Глава 13 ТЕАТРАЛЬНЫЙ ДЕБЮТ (1767)

Глава 13

ТЕАТРАЛЬНЫЙ ДЕБЮТ (1767)

В памяти людей, равно как и в литературе в том виде, в каком ее изучают в школе, Бомарше остался как автор двух бессмертных произведений: «Севильского цирюльника» и «Женитьбы Фигаро» — занимательных по сюжету пьес, полных юмора и изобилующих меткими выражениями и рискованными ситуациями. Персонажи этих комедий пережили века и воспринимаются словно реальные исторические личности, поскольку передают атмосферу, царившую в обществе накануне Великой французской революции, приближение которой видится в дерзких выходках Фигаро и которую можно рассматривать как справедливое возмездие за безнравственное поведение его хозяев. К этим двум известным всему миру пьесам обычно добавляют «Преступную мать», которая, по мысли автора, не должна была стать окончанием истории его героев, поскольку он собирался продолжить рассказ о Фигаро, Розине и Альмавиве в четвертой пьесе под названием «Женитьба Леона», но она так и не была написана. Сегодня уже никто не помнит о «Тараре» — весьма посредственной комической опере, имевшей бурный успех в дни взятия Бастилии, равно как и о двух других пьесах, которые сам Бомарше ценил наравне с остальными своими произведениями, это «Два друга» и «Евгения». Именно с этой последней Бомарше дебютировал на театральной сцене.

«Евгению», появившуюся в 1767 году, и «Преступную мать», премьера которой состоялась в 1792-м, разделяет четверть века. Это солидный путь для писателя, но, чтобы быть точными, путь этот следует значительно удлинить, причем раздвигать рамки нужно в обоих направлениях. Идея написать «Женитьбу Леона» пришла Бомарше в 1797 году, это удлиняет его карьеру драматурга до тридцати лет; с другой стороны, различные источники указывают на то, что мысль о создании «Евгении» посетила ее автора по меньшей мере за семь лет до того момента, как пьеса стала известна публике. А к 1760 году, когда Бомарше начал обдумывать это произведение, он уже два или три года участвовал в постановке импровизированных парадов в доме Ленормана д’Этьоля: из-за отсутствия возможности проявить себя при дворе короля, тот устраивал у себя дома пышные празднества, на которых театральному действу отводилось одно из первых мест. Праздники эти продолжались до 1764 года — года смерти маркизы де Помпадур, неверной супруги Ленормана д’Этьоля. Овдовев и обретя свободу, в 1765 году он вновь женился и стал реже принимать гостей, поскольку завел детей и начал вести более размеренную жизнь, которая оборвалась одновременно с жизнью Бомарше — оба они умерли в 1799 году.

В 1757–1764 годах Бомарше часто бывал в доме Ленормана д’Этьоля и сочинял для его любительского театра весьма фривольные пьески, те самые, что назывались парадами.

Итак, с 1757 по 1797 год прошло целых сорок лет. Поскольку Бомарше умер в возрасте шестидесяти семи лет, мы можем утверждать, что драматургией он занимался практически всю свою жизнь, то есть роль автора театральных пьес занимала первое место среди всех тех многочисленных ролей, что ему пришлось сыграть за отведенное ему на земле время.

Тексты некоторых парадов, написанных Бомарше, стали известны благодаря его рукописям, сохранившимся в архивах «Комеди Франсез». Хотя на них не указано точных дат создания, мы можем примерно восстановить их по упоминающимся в них реальным событиям. Если не считать крошечной пьески всего из одной сцены «Колен и Колетта», стиль которой сродни произведениям Мариво, то самым ранним из парадов Бомарше следует признать «Семимильные сапоги», написанный скорее всего в 1757 году. Слог «Семимильных сапог» отличается чрезмерной фривольностью и перекликается с комедиями-фарсами античного Рима, подобными «Евклиону» Плавта. Но герои этих парадов были современниками автора, они походили на персонажей итальянской комедии, и, судя по всему, Бомарше прекрасно знал творчество Мольера. Куплеты, звучавшие в парадах на музыку, которая жива и поныне, делали их очень похожими на оперетту.

Нельзя назвать большой удачей Бомарше его парад под названием «Депутаты Центрального рынка и квартала Гро-Кайю». В этой пьеске автор отважился воспроизвести речь простолюдинов и проделал это излишне натурально: из-под треуголки и парика новоиспеченного королевского секретаря так и лезли наружу повадки подмастерья часовщика с улицы Сен-Дени.

