Навсегда в памяти

Навсегда в памяти

Было около пяти часов утра. Старик ушел вверх по течению к месту встречи с лодочником. Я проводил его, вернулся и стал осматривать местность.

Справа позади, примерно на таком удалении, как Хрули, в тумане проглядывала северо-восточная окраина Васильков.

Меня тревожили выкрики, которые доносились справа. Клубится туман. Я прислушался. Стал различать немецкие слова. Что же там, пост? Может быть, позиции? Вроде машина, я различал людей, бродивших вокруг. Говор не затихал. Что делают немцы на берегу?

Старик обещал скоро вернуться. Стрелки показывают уже половину шестого.

Поблизости немало укромных мест — глубокие ямы, затерянные в траве промоины, кусты. Меня не особенно тревожило соседство немецких машин ниже но течению реки. Но лодочник... Что случилось? Ждать? Переправляться вплавь? Тянуть нельзя — туман скоро рассеется.

Я оглянулся и увидел Зотина.

— Я по следу... где старик? Слышу шум... — он указал рукой, — давайте, наверное, плыть... пока не поднялось солнце...

Одежда моя промокла насквозь. Я не мог согреться. Зотин отстукивал дробь зубами. Лезть в холодную воду... Бр-р...

— Попробуем вплавь... договорились? — Зотин шагнул к воде.

Наконец, явился старик. Он не нашел на берегу лодочника.

— А, — махнул рукой Зотин, — плыть будем...

— Что вы, хлопцы... вода холодная... схватят судороги... и пойдешь ко дну... а на середине глубина две сажени... течение быстрое... подождем... Не может быть, чтобы он не сдержал слова.

Исходное положение — кусты, рядом — яма. Пришел Меликов, Андреев. Один отправился вниз по течению, другой — вверх, осмотреть берег.

— ...лодочник не такой человек, чтобы можно было удержать, когда он обещал, — говорил проводник. — Подождем... бьюсь об заклад... придет с минуты на минуту, если...

Я потерял надежду согреться, вглядывался в мутно-белые испарения, которые клубились над водой. Старик рассказывал о крутом нраве Сулы и о местных людях, когда они неосторожно бросались в воду в такую вот пору.

Ширина реки достигала двухсот пятидесяти метров. Я вспомнил Сенчу. В болоте вода холодная, стыли кости. И все-таки не избежать купели, если не явится лодочник в течение ближайшего получаса.

Зотин настороженно повернул голову. Умолк, привлеченный шелестом травы, старик. Приближался, раздвигая траву, старшина Андреев.

— Я думал... далеко... а они рядом... застава, немцы... — волновался он. — Сколько можно ждать? Давайте вплавь, пока не поздно... торчим тут... под самым носом.

— Кто знал, что они полезут в сараи... Раньше люди там скот держали, — заговорил виновато проводник, — повременим... лодочник явится скоро...

— Явится... — недовольно протянул Андреев, — да неизвестно, к добру ли... ждать... давайте отойдем дальше... я нашел место...

Лодка должна причалить под корягой, вынесенной половодьем на берег. Я видел ее, когда сопровождал старика. Дальше, по его словам, голый берег. Перейти?.. А если за лодкой увяжется кто-нибудь?

Вернулся Медиков. Он подтвердил слова старика. На берегу лодка не должна задержаться ни одной лишней ми-путы. Всем ясно. Медиков со стариком отправились наблюдать за корягами.

Густой туман по временам слабел, и видимость улучшалась. Ожидание затянулось. Переправляться вплавь? Отпугивает холодная вода и быстрое течение. И неизвестно, как там — на восточном берегу... И что привлекло немцев к сараям? Близость реки или другие соображения?

Я решил продвинуться вниз вместе с Андреевым. Отдалились от берега. В тумане вырисовываются копны. Нет, это заросли. Они тянулись вдоль промоины, местами заполненной водой, к берегу.

