Он — инакомыслящий

Я последовал за старшиной, закрыл обе двери. Все это произошло очень быстро. Ошарашенный неожиданностью, пришедший выронил кепку и, прячась за хозяина, испуганно озирался. Человек неопределенных лет, среднего роста, одет довольно опрятно. Лицо будто обтянуто бледной кожей.

— Выходите, садитесь, — продолжал Андреев, — вас пригласили!

— Случайно... зашел... я ничего... если не хотите...

— К делу! — прервал Андреев. — Кто таков?

— Пленный... из Лохвицкого лагеря... добрая женщина вызволила... назвала мужем...

— Кем был до плена?.. Подослан? Немцами? — Андреев извлек из пистолета обойму. Патрон, досланный в ствол, описав дугу, упал посреди комнаты.

Пришедший снова метнулся к хозяину.

— Отвечайте! Вам известно местонахождение людей, состоящих на службе? Кто таков?

— Я служил... — он назвал какое-то тыловое учреждение, — попал в плен...

— ...дальше!

— Мой знакомый из села Васильки находился среди пленных... немцы их держали на свекловичном поле... и видел на рассвете, как вы столкнулись.

— Что это значит? — спросил Андреев хозяина. — Кто рассказал ему?

— Нет, не я, — ответил хозяин, — ей-богу...

1 — Откуда же известно? — Андреев передвинул кобуру. — Ну... так кто из вас лжет?

— Позвольте, товарищи командиры, — осмелев, заговорил пришедший. — Хозяин ни при чем... сам я слышал... говорят... немцы ранили одного... дальше реки не уйти... я догадался... вчера немцы ездили тут... я заметил, как испугались женщины... понял...

Пришедший производил отталкивающее впечатление, трусил, прятался за хозяина. В то же время бросал по сторонам быстрые вороватые взгляды. Нет, он далеко не простак, хоть и путается в словах.

Он занимается слежкой?

— Клянусь... никто... никому ни слова... слышал... говорят... пришел к знакомым... и случайно…

— ...глядите в окно... товарищ лейтенант, тут... подозрительно... — проговорил Андреев.

Так зачем он явился сюда?

— Поговорить... от чистого сердца... война закончилась... знал бы... так примете... Я обязан... милосердие спасло от гибели... Я на свободе...

Чего он хочет?

Испуганный, растерянный человек застыл в неподвижности. Тайные силы, что напрягают кожу, двигают челюстью и веками, внезапно иссякли. Лицо окаменело. Он повернулся ко мне с горящими глазами.

— Не боюсь ваших пистолетов... видел... слепцы вы... — он пытался рассеять пелену, застилавшую наши глаза.

Меня занимали не столько мысли говорящего, сколько вопрос о том, как с ним поступить? Он не внушал никакого доверия. Упустить его — значит известить немцев о своем местонахождении... взять с собой?., такая обуза... удержать... каким образом?..

А он продолжал. С церковной проповеди переключился на тему о том, что мы пренебрегаем, по легкомыслию, действительностью и доставляем неприятности ни в чем не повинным людям. Необходимо смириться с тем, что произошло... Фронт прорван. Красная Армия потерпела поражение... столько пленных! В народе разброд, люди мечутся... Те, кто сохранил рассудок, указали путь к спасению. Не нужно бояться фактов... и приспособиться к новым условиям, так как жизнь остановить нельзя.

Смысл всей речи сводился к тому, что дальнейшая борьба бессмысленна, нужно покориться и искать общий язык с оккупантами.

— ...суждения немцев в корне отличаются от наших... Немец воображает себя свободным... в мелочах, возможно, это и так, но он раб в главном и не понимает людей, которые противятся мировому порядку... и посягают на то, что несоизмеримо выше сил побежденного... Немцы покорили все страны... разбили Красную Армию... глупцы не понимают этого... бессмысленно и опасно противиться новому порядку вещей... масса народа признала факт поражения и готова вести себя тихо и покорно. Немцы не потерпят лиц, которые своим поведением вызывают брожение в народе... Изменить положение нельзя... Всякий, кто уповает на оружие и не расстался с иллюзиями... льет воду на мельницу оккупантам, потому что высоко вознесенная плеть хлещет спины подряд, злоумышленников и невинных.