Между 1759 и 1763 годами появился самый значительный из парадов Бомарше — «Жан-дурак на ярмарке», это продолжение не слишком удачного опуса «Леандр, торговец успокоительным, врач и цветочница». Жан-дурак — это предтеча Фигаро, он еще не обладает ни умом, ни смекалкой, ни умением обходиться с людьми, присущими испанскому слуге, но задор у него тот же. Жан-дурак уже ближе к театру, чем к ярмарке. Но это единственное, что можно сказать положительного об этом параде, поскольку в целом он отличается пошлостью и изобилует избитыми приемами, лишенными малейших признаков утонченности: несуразицей, грубым маскарадом, оговорками, каламбурами, тычками ногой под зад, охаживаниями палкой и так далее. То, что подобная игра могла приводить в восторг сливки общества, характеризует их не лучшим образом. И все же следует признать, что за всей этой грубостью чувствовалось жизнеутверждающее начало. Совершенно очевидно, что Бомарше осознавал, насколько вульгарны эти его театральные опыты, и ему хотелось доказать себе, что он может писать и возвышенным стилем. Но этот стиль скорее присущ драме, нежели комедии, поэтому первым серьезным произведением Пьера Огюстена для театра стала пятиактная пьеса «Евгения» — мещанская трагедия в духе Седена и Дидро, та самая «Евгения», над которой он работал в часы редкого досуга в течение семи лет — с 1760 по 1767 год.

Эта слезливая пьеса поначалу называлась «Отчаявшаяся добродетель». Бомарше правил и переписывал ее семь или восемь раз, иногда обращаясь за советами к окружающим, но не всегда этим советам следуя.

Весьма надуманный сюжет пьесы можно свести к следующему: Евгения, честная и порядочная девушка, оказывается жертвой обмана богатого вельможи, который пообещал на ней жениться, а на самом деле устроил в домовой церкви фиктивный обряд венчания, использовав в роли священника своего переодетого управляющего. Несчастная девушка, считавшая себя законной женой вельможи, узнает, какую шутку сыграл с ней ее «супруг», в тот момент, когда он готовится вступить в настоящий брак с другой женщиной, в брак, сулящий ему богатое приданое. Бедная Евгения вместе с отцом, теткой, братом-моралистом и одним из слуг начинает осаждать виновника своего несчастья; наконец, обманщик сдается и молит Евгению о прощении. В финале справедливость торжествует, и все заканчивается повторной, но уже настоящей свадьбой.

Этот сюжет, не считая добавленных Бомарше неправдоподобных деталей, был далеко не нов: в «Хромом дьяволе» Асмодей рассказывал студенту Леандру историю соблазнения девицы, которая предвосхищает интригу «Евгении». Буаробер и Тома Корнель воспроизводили похожие ситуации на театральной сцене. А может быть, источником вдохновения Бомарше были просто-напросто романы Ричардсона и в первую очередь стенания Памелы:

«В какой же ужасной ситуации я оказалась, когда открылось, что вместо того, чтобы быть законной супругой, я всего лишь бедное обесчещенное создание, несчастная падшая женщина!»

Эта знаменитая тирада породила на свет «Фанни» Антуана Арно, «Женни» г-жи Риккобони и «Лоретту» Мармонтеля. Влияние этих произведений на пьесу Бомарше бесспорно, поскольку при внимательном чтении одного за другим черновых вариантов «Евгении» в пятом из них обнаруживаем, что перо автора подвело его: вместо Евгении он написал Фанни.

Бомарше казалось, что путем нагромождения неправдоподобных деталей ему удалось обновить старый сюжет, а его авторское тщеславие явно преувеличивало достоинства пьесы. Тем не менее «Евгения» была принята к постановке во Французский театр («Комеди Франсез»), правда, после потребованной цензурой значительной переделки, в результате которой из пьесы были вычеркнуты самые смелые реплики. Поначалу ее действие разворачивалось во Франции, но цензоры усмотрели в описываемой ситуации нарушение французских законов и посоветовали Бомарше перенести действие в Англию. На Британских островах брачное законодательство было не столь строгим, таким образом, натяжки сюжета несколько сглаживались.

Желая во что бы то ни стало увидеть свое детище на театральной сцене, автор согласился на все требуемые от него поправки и при этом ни разу не усомнился, что его «Евгения» будет иметь оглушительный успех. Он самонадеянно предложил дочерям Людовика XV почитать им «театральную пьесу нового жанра», добавив:

«Поскольку это сочинение, детище моей чувствительности, дышит любовью к добродетели и направлено лишь на то, чтобы облагородить наш театр и превратить его в школу нравственности, я счел себя обязанным до того, как с этой пьесой познакомится широкая публика, представить ее на тайный суд моих сиятельных покровительниц. Прошу вас, ваши высочества, уделить мне время, чтобы я мог прочитать ее вам в узком кругу. После этого, когда на спектакле публика будет превозносить меня до небес, самым большим успехом моей драмы я буду считать ваши слезы, коих вы удостоите ее, как всегда удостаивали ее автора своих благодеяний».

Подобная пошлость заставляет краснеть за Фигаро. Ясно, что Бомарше никогда не заблуждался относительно умственных способностей принцесс и действовал по принципу «сам себя не похвалишь, никто не похвалит».

Он не ограничился тем, что предложил послушать свою пьесу принцессам; в выражениях, чуть менее высокопарных, он обратился с подобным предложением и к герцогу Орлеанскому, отцу будущего Филиппа Эгалите.

