Глава 29 СТРАННАЯ СДЕЛКА (1775)

Глава 29

СТРАННАЯ СДЕЛКА (1775)

Переговоры Бомарше с д’Эоном — ярчайший эпизод в биографии нашего героя; эта история приковала к себе всеобщее внимание и позволила отвлечь его от другой стороны деятельности Бомарше в Лондоне, более важной, касавшейся ситуации в американских колониях.

Хотя обе эти сюжетные линии развивались параллельно и даже переплетались, практически невозможно пересказать их одновременно, не запутав читателя. Все, что имело отношение к американцам, было прелюдией к главному делу жизни Бомарше, которое следует изучать во всей его полноте. Что же касается урегулирования проблемы с д’Эоном, то это была всего лишь интермедия с пикантными подробностями, часть которых до сих пор труднообъяснима с точки зрения политики, но, возможно, современная медицина могла бы истолковать их с точки зрения человеческой психики.

Эти события заинтересовали писателей-романистов. Один из сподвижников Александра Дюма-отца, некий Гайярде, описал их, сильно приукрасив, в чем, на наш взгляд, не было никакой надобности, ведь эта история сама по себе неординарна.

До сих пор кажется невероятным, что Бомарше удалось завоевать такой авторитет у Людовика XVI и Верженна, что ему была доверена разведывательная миссия, результатом которой могло стать развязывание войны. Причем по большей части все это делалось за спиной французского посольства, возглавляемого графом де Гином.

А вот мысль послать Бомарше к д’Эону, напротив, кажется вполне логичной, ведь у него уже был опыт подобных миссий — поездки к Тевено де Моранду и подозрительному Анжелуччи.

Между тем эта миссия была более деликатной, чем предыдущие, поскольку в данном случае речь шла о возвращении в страну документов, способных осложнить отношения Франции с Англией в состоянии мира и сыграть на руку Англии в случае войны. Разразись в это время конфликт из-за американских колоний, в дипломатическом плане эти документы перестали бы быть взрывоопасными, поскольку кризис уже произошел, но в стратегическом плане они продолжали бы представлять большой интерес, так как французам было невыгодно, чтобы англичане смогли заранее подготовиться к их встрече в местах предполагаемой высадки десанта на британских островах, а также узнали об их переговорах с Ирландией с целью заручиться ее поддержкой. При мирном варианте развития событий эти документы таили в себе гораздо большую опасность, поскольку могли открыть миру глаза на двуличную внешнюю политику Франции.

Оценив риск, Людовик XVI и Верженн еще больше утвердились в своем стремлении вернуть эти опасные архивы, предложив за них разумную цену.

Д’Эон, несмотря на некоторую эксцентричность, обладал острым умом и пришел к аналогичному выводу: настало самое время разобраться с его архивами, так как, в случае войны, они будут представлять меньший интерес для французской короны и упадут в цене. Д’Эон не был ни предателем, ни жуликом и никогда не рассматривал возможность продажи своих бумаг англичанам, что было бы для него наиболее выгодно. Он рассматривал эти архивы как гарантию получения от Франции того, что она задолжала ему за услуги, которые, как он считал, были недостаточно высоко оценены, а также как гарантию того, что он сможет спокойно вернуться во Францию и будет огражден от мести семейства Герши.

Впервые Бомарше и д’Эон встретились в мае 1775 года. Шевалье не очень-то уважительно отзывался об авторе «Севильского цирюльника»:

«Я увидел его, это умное животное, которое мог бы даже без преувеличения назвать именем того зверя, что, устремив глаза в небо, а рыло в землю, ищет трюфели у меня на родине. После нескольких визитов и бесед он смог составить себе представление о моей политической позиции и моем физическом облике. Он сделал мне очень интересные предложения от имени Версаля; я на них согласился. Словно тонущий, коего покойный король и его тайный министр из высших политических соображений, можно сказать, бросили в бурный поток отравленной реки, я на какой-то миг ухватился за лодку Карона, будто за брусок раскаленного железа. Но поскольку я позаботился о мерах предосторожности и надел рукавицы, то не обжег себе пальцы».

