а там постепенно и добрыми друзьями. Я часто заходил к ним посте работы. А летом вчетвером — Зина, ее муж, Таиса и я — ездили купаться на Оку.

В общежитии моим соседом по комнате был завскладом, молчаливый человек-отшельник. Вскоре его куда-то перевели. Вместо него поселили другого, разговорчивого, с волевым лицом и тяжелым подбородком. Представился он экспедитором. Вечерами, когда я измотанным возвращался с работы, он старался вовлечь меня в разговоры на политические темы. Все пытался выяснить «мою позицию».

Мне это показалось подозрительным... По субботам я обычно уезжал в Москву к родителям и приезжал либо в воскресенье вечером, либо рано утром в понедельник. Однажды он попросил меня сохранять и отдавать ему использованные мною в эти дни билеты на городской транспорт якобы для его служебных «экспедиторских» отчетов. Сомнений не было, МГБ продолжало опекать меня. По билетам можно было, не выходя из дома, проследить мои маршруты. Я притворился простачком и каждый раз по возвращении высыпал перед ним на стол горсть автобусных, трамвайных и троллейбусных билетов, не только своих, но и всех, какие мне попадались под руку.

В Серпухове я пробыл более года, и значился уже начальником строительного участка.

Однажды меня вызвали в паспортный стол, забрали паспорт и выдали новый: в нем не было пометки об ограничении местожительства. Сообщили, что судимость с меня снята... Вот так, буднично и как бы между прочим, завершился этот спектакль.

Я получил расчет, простился с Таисой, ее сестрой и выехал домой в Москву.

Когда я в назначенный мне день и час явился в Кунцевский райвоенкомат для получения военного билета, меня попросили зайти в соседний кабинет. Двое в штатском встретили меня, как хорошего знакомого. Сказали, что являются представителями Комитета государственной безопасности. Начали с того, что вручили мне медаль «За победу над фашистской Германией». Поздравили. Обещали отыскать награды, к которым я представлялся на фронте, но не успел получить. Сказали, что в военном билете время нахождения в тылу у немцев будет защитано как служба в рядах Советской Армии, а время пребывания в заключении — как трудовой стаж. А на вопросы в анкетах — был ли в плену, оккупации, имел ли судимость, привлекался к ответственности — отвечать: не был, не имел, не привлекался. Снова возник вопрос о моем воинском звании. Я изъявил желание остаться рядовым. Коснулись моей деятельности в Эссене и Вене.

— У вас большой опыт. Хотим предложить вам продолжить эту деятельность...

Я усмехнулся, вытянул вперед руки и прикрыл веки. Растопыренные пальцы заходили ходуном. Первое время дома я ел деревянной ложкой. Она не так громко барабанила по зубам и по тарелке.

— С такой нервной системой в разведке нечего делать, — сказал я полномочным представителям...

Они все-таки назвали номер телефона, который предложили запомнить и позвонить в случае необходимости... Номер этот запоминать я не стал: звонить к ним у меня не было ни желания, ни необходимости. На том и расстались.

Вот таким странным образом была оформлена моя вторая реабилитация. Но, как выяснилось позже, она прошла по внутренним, закрытым каналам гебистского ведомства. Третья, официальная, — свершилась в апреле 1990 года. Меня вызвали в Военный трибунал и вручили справку о реабилитации. В ней сообщалось, что Постановление Особого совещания при МТБ СССР от 6 марта 1948 года в отношении меня отменено за отсутствием состава преступления. Денежная компенсация в размере двухмесячного заработка мне не полагалась. В деле я значился человеком «без определенных занятий»... (!) Но вернемся к моей второй реабилитации.

Вместе с военным билетом мне дали еще бесплатную путевку в Сочи.

Морская вода, Мацеста, ванны, санаторное лечение заметно поправили мое здоровье. Стала проходить боль в позвоночнике. Дома по утрам я делал холодные обтирания, а позже стал регулярно посещать плавательный бассейн. Постепенно прекратилось тремоло в пальцах. Нервная система приходила в норму. Я даже вроде бы помолодел...

Но сразу по возвращении из санатория на меня обрушился град больших и малых жизненных неурядиц. Оказалось, что жить мне в Москве негде. Квартирка в деревянном доме, в которой я с родителями проживал почти с рождения и до призыва в армию, нам не принадлежала, мы ее арендовали у частного владельца. Хозяева дома не пожелали прописать меня на площадь, занимаемую мамой после смерти отца, а без прописки нельзя было поступить на работу. Как не имеющий московской прописки и не работающий, я подлежал высылке из Москвы за нарушение паспортного режима и за так называемое тунеядство... Вот такой заколдованный круг был обусловлен нашими законами.