Гость все больше увлекался, приводил примеры один за другим в доказательство того, что жестокость оккупантов вызвана необратимым ходом событий. И чем раньше признать реальное соотношение сил, тем лучше.

— Что вы хотите? — старшина Андреев прервал проповедь.

Заговорил хозяин.

— Сынок... я не знаю этого человека... но не перебивай, раз он пришел, дай говорить...

— Вы не согласны... вижу, — констатировал пришедший, почувствовав поддержку хозяина. — Я... слышал... вас четверо... У своих, знаете, так... один не понял... другой надоумит... Позовите товарищей... хочу поговорить... не сомневайтесь... если в слове ошибся, то поглядите вокруг...

И снова понес о пленных, оружии и прочем. Пропустив мимо ушей повторные напоминания, проповедник стоял на своем.

Андреев, я, младшие лейтенанты — мы — придерживаемся одного мнения. Он это понимает? Мы вдвоем терпеливо слушали его, человека, который повторяет лживые вымыслы немецкой пропаганды. Я — старший, и не вижу причин звать моих товарищей. Взгляды пришедшего для нас неприемлемы.

— Предположим... но... зачем вы расписываетесь за других? Я хочу переговорить... и хозяин считает...

Хозяин сидел молча и слушал с большим вниманием. Только однажды он прервал Андреева и после этого не проронил ни слова. Откуда пришедшему известно мнение старика? Они сговорились? «Кто этот человек?» — спросил я хозяина.

— Кто его знает... первый раз вижу, ей-богу. Говорит, как поп в Лохвицкой церкви... И ты слушай... правда... куда ты спешишь... немец взял Москву, на дорогах посты... сложите головы...

Зачем продолжать этот разговор? В окне синел квадрат чистого неба. Вечерело. Эти люди вчера из-за меня рисковали жизнью. Но, оказывается, они не понимают очень важной истины. Мы прибегли к ним не затем, чтобы уклониться от службы, а продолжать ее. Что же, в путь?

За окном еще светло. Сколько до вечера? Мне ничего не оставалось, как слушать рассуждения самозваного проповедника о риске, самоуправстве начальников и легкомыслии молодых людей, одержимых ложными надеждами.

Доверчивый хозяин попался на удочку краснобая. Не хотелось обижать старика отказом в просьбе человеку, которого он слушал. И перед выступлением нужно переговорить с Зотиным и Меликовым. Андреев послал за ними девушку.

По-видимому, взгляды хозяина совпадают с мнением пришедшего. Но, кажется, в глубине души он не верит немецкой победе и, передавая слухи, хотел испытать людей, которым предоставил кров и пищу. Он собирал сведения, в общем, занимался недозволенным и опасным делом. Нет, сомневаться в совести хозяина нет оснований... Он заблуждается, по всему видно.

Но кто этот субъект? Я не мог взять в толк. Пройдоха, готовый следовать за оккупантами, или непротивленец, возводящий бессилие и низость в ранг добродетели? А впрочем, какая разница?.. Время идет к вечеру...

— ...хотите избавиться от меня... пожалуй, вы не решитесь расстрелять, — неожиданно изменил он тему, — у меня нет с немцами дружбы... Э, не разбираетесь вы... Желал предостеречь, удержать... Очень сожалею, если не приуспел в этом... значит, мало страдал... мои слова не нашли путь к сердцу.

За хатами раздалась короткая очередь. Проповедник умолк, все прислушались. Я вышел за порог оглядеть засветло двор. Сыро и свежо. На землю опускались холодные сентябрьские сумерки. Солнце село.

Я вернулся в хату. Пришедший сидел на прежнем месте, рядом с хозяином, молчал, понурив голову.

— Смотрел, куда... вести? — спросил он, приподнявшись. — Не беспокойтесь, я готов принять смерть...

Послышались шаги. Зотин вошел в комнату, остановился, увидев новое лицо.

— О нем позже, — сказал Андреев. — Как самочувствие?

— Хорошо... лучше, чем было, — ответил Зотин. — А у вас? Женщины встревожены... кого стрелять собираетесь?

— Вот, в прошлом военный человек, был в лагере пленных в Лохвице... Вышел с помощью местных жителей, — начал Андреев, но пришедший его перебил.

