36. Смена амплуа

36. Смена амплуа

Несмотря на преимущества положения художника, писание призывов, лозунгов и портретов вождей все больше и больше угнетало меня.

К этому времени я познакомился с еще одним замечательным человеком — это был эстонец Альберт Труусс. Он так же, как и Побиск Кузнецов, работал в Опытно-металлургическом цехе (ОМЦ). Альберт был в высшей степени порядочным человеком (даже трудно было себе представить, как он живет в этом мире и не погибает...), всегда собранный, подтянутый, добр, честен, умен — ну что еще нужно для человека?..

Мы чувствовали взаимную симпатию и быстро сдружились. Он постоянно рассказывал о работе в лаборатории и о своей начальнице, очень толковой и милой женщине, Ольге Владимировне Балабановой. Однажды я попросил Альберта переговорить с ней: возможен ли мой перевод в ее лабораторию? Конечно, Мазур возражал, ему позарез нужен был художник, но в конце концов не устоял против напористости и обаяния Ольги Владимировны. Я был зачислен лаборантом. В ее лаборатории царила деловая и дружеская атмосфера. Слово «зек» было наглухо забыто. Здесь занимались исследованием и отработкой новых химико-технологических процессов в металлургии цветных металлов.

По результатам работы лаборатория была на хорошем счету у начальства. Пользуясь этим, Балабановой удавалось не допускать вмешательства представителей ГУЛАГа в дела лаборатории. Да и сам начальник ОМЦ, лауреат Сталинской премии, постоянно защищал Ольгу Владимировну и ее лабораторию. (Еще бы! Ведь на достижениях и научных открытиях ученых, преимущественно заключенных, он строил свое благополучие, за их труды получал ордена, лауреатские звания и премии).

При ОМЦ была очень хорошая техническая библиотека. Нам разрешалось пользоваться ею. Это давало мне возможность расширить познания в химии и металлургии, изучать что-то новое, с чем раньше сталкиваться не приходилось.

“Как-то, просматривая старую подшивку журналов «Химия», в одном из номеров на первой странице я увидел большой портрет и сразу узнал работавшего в нашей лаборатории Алексея Александровича Баландина, моего соседа по нарам в лагерном бараке. Под портретом перечислялись все его многочисленные титулы: доктор химических наук, академик, член многих академий мира Не хватало только последнего звания — зек и должности — дневальный по цеху, так он числился по штатному расписанию в зоне.

В одной из лабораторий работал еще один зек — Пиотривский (за точность фамилии не ручаюсь) — личность весьма загадочная. Ни с кем не общался. Говорил по-русски плохо, с сильным польским акцентом. Работал постоянно только в ночную смену. Подчинялся лично начальнику ОМЦ. Чуть ли не каждую ночь к нему приходила из города молодая женщина с маленьким ребенком. Поговаривали, что это его жена и что ее посещения разрешены самым высоким начальством. Иначе бы им не поздоровилось: его отправили бы в штрафной лагпункт, ее — в двадцать четыре часа из Норильска.

Никто толком не знал, чем занимается Пиотровский, но, судя по сногсшибательным привилегиям, был он очень нужным специалистом и занимался очень важным делом. Работали мы на разных установках, но в одном здании. Познакомился я с ним, когда стал работать в ночную смену. Но сблизиться так и не удалось. Он был, как говорится, закрыт на все застежки и избегал каких бы то ни было контактов и общений. Это был крупный польский ученый-химик, автор нового способа эффективного получения кобальта, за который начальник цеха получил звание лауреата Сталинской премии. Видимо, было за что оберегать ученого. Это подтвердил и мой знакомый, бывший студент химико-технологического института, который в нашем цехе выполнял черновую работу по поручениям начальника и Пиотровского.