Уже слышался шум реки. Андреев схватил меня за локоть. Справа возникла человеческая фигура. Похоже, караульный. Он шел вдоль берега навстречу. Остановился, защелкал зажигалкой и двинулся снова. Длинный, нескладный немец в узкой шинели, полы подоткнуты за пояс. Он вглядывался в туман, патрулировал противоположную сторону промоины, за кустами.

Немец остановился. Расстояние — тридцать-сорок шагов. На груди автомат. Немец придержал ствол, пробормотал что-то и, круто повернув, зашагал обратно.

Андреев отправился оповестить Зотина. Прошло десять минут. Снова караульный.

Сараи! Оказывается, он патрулирует подступы со стороны реки. Что же там? Шум, говор, обрывки фраз. По-видимому, пленные.

Туман ненадолго схлынул. Обозначились силуэты строений, деревья. Рядом шлепнулся порядочный ком земли. Увлекшись, я не слышал сигналов. Вернулся Андреев.

— ...лодка подана... прикажете начинать посадку? — лицо старшины улыбалось, но глаза глядели тревожно и сумрачно.

Пни и деревья, вынесенные вешними водами, образовали небольшую заводь. На волнах, причаленная к древесному стволу, качалась лодка. За веслами — плечистый дед с окладистой бородой и вислыми длинными усами. На корме — молодая девушка.

Наш проводник совершенно растрогался. Вошел, не замечая того, в воду и, забыв о страхе, крепко прижимает к груди каждого, отталкивает к лодке.

— ...не слушают доброго совета... вот поверишь, кум, привык к ним... самого чуть было не подстрелили... Что ж, хлопцы, дай бог вам удачи. Счастливого пути... довези их, кум, на тот берег, — и он смахнул слезу.

Седобородый дед рывком оттолкнул лодку. Через минуту туман поглотил проводника. Мы глядели туда, где он остался, с чувством признательности к этому человеку за кров и хлеб, за риск и верность.

Сильные удары весел толкали лодку. Под тяжестью шести человек она грузно скользит по волнам. Девушка с кормы, улыбаясь, черпала ладонью воду. Раз, другой. У нее круглое лицо, русые волосы, яркие губы.

— Сыны, вы идете к своим... — говорит дед, — хвалю за это... Всякий человек должен дорожить словом... Раз присягнул... держись честно, до конца... и свет на том стоит. А иначе как жить? Насмотрелся я в последние дни... Враг ударил, а они, здоровые, молодые парни, плетутся по дорогам, как нищие, и оседают в селах, прельщенные юбкой... Срам, и не знаешь, куда глаза деть... Вы не чета им... значит, жив еще наш казацкий дух.

Ближе к середине реки течение было довольно сильным. Лодку начало сносить. Дед вглядывался в туман, привычными движениями опускал весла.

— ...Прошлой ночью перевозил, германец бросал ракеты, да обошлось, — он улыбнулся. — Дело хлопотное, — и поглядел на нас. — А вы не промах, как ты находишь, внучка?

— Мне нравятся наши командиры, — проговорила девушка-кормчий и смело повела глазами.

Решимость, с которой старик делал свою работу, его лестные слова и красивая девушка, делившая с нами риск опасного плавания, заставляли забыть минувшую ночь, забыть и тех, кто встречал нас печальными взглядами и провожал со слезами, будто обреченных.

Слева маячили деревья. Темной стеной надвигался берег. Лодка сделала поворот и, раздвинув носом камыши, выскочила из воды.

— Ну, хлопцы, счастливого пути... верю... вернетесь... будем ждать.

Дед жал каждому руку. Смущенный кормчий прикладывалась губами.

— Там наш двор, — девушка указала в сторону, а дед напутствовал:

— До железной дороги идите болотом, спешите, пока туман... В селе Песочки германцев много... Смотрите в оба.