В другом мемуаре д’Эон писал менее напыщенно:

«Непонятно, как выбор столь просвещенного и столь прозорливого министра (Верженна) мог пасть на г-на де Бомарше — личность, замешанную в бесконечном множестве историй, наполовину комических, наполовину трагических; природных способностей этого человека явно не хватало, чтобы обеспечить успех подобному предприятию. Там, где требовалась прямота, он использовал хитрость; он должен был предстать посланником великого и щедрого короля перед его нижайшим подданным, а предстал мелким и скаредным торгашом перед себе подобным».

Конечно, каждый из этих двух удивительных персонажей пытался обвести вокруг пальца другого и частично преуспел в этом. В этом деле, как и во всех остальных, за которые брался Бомарше, комизм сочетался с трагизмом.

Довольный тем, что у него появился собеседник, уполномоченный французским правительством вести с ним переговоры, д’Эон решил разыграть перед ним ту же сцену, что уже разыграл перед Гюденом де ла Бренельри. Залившись слезами, шевалье признался Бомарше, что он женщина, а поскольку подобные слухи упорно циркулировали в Лондоне, Пьер Огюстен вполне мог попасть на эту удочку, введенный в заблуждение внешностью шевалье. Его не смутило даже то, что д’Эон пил, курил и ругался как пруссак.

Так, без малейших сомнений, Бомарше писал Людовику XVI:

«Когда думаешь, что это преследуемое создание принадлежит к тому полу, которому все прощают, сердце сжимается от нежного сострадания… Осмелюсь заверить Вас, сир, что, обращаясь с этой странной особой обходительно и мягко, без труда можно будет вновь привести ее к повиновению, несмотря на ту озлобленность, что накопилась у нее за двенадцать лет мытарств».

Перед тем как отправиться в Париж для обсуждения условий сделки, Бомарше попросил д’Эона уточнить, какие именно документы остались в его распоряжении.

Шевалье препроводил его в дом одного английского адмирала — лорда Феррерса, которому он отдал свои бумаги в качестве залога за выданную ему ссуду в размере пяти тысяч ливров. Документы хранились в сундуке, обитом железом.

Не имея пока ни согласия правительства, ни денег, Бомарше отказался выкупить этот сундук, тем более что д’Эон не представил ему точного перечня лежавших там документов. Бомарше отбыл в Версаль с отчетом и получил наконец официальную санкцию на инвентаризацию содержимого сундука, хранившегося у лорда Феррерса. Но д’Эон неожиданно отказался открыть сундук и признался Бомарше, что он обманул своего кредитора, передав ему в качестве залога документы, не представляющие никакой ценности.

Наконец шевалье решил, что пора поставить точку в этом деле и пригласил Пьера Огюстена к себе домой. При этом он кокетничал с ним и жеманился, как настоящая женщина.

«Она привела меня к себе, — писал он Верженну, — и достала из тайника под полом пять опечатанных папок, на каждой из которых стояла надпись: „Секретные документы для передачи лично его величеству“; в этих папках, по ее заверениям, находилась вся секретная переписка и абсолютно все документы, коими она располагала. Я сразу же взялся составлять их перечень и нумеровать их, дабы никто не мог ни один из них изъять; но чтобы наверняка убедиться в том, что там были все документы, я посадил ее составлять опись, а сам быстро все их просмотрел».

Бомарше мог считать, что его миссия подходит к благополучному завершению. Действительно ли он попался на удочку д’Эона и поверил, что тот женщина, или просто подыграл ему, поскольку видел в этом единственный выход из сложившейся ситуации, — неизвестно, так как он не оставил никаких объяснений на сей счет. Мнения исследователей по этому поводу разделились: одни историки смеялись над наивностью Бомарше, другие считали, что он ловко разыграл комедию.