Жить негде, да и не на что. Из маминой мизерной пенсии в двадцать три рубля ежемесячно надо было отдавать хозяевам дома двадцать. На жизнь вдвоем оставалась трешница. На такую «могучую» сумму даже порядочной веревки, чтоб повеситься, не купишь.

Начались нудные, унизительные, а главное, совершенно бесполезные хождения по государственным учреждениям. Хорошо, умные люди надоумили: «Надо поставить участковому милиционеру пол-литра водки».

И действительно! Обманным путем он тут же забрал у хозяев домовую книгу и оформил мою прописку. Хозяева подали в суд. Но суд судом, а я все же успел поступить на работу.

Многие месяцы продолжалась судебная тяжба. Один суд выносил постановление об аннулировании моей прописки, и я должен был скрываться от милиции до тех пор, пока более высокая судебная инстанция, по ходатайству организации, в которой я работал, не отменяла это решение. Потом все начиналось сначала. Пришлось дойти до главного прокурора Москвы, небезызвестного тогда Малькова. Он изобразил хорошо отрепетированное негодование в адрес волокитчиков, сказал, что берет дело под личный контроль и что все будет в порядке... Как и следовало ожидать, ничего не изменилось. Мои мытарства продолжались многие годы.

Вариант решения проблемы женитьбой на женщине с жилплощадью мне не подходил. Я сделал свой выбор — женился на девушке, у которой, так же, как и у меня, ничего не было. До этого она жила с родителями в крохотной комнатенке, где и без меня ютились четверо.

Несколько дней Ира жила у нас. Но явился милиционер и потребовал, чтобы жена здесь не находилась, а жила по месту своей прописки, у родителей... Тут и водка не помогла.

— А в гости ко мне она имеет право прийти?

— Если б не была женой, то имела бы право, а жёны к мужьям в гости не ходят...

— А если мы расторгнем брак?

— Тогда другое дело...

Неоднократно после одиннадцати ночи являлась милиция и — если заставали Ирину — требовала, угрожая штрафом, удалиться.

Пришлось нам перебраться в дровяной сарай ее родителей, где каждую ночь приходилось отражать атаки обнаглевших крыс.

Чтобы как-то решить этот вечный жилищный вопрос, я перешел на работу прорабом в строительную организацию, с письменной гарантией получения жилья в течение двух-трех лет. Спустя два года, эта организация была слита с другими, более мощными организациями, и, само собой разумеется, гарантийное письмо, подписанное дирекцией, парткомом и профкомом, потеряло свою силу... Я перешел на работу в другое учреждение. Но наши мытарства продолжались, им не было видно конца.

Правда, ведь невыразимо тоскливо читать про все эти коммунально-хлопотные, нудные перипетии нашей жизни?.. А жить вот так изо дня в день?.. Без малейшего просвета?.. И не мне одному, а миллионам людей?..

Возможно, все это явилось причиной того, что мы с Ирой разошлись. Расстались без ссор, без взаимных обид, просто разуверились во всем, и все нам надоело...

А мне надо было решать еще одну насущную проблему: завершить образование. Подал заявление в институт с просьбой о восстановлении и получил согласие без вступительных экзаменов продолжить учебу. Но за месяц до начала занятий пришло уведомление из Главного управления высшими учебными заведениями о том, что я должен сдавать экзамены в полном объеме... На подготовку оставалось всего ничего. А ведь окончил я десятилетку более двадцати лет тому назад! Понимал, что это почти нереально, и все же решил попытаться. Занимался днем и ночью. На удивление самому себе, экзамены по всем предметам выдержал и был зачислен на первый курс.

В течение пяти лет учился и работал. А в 1963 году окончил институт и получил диплом инженера-строителя. Но на этом «грызение» гранита науки не прекратил. Окончил двухгодичный вечерний институт повышения квалификации. Работая в Центральном научно-исследовательском и проектном институте (ЦНИИЭПжилища), получил несколько грамот и дипломов за лучшие научные работы в области строительной технологии. Опубликовал более десяти научных работ. Имею несколько авторских свидетельств. В 1985 году награжден нагрудным знаком «Изобретатель СССР». Мои изобретения внедрены во многих городах страны, на различных предприятиях (только по официальным статистическим данным ЦНИИ патентной информации на 1990 год таких внедрений более двадцати, не считая рацпредложений). В 1996 году избран действительным членом Международной Академии информатизации при ООН. Продолжаю научную работу в области информатики и биоэнергетики.

О пережитом во время и после войны я почти никому не рассказывал. К освободившимся из заключения многие тогда относились с недоверием и страхом, да и у меня, видно, не прошла еще оскомина, набитая в подвале СМЕРШа, ссылке, Лефортовской тюрьме, норильских лагерях...

И все же прошлое временами будоражило воспоминаниями. Я все отчетливее осознавал, что оказался участником или свидетелем ключевых событий, которые по тем или иным причинам замалчивались или преподносились в искаженном виде.