Теперь Пиотровский работал над очередной «лауреатской» темой. Студент, несмотря на меры предосторожности и секретность, разгадал сущность процесса. Прикидываясь простачком, он сумел ускорить процесс и получил результат раньше, чем планировалось. Цель опыта, который осуществлял вольнонаемный начальник с помощью заключенного Пиотровского (или наоборот — тут черт голову сломит), — получение в чистом виде золота и платиноидов, содержащихся в шламе (переработанной руде), путем спекания и активного воздействия высококонцентрированными хлоридами (вот приблизительно так). Студент первым узнавал о результатах успешного эксперимента, потому что проводил их сам, и не торопился радовать шефа приятными новостями. Он сумел наскрести с килограмм крупинок чистого золота. Все это студент равномерно распределил в вате своей телогрейки и проходил в ней почти год. Благополучно отсидел срок, освободился и уехал домой в своей старой телогрейке.

Когда пришел изуверский приказ: всю 58-ю статью «отправить под землю», Пиотровского куда-то отправили с первой же партией. О дальнейшей судьбе этого уникального ученого мне ничего не известно.

Сплошное горе это, а не воспоминания..,

С работы мы возвращались поздно вечером, а иногда оставались на вторую смену, чтобы меньше находиться в лагере. На работу приходили в бушлатах, а там надевали белые или синие халаты, в зависимости ох характера работы. Побиск и Альберт, мастера на все руки, придумали способ превращения списанных халатов в непромокаемые плащи. Делалось это так: кусок черной «сырой» резины растворяли в бензине и наносили кистями на ткань несколькими сдоями. Ткань приобретала глянцевитую поверхность. Издали можно было подумать, что на нас импортные макинтоши, такие как у моряков дальнего плавания.

Однажды Альберт предложил сделать для лаборатории большое зеркало. Все необходимые реактивы для этого имелись. Не хватало только одного, но самого главного компонента — серебра. А я вспомнил, что на свалке видел выброшенные магнитные пускатели и реле от импортного оборудования с контактами из серебра. Собранные контакты мы растворили в «царской водке», получили хлористое серебро в виде белого губчатого осадка, растворили его в азотной кислоте, профильтровали и в конце концов получили исходный продукт — чистое азотнокислое серебро. Подготовили большой лист стекла, установили его строго горизонтально и налили на него тонкий слой раствора, предварительно добавив в него несколько капель восстановителя. Скоро на поверхности стекла стало осаждаться серебро. Изготовленное зеркало ничем не отличалось от лучших фирменных. После этого нам с Альбертом пришлось выполнить не один заказ, и я хорошо освоил это дело.

Несмотря на наше относительно сносное положение, лагерные будни постоянно напоминали о себе. По промзоне в поисках наживы шаталось много уголовников. В одиночку ходить было опасно. Одним из пострадавших оказался академик Баландин.

Его остановили двое с пиками[26], положили лицом в снег. Забрали несколько рублей (больше ничего не было), прокололи бушлат, поранили спину.

Однажды, когда мы шли на работу, наткнулись на труп женщины, припорошенный снегом. Юбка порвана, на голых ногах — следы царапин и ссадин, возле виска и рядом на снегу — кровь. Судя по всему, женщина была изнасилована и убита. Позже стало известно, как это произошло. Одна из бригад заключенных работала в промзоне в ночную смену. Бригадир встречался с вольной женщиной. Часто по ночам она приходила к нему на свидание, а потом он провожал ее. На этот раз бригадир не смог сам проводить и поручил это своему дневальному. На всякий случай тот взял с собой небольшой топорик. По пути провожатый стал приставать к женщине, угрожая выдать ее связь с заключенным. А когда угрозы не подействовали, ударил ее топориком в висок...

Ограбления и разбой о промзоне и городе, куда могли выходить расконвоированные уголовники («социально близкие»), были обычным явлением.

Постепенно стало выясняться, что сама спецкомендатура участвует в грабежах. Случалось задержат человека, приведут в комендатуру, обыщет, проверят, много ли с собой денег, и отпустят. Не успеет он сделать и сотни шагов, его остановят и под видом грабителей отберут деньги.