— Сам о себе скажу, — и быстро заговорил. — Ребята, я русский, окончил институт, служил восемь лет в армии... война застала в Станиславе... отступления, бомбежки... мыкал горе со всеми... попал в плен... немцы обещали порядочное обращение, пищу... ничего подобного. Согнали на сахарный завод за проволоку... под открытым небом. Дожди... ни сесть, ни лечь... как скот... ужасно... нельзя представить... люди, доведенные до состояния зверей, творят невообразимые вещи... набрасывались скопом, опрокидывали ведро с водой... давили один другого...

Меня и моих товарищей не прельщал удел пленного и не интересовали нравы в Лохвицком лагере. Я попросил рассказчика перейти ближе к делу.

— ...дни, проведенные в лагере, перевернули мою жизнь... Ничтожный, жалкий себялюбец, я пекся только о том, чтобы насытиться... угождал высшим... Житейские прихоти направляли наши суетные помыслы... но когда лишился всего необходимого и мучился, готовый ради глотка воды... пришло прозрение... сколь пагубно жаждать большего, не замечая истинного блага в том, что дарует нам свет божий... — житейские притчи перемежал с поучениями, ссылался на библейских пророков, — да будут прокляты все, кто...

— Нет, — перебил его Зотин, — ...не хлебом единым... если человека посадить на цепь... навязать чуждые ему нравы... свет становится не мил... Миллионы воинов жертвуют жизнью во имя Родины на полях сражений... Нас преследуют неудачи... но это еще не конец, война продолжается... Наши товарищи... подавляющее большинство, не желают сложить оружие и не сложат его... Вы капитулировали... О чем говорить с вами? На территории, временно занятой врагом, командир Красной Армии обязан потребовать объяснений...

— Объяснений?! — нагло воскликнул проповедник. — Скрываются у людей... а немцы наскочат, что тогда? Ну, уйдете, поймают в другом месте... и куда деваться?

Меня нисколько не удивлял поворот из области обобщенных понятий в обыденную действительность. Изумленный Зотин умолк, по-видимому, заподозрив, что проповедник и хозяин заодно.

— ...Немцы взяли Москву... война закончится не сегодня-завтра...

— Москву? Кто вам сказал? — шагнул к скамейке Меликов.

— Москва... потеряна?.. Не может быть, — растерянно произнес Зотин. — Ложь, кто вам сказал?

— Все говорят, — ответил гость, — фронт прорван... тысячи людей бродят... лагеря забиты пленными...

Наступило молчание. Гость продолжал:

— ... Я понимаю... вам нельзя тут показаться, немцы обозлены... попадетесь... к стенке... вы идите в другое место... дальше... затем и пришел... помочь...

— Помочь? — изумился Зотин. — Пленный, бродяга мутит людей лживыми россказнями... изменник, забывший присягу... дезертир, уклоняется от службы во имя того, что дорого честному человеку, его близким и соотечественникам, всем честным людям. Ему чужда мораль порядочного человека... переметнулся на сторону врага и, прикрываясь личиной провидца, сеет неверие... вторит позорной лжи о поражении... Вас должны чуждаться, как прокаженного, потому что вы тщитесь оболгать великую общую для всех нас цель... Вы растравляете душу сомнениями, чтобы лишить людей опоры сегодня, когда она необходима каждому в испытаниях, принесенных войной... Вы заслужили кару... и она свершится. Жаль патронов и местных жителей, им возиться с трупом...

— Не испугаете, — послышалось со скамейки, — я был в вашей шкуре...

— Молчать! — вспылил Андреев. — Пора идти, не стоит терять время.

— Ас этим... типом? — спросил Медиков.

— Пусть сидит на скамье, — упредил меня Зотин. — Отец, он не донесет... вы уверены? В противном случае...

— Кто знает, — хозяин чиркал спичкой. — Зараз окно завешу... поставлю лампу... Вечерять час...

Нет, спасибо, мы уйдем. Проповедник останется в хате. До утра за порог не выходить. Понятно?

— Понятно... Не сомневайтесь, я не дурак... Красный луч трофейного фонарика скользнул по столу, осветил изменника. Он отшатнулся в испуге, заслонил лицо.

— ...Мы еще встретимся... и докончим разговор, — пообещал Андреев, — за порог, повторяю, не переступать...

— Знаю, один останется стеречь, — неуверенно проговорил пленный, — посижу, что ж...

— Гасите свет, — сказал Зотин.

— Хлопцы... нужно поесть... ночь впереди, — настаивал старик.