Вернувшись во Францию, Бомарше получил от Верженна бумагу, подписанную Людовиком XVI. В ней говорилось, что «ему предоставляется полная свобода действий в урегулировании денежной стороны вопроса и оформлении всех документов, кои он сочтет необходимыми для того, чтобы его поручение было наконец доведено до завершения с соблюдением всех условий, кои продиктует ему его осторожность; король полагается в этом деле на его ум и усердие».

Решение, рожденное, по всей видимости, фантазией Бомарше, заключалось в следующем: в связи с тем, что д’Эон был женщиной, ему предписывалось носить женскую одежду и официально объявить о своей принадлежности к женскому полу для того, чтобы получить разрешение на возвращение во Францию. Лишь таким образом можно было положить конец проблемам с сыном г-на де Герши, так как тот не решился бы вызвать на дуэль особу женского пола. Все говорит о том, что столь необычное решение было принято Людовиком XVI и Верженном именно потому, что Бомарше убедил их, что шевалье — женщина; при этом граф де Брогли, с которым они проконсультировались, также не отвергал эту возможность.

«Сколь бы велико ни было мое желание видеть г-на д’Эона, познакомиться с ним и послушать его, — писал Верженн Бомарше 25 августа 1775 года, — не скрою от вас, сударь, тревоги, не дающей мне покоя. Его враги не дремлют и с трудом простят ему его злословие. Если он приедет сюда, как бы разумно и осмотрительно он себя ни вел, они легко смогут приписать ему слова, нарушающие обет молчания, которого требует от него король. Опровержения и оправдания в подобных случаях всегда весьма затруднительны и противны благородным душам. Вот если бы г-н д’Эон согласился появиться в женском обличье, все было бы решено. Но только он один может принять такое решение. Однако в интересах его собственной безопасности ему следует посоветовать не появляться во Франции, а особенно в Париже, хотя бы ближайшие несколько лет. Я высказал вам свое мнение, а вы поступайте так, как сочтете нужным».

Сомнительно, чтобы такая перспектива пришлась по душе кавалеру д’Эону. Он действительно обожал переодеваться в женское платье, но при этом, как большинство трансвеститов, в равной мере дорожил своим статусом мужчины и связанным с этим положением в обществе. Не исключено, что, попав в силки собственной хитрости, он горько пожалел о том, что хитрость эта так далеко завела его, заставив лишиться достигнутого общественного положения и пола, к которому он принадлежал по рождению.

Бомарше горячо убеждал шевалье в целесообразности подобного решения и 7 октября 1775 года написал Верженну:

«Все это дало мне возможность еще лучше узнать особу, к коей я послан по известному делу, и я по-прежнему остаюсь при мнении, что уже излагал вам: накопившаяся за тридцать лет злоба против покойных министров и их друзей столь сильна в ней, что нет такого барьера, который мог бы спасти от нее. Письменных обещаний будет недостаточно, чтобы остудить эту горячую голову, теряющую разум при одном упоминании имени де Герши; официальное объявление о том, что она женщина, и обязательство отныне носить лишь женское платье является единственным способом избежать скандала и других неприятностей. Я прямо потребовал от нее этих обязательств и получил их».

Точка в этой странной истории была поставлена 4 ноября 1775 года, когда был заключен своего рода договор, подписанный с одной стороны г-ном Кароном де Бомарше, в силу полномочий, возложенных на него Людовиком XVI 25 августа 1775 года, а с другой — «барышней д’Эон де Бомон, старшей дочерью в семье, известной до сего дня под именем кавалера д’Эона, бывшего капитана драгунского полка, кавалера ордена Святого Людовика, адъютанта маршала и графа де Брогли, полномочного представителя Франции при королевском дворе Великобритании, а еще ранее — доктора гражданского и канонического права». Этот пространный документ фигурирует в томе 512 дипломатической переписки с Англией в архиве Министерства иностранных дел и включает в себя следующие пункты:

«Бумаги, хранящиеся д’Эоном как у лорда Феррерса, так и у него самого, будут переданы Бомарше с тем, чтобы тот доставил их королю Франции.