Читал Бомарше свою пьесу и в доме герцога де Ноая, проявившего к ней интерес; дочь герцога графиня де Тессе так горячо поздравила автора с успехом, что тот не преминул выразить ей благодарность напыщенным письмом, начинавшимся стишком:

Как легко сильным мира сего

Подчинить наши души своим законам!

Один их взгляд покоряет наши сердца,

А любезность — воспламеняет.

А далее на многих страницах автор подробно анализировал свою пьесу, из чего явствовало, насколько она замечательна. Бомарше особенно дорожил мнением герцога де Ниверне. Этот всесторонне образованный вельможа, опытный дипломат и член Французской академии (его приняли в нее, когда ему не было и тридцати лет) прекрасно разбирался в литературе. После очередного чтения «Евгении» Бомарше попросил его высказать свое мнение. Герцогу потребовалась рукопись пьесы и время на то, чтобы сформулировать замечания. Спустя два дня Бомарше получил обратно свою рукопись с подробным сопроводительным письмом, где были перечислены все несуразности, в том числе неправдоподобность характера соблазнителя Евгении, который с легкостью превращался из подлеца в добродетельного господина. Более двадцати замечаний относились к стилю речи персонажей. Кроме того, будучи одним из цензоров «Евгении», именно Ниверне предложил перенести ее действие в Англию, что спасло пьесу от полной переделки буквально за несколько дней до премьеры.

Между тем мало было просто подправить кое-где сюжетную линию, необходимо было изменить сам стиль пьесы, излишне приближенный к стилю парадов. Ниверне указал автору на то, что люди благородного происхождения не изъясняются таким грубым языком, как в его произведении. Бомарше хватило благоразумия прислушаться к критике и немедленно внести в текст соответствующие изменения.

В день, на который была назначена премьера, Бомарше получил письмо от еще одного цензора, некого Марена, человека не слишком доброжелательного, с которым ему предстояло столкнуться в будущем при более серьезных обстоятельствах. А тогда Марен не мог согласиться со следующим утверждением: «Царство естественной справедливости начинается там, куда не доходит справедливость гражданская».

Почти перед самым началом спектакля Пьер Огюстен изменил эту фразу. Смысл ее остался прежним, но форма оказалась более удачной: «Естественная справедливость вступает в свои права там, где бессильна справедливость гражданская». Таким образом, Марен, желавший защитить собственную концепцию правосудия, в результате удовольствовался стилистической поправкой.

И вот наконец, после бесчисленных отсрочек, придирок и волнений вечером 29 января 1767 года занавес «Комеди Франсез» поднялся, открыв взорам зрителей декорации «Евгении»: имение графа Кларендона в английской глубинке. Бомарше так старался быть точным в деталях, что порой это доходило до смешного: например, первое, что сделал актер, исполнявший роль отца Евгении барона Хартлея, появившись на сцене, так это налил себе мараскина из традиционной бутылки с узким горлышком, оплетенной соломой.

Критик Фрерон написал в «Анне литерер» («Литературный год»): «„Евгения“ была довольно плохо принята публикой можно даже сказать, что этот прием выглядел полным провалом; но затем она с блеском воспряла благодаря сокращениям и поправкам; она долго занимала публику, и этот успех делает честь нашим актерам».

На самом деле три первых акта пьесы сразу понравились публике, поскольку уже тогда отличались тем живым слогом, который впоследствии принес славу Бомарше, но два последних, затянутых и слезливых, быстро уничтожили хорошее впечатление от начала. Между первым и вторым спектаклями Бомарше переделал текст двух последних актов.

Талант и очарование молодой актрисы Долиньи, которая позже исполняла роль Розины в «Севильском цирюльнике», а потом роль графини Альмавива в «Женитьбе Фигаро», спасли «Евгению». Публика приняла наконец пьесу, но критика не оставляла ее в покое. Известен весьма недоброжелательный отзыв барона Гримма, назвавшего Бомарше «дилетантом, которому пришла в голову весьма неуместная фантазия вообразить себя писателем». «Я не имею чести знать его лично, — писал Гримм, — но мне говорили, что его самодовольству и самомнению нет равных. Этот человек никогда ничего не создаст, даже посредственного».

Фрерон отказался от присланного ему Бомарше пригласительного билета на спектакль, но он был на премьере и как добросовестный критик обещал посмотреть и переделанный вариант «Евгении». Свое обещание он выполнил, после чего опубликовал вполне объективный отчет, где перечислил как сильные, так и слабые стороны пьесы и отметил, что если первые три акта ее свидетельствовали о драматургическом мастерстве автора, то два последних даже после переделки не шли ни в какое сравнение с ними, то есть мнение критика о «Евгении» осталось неизменным.

Несмотря на все ее недостатки и уязвимые места, «Евгения» стала популярной не только во Франции, но и в Англии, где актер Гаррик поставил ее под названием «The School for Rakes» («Школа разврата»).

Дебют Бомарше в театре принес ему успех, пусть не оглушительный, но вселяющий надежды. А в голове его уже зрел замысел новой пьесы. Она появилась на сцене лишь спустя три года, и три этих года были полны забот — финансовых, матримониальных и творческих, притом что одновременно наш герой был замешан в самых разных интригах.