Был и такой случай: грабитель остановил женщину, забрал все, что у нее было в сумочке, и переложил к себе в карман. Женщина попросила: «Отдай хоть паспорт, он тебе ни к чему!». Грабитель вытащил из своего кармана паспорт и вернул ей. Женщина добежала до дома и обнаружила, что грабитель по ошибке отдал ей свой паспорт со штампом места работы — Норильская спецкомендатура. Женщина оказалась не робкого десятка и тут же обратилась в управление комбината. Оперативная группа отправилась по указанному в паспорте адресу. Работник спецкомендатуры был уже дома. Его попросили показать свой паспорт. Он достал паспорт из кармана и только тут обнаружил, что это паспорт ограбленной женщины. После этого случая спецкомендатуру основательно перетряхнули, и ограблений стало меньше.

Здесь следовало бы остановиться и подумать — что за уголовное нагромождение окружает нас на протяжении всей жизни?.. Как бы мы ни старались вырваться из этого окружения, оно преследует нас, теснит и... в конечном итоге побеждает.

Откуда оно взялось?.. Почему все время с нами?.. Вот и в моем тексте эта уголовщина присутствует куда больше, чем хотелось бы.

Я, без малого, ровесник этой страны, и на склоне лет понял и могу сказать: тотальная уголовщина заложена в фундамент нашей государственной системы, вместе со всеобщим насилием и всеобщей нищетой. От нее нет спасения — она угнездилась в основании партийно-государственного устройства, всего репрессивного аппарата (в одном месте больше, в другом — меньше), в так называемых (извините!) правоохранительных органах, во всей массе трудового и прослойках паразитического люда и, наконец, в непомерном монстре военного организма. Уголовщина, блатнячество и беспредел пронизали все — лексику, способ одеваться, а следовательно, и моду, песенное творчество и музыку, поэзию, конечно же, литературу, систему отношений в семье, на работе, на улице, в учреждении, на самых высоких ступенях государственной иерархической лестницы — саму систему мышления. Уголовщина просочилась повсюду и постепенно начала заполнять армию. А это уж и вовсе беспредельная катастрофа!.. Военные дольше всех продержались. Но в конце концов не выдержали и они — рухнули.

...Когда работа по созданию опытной установки уже завершилась, у меня стало немного больше свободного времени и снова потянуло к живописи. Я набрался смелости и предложил нашей славной начальнице лаборатории написать маслом ее портрет. Ольга Владимировна согласилась. Первый сеанс состоялся в воскресенье. Ольга Владимировна надела очень элегантную кофточку цвета морской волны. Этот цвет хорошо сочетался с почти таким же цветом ее глаз; светлые золотистые волосы и яркая губная помада... Такой я свою начальницу никогда не видел. На работе она носила белый халат, и в нем казалась намного старше своих тридцати лет. Оказалось, мы были ровесники... Я толком не знал, как следует вести себя с ней. Со мной она держалась просто, и я вскоре освоился и уже чувствовал себя гораздо свободнее. Работа продолжалась несколько воскресений. Портрет с каждым разом приобретал все большее сходство и, как говорят художники, вызревал. Близилось завершение. Но однажды в лабораторию неожиданно заявился сам начальник ОМЦ. На меня даже и не взглянул, сухо, недобро сказал:

— Ольга Владимировна, прошу зайти ко мне.

Не знаю, какой разговор произошел у него в кабинете. Ольга Владимировна вернулась очень взволнованной, в глазах стояли злые, сдержанные слезы...

— Дурак. Ничтожество! — произнесла она, как бы продолжая разговор с ним, а не со мной. — Во всем готов видеть... Подонок! — Она уже не могла себя сдержать.

В понедельник Ольга Владимировна не вышла на работу. А во вторник позвала меня и сказала, что приказом начальника я отчислен из ОМЦ. Об этом она очень сожалеет и считает себя виноватой.

— Единственное, что мне удалось для вас сделать, — это добиться перевода в ремонтно-строительную контору, на должность инженера. Вам там будет неплохо. Начальник конторы Рождественский Серафим Алексеевич очень приличный человек. С ним я уже обо всем договорилась.

Мы попрощались дружески Я дал себе слово никогда больше не браться за кисти по доброй воле. Словно сломалось что-то внутри.