Кавалер д’Эон отказывается от любых преследований, в том числе и судебных, семейства де Герши, покончив с этим окончательно и бесповоротно.

Барышня де Бомон признает, что по воле своих родителей она до сих пор жила под чуждым ей мужским обличьем, и отныне, дабы положить конец этому двусмысленному положению, вновь станет носить женское платье и больше никогда от этого не откажется, за что ей будет позволено вернуться во Францию. Как только это условие будет выполнено, она получит пожизненную ренту в размере 12 тысяч ливров, а все ее долги, наделанные ею в Лондоне, будут оплачены. Учитывая ее ратные заслуги, ей разрешается носить крест Святого Людовика на женском платье и выделяется 2000 экю для приобретения женского гардероба, вся же мужская одежда будет у нее изъята, дабы не будить желания вновь ею воспользоваться».

Таковы основные положения документа, одобренного Людовиком XVI. Это единственный случай в истории, когда мужчине предписывалось до конца жизни носить женское платье.

Удивительно, что, соглашаясь на это, д’Эон не потребовал медицинского освидетельствования, а коли он этого не сделал, значит, такое решение его устраивало. После заключения этого договора Бомарше стал говорить о д’Эоне только в женском роде, называя его не иначе как «моя дорогая кавалерша».

Возможно, из-за практических неудобств, связанных с его превращением в женщину, д’Эон в течение двух лет отказывался появляться в юбке на людях, но в мыслях он сразу же перестроился на новый лад и стал вести себя как женщина: графу де Брогли написал, что он девица, напропалую кокетничал с Бомарше, разыгрывая безумную любовь к нему, называя своим освободителем и подписывая послания к нему «ваша драгуночка».

Бомарше, судя по всему, включился в эту игру. «Все говорят, что эта девица без ума от меня, — писал он Верженну. — Она считает, что я пренебрег ею, а женщины не прощают подобного оскорбления. Я вовсе не пренебрегал ею, но, черт побери, разве можно было представить себе, что для того, чтобы угодить королю в этом деле, мне придется превратиться в воздыхателя драгунского капитана! Это приключение кажется мне столь потешным, что мне стоит огромного труда преисполниться серьезности, чтобы закончить должным образом свое послание».

Это письмо свидетельствует о том, что д’Эону не удалось-таки провести Бомарше, хотя шевалье и называл его дураком, олухом и подмастерьем часовщика, возомнившим, что, по счастливой случайности, он изобрел вечный двигатель; именно так характеризовал его д’Эон в своих письмах к Верженну после того, как Бомарше пригрозил, что заставит его продать всю мужскую одежду. А Пьер Огюстен то ли в силу своей галантности, то ли с иронией писал министру иностранных дел, снисходительно прощая эту ругань: «Она женщина, причем попавшая в ужасную компанию, я от всего сердца прощаю ее; она женщина, и этим все сказано».

Любопытно, что пари, заключенное в Лондоне по поводу пола д’Эона, рассматривалось в суде, который, приняв во внимание вердикт Людовика XVI, объявил победителями тех, кто считал и шевалье женщиной.

Пережив массу неприятностей из-за всех этих споров, д’Эон согласился выполнить условия сделки: 13 августа 1777 года он покинул Англию и отправился в Версаль, но проделал весь путь в мундире драгуна. Он попытался убедить Верженна пересмотреть их договор, но министр и король были неумолимы, и 27 августа 1777 года Людовик XVI издал специальный указ, на котором также стояла подпись Верженна, запрещавший д’Эону носить другую одежду, кроме женской.

Мария Антуанетта предоставила в распоряжение барышни д’Эон свою личную портниху мадемуазель Бертен, которая изготовила для нее роскошные туалеты. И вот 28 сентября 1777 года мадемуазель д’Эон, в черном платье с огромными фижмами и в женском парике с кружевной наколкой, на высоких каблуках, прибыла во дворец, чтобы выразить свое почтение королю и королеве.