* * *

Говорят, время неузнаваемо преображает людей. Солдаты минувшей войны, если они сражались с первого до последнего дня, не признают этих утверждений. Я разделяю их точку зрения — меняется внешний облик человека. Но годы бессильны стереть то, что дано ему от природы в сгустке его духовных свойств.

Я не знал имена людей из села Васильки. Больше я никогда их не видел. Старик, первый, кто встречал нас, жил у самой кромки леса. Хозяину хаты, куда он проводил нас, было лет под шестьдесят. Дочь его и сноха — обе они старше меня — одна на год или два, другая больше. О седобородом лодочнике из села Хрули могу сказать только то, что он принадлежал к породе крепких людей. Возраст их не всякий назовет сразу. Цельность и сила натуры их затеняют то, что человек утратил под бременем лет. Его внучке — юной девушке — тогда исполнилось шестнадцать-семнадцать лет. Гибкий стройный стан, лицо с круглыми полными щеками. В синих глазах девушки светилась горячая приверженность к идеалам, во имя которых мы сражались.

Память о людях села Васильки и сегодня согревает мое сердце. Если бы они предстали, я узнаю их, потому что в памяти отложились не только выражения лиц, но и душа человека в то мгновение, когда он ставит на карту жизнь. Все они — дед, хозяин-проводник, лодочник — не страшились наказаний за свои поступки. Для истинных патриотов своей земли немыслимо жить по-другому. Тот, кто прибегал к ним, — близкий, родной, сын или брат, хоть они и видели его впервые. Мыслимо ли закрыть перед ним дверь? И чем хуже ему, тем он родней и ближе соотчичам.

Да! В движении лет не изгладятся в памяти лица, дорогие солдату, потому что они воплощают черты, присущие миллионам людей, связанных общностью крови и духа, тех, кого мы зовем народ, они одушевляют сущность понятия Родины. Они родят сыновей, бодрствуют, не смыкая глаз, у колыбели, растят, лелеют и потом без устали следят за полями сражений, орошая слезами радости и горя их подвиги...

Спустя полгода после выхода в свет первого издания этой книги я получил письма школьников села Васильки. Они пишут:

(OCR : К сожалению, письма читателей и однополчан в книге приведены в виде иллюстраций. А ввиду слишком плохого качества печати на них ничего нельзя разобрать. Далее придется указывать на их месте «нечитаемое письмо». Первое нечитаемое письмо, стр. 417–419.)

* * *

Жители села Гапоновки нашли тело лейтенанта Обушного и предали его земле. Сестра лейтенанта посетила могилу.

Осенью 1980 года полтавские областные партийные руководители направили специального представителя с миссией, цель которой, как мне стало известно, состояла в том, чтобы поймать автора на слове. Фамилия представителя Дмитрий Филиппович Бровар.

Вот его письмо:

(OCR : Нечитаемое письмо, стр. 420–422.)

* * *

Я не имею обыкновения приходить на встречи, если есть возможность уклониться. Не хочу собирать увядшие лавры на полях былых сражений. После окружения я не был ни в Запорожской Круче, ни в Городище, ни в Сенче, ни в Васильках. Но по иным причинам: не получил приглашения. Не знаю, читали местные власти мою книгу? Если да, то почему они, представляющие сегодня сторону, на которой сражались воины прошлой войны, толкуют их службу и свое представительство как дело сугубо личное. Хочу — приглашаю, не хочу — никто не заставит.

Жаль, местные власти лишили меня возможности взглянуть в лицо близких людей. Орина Вакуловна Топчило, Прокофий Васильевич Топчило, Карп Михайлович Прокопенко, Феодосии Васильевич Бондаренко. Уже их нет в живых. Это непоправимо. Человеку необходимо признание, пока он жив. Что ж! Я говорю спасибо жителям села Васильки и других прибрежных сел на реке Суле за то, что своей самоотверженностью они поддерживали силы окруженцев и поныне не забыты в нашей памяти.