Во всех мемуарах того времени нашлось место для рассказа о посещении кавалершей д’Эон великого Вольтера. Это произошло 13 мая 1777 года, то есть в последний приезд фернейского старца в Париж. «Я непременно хочу рассказать вам об одном чудовище, — писал Вольтер д’Аржанталю, экс-любовнику Адрианны Лекуврер, — речь об этом двуполом существе, что ни мужчина, ни женщина. Не думаю, что вы стали бы его другом, будь он мужчиной, или его любовником, будь он женщиной. Вся эта история вызывает у меня искреннее недоумение: я не могу понять ни самого д’Эона, ни прежнего министра, ни тех шагов, что предпринимал Людовик XV, ни тех, что предпринимаются сейчас; я ничего не понимаю в этом мире».

Кавалер д’Эон прожил еще тридцать три года, и все эти тридцать три года он носил женское платье. Он не отказался от него даже после смерти Людовика XVI, даровавшей ему возможность носить мужскую одежду, что говорит о том, что шевалье сжился со своим новым обликом. Современные психиатры вряд ли бы удивились так же, как удивились врачи того времени, когда при патологоанатомическом осмотре, произведенном в 1810 году, оказалось, что д’Эон нормально сложенный мужчина.

Последний отголосок скандала между барышней д’Эон и Бомарше нашел отражение в письме от 20 января 1778 года, отправленном экс-кавалером Верженну:

«Пока Пьер Огюстен Карон де Бомарше довольствовался тем, что рассказывал мне в Англии, как позаботится обо мне во Франции, я писала о нем только хорошее. Когда же я поняла, что единственная его цель облапошить меня и составить себе состояние, заключая пари по поводу моего пола, я вынуждена, после семи месяцев терпеливого молчания, высказаться о нем плохо. Сейчас, когда, подчинившись приказу короля, я вновь оделась в женское платье, сегодня, когда, живя в тиши и покое в одеянии весталок, я полностью забыла и Карона, и его лодку, я пришла в неописуемое изумление, получив послание этого самого г-на Карона, к которому приложена заверенная копия письма, адресованного, по его словам, вам, и ваш на него ответ… Неужто правда, что г-н де Бомарше, который не смог заставить меня совершить бесчестный поступок, помогая ему одержать верх в споре о моей половой принадлежности, распустил по всему Парижу слухи о том, что он женится на мне? Да одно его имя — лучшее средство для того, чтобы отвратить от мыслей о брачном ложе… Я вовсе не собираюсь компрометировать г-на Бомарше, но если меня вынудят к этому, то мы еще посмотрим, на чьей стороне будут любители посмеяться… Прекрасное знание того, как вел себя г-н де Бомарше в прошлом, вынуждает меня, помимо моего желания, определить его в разряд тех людей, чья ненависть ко мне дает мне право на самоуважение…»

Особую пикантность этому длинному письму, целью которого было выставить Бомарше непорядочным и бесчестным человеком, придавало то, что написано оно было, во-первых, далеко не безупречной личностью, а во-вторых, в тот момент, когда судьба наконец повернулась лицом к человеку, которого автор письма пытался очернить. Помимо всего прочего, кавалерша д’Эон обзывала Бомарше фигляром и плебеем, годным лишь на то, чтобы заводить часы. Но все ее старания очернить Бомарше оказались напрасными.

По возвращении во Францию после заключения с д’Эоном договора, отца Фигаро и Керубино ждала награда — колесо правосудия, к которому он так долго взывал, завертелось. Пройдет совсем немного времени, и честь Бомарше будет восстановлена, а его состояние возвращено ему. Начинался новый период его жизни, он продлится чуть менее десяти лет, в течение которых Пьер Огюстен будет наслаждаться славой и популярностью.