Наступление Германии и падение Чемберлена

Наступление Германии и падение Чемберлена

Германские посланники в Копенгагене и Осло 9 апреля 1940 г. в 5 часов утра вручили датскому и норвежскому правительствам меморандумы, в которых заявлялось, что отныне Германия берет на себя военную защиту Дании и Норвегии от англо-французской агрессии и с этой целью вводит на их территории свои войска.

Одновременно нацистские вооруженные силы пересекли границу Дании и совершили внезапную высадку в важнейших портах Норвегии. Накануне туда пришли немецкие торговые суда, и теперь из их трюмов неожиданно появились скрытые там германские моряки и солдаты. Дания не сопротивлялась; ее король и социал-демократический премьер-министр Стаунинг даже обратились к народу с воззванием соблюдать спокойствие и ни в чем не перечить немцам. К полудню 9 апреля все Датское королевство было оккупировано нацистами и превратилось в одну из провинций третьего рейха.

С Норвегией вышло несколько иначе. Норвежское правительство отвергло германское требование и вместе с королем Хааконом VII эвакуировалось из Осло в глубь страны, чтобы организовать борьбу с нацистским нашествием. Тем не менее к вечеру 9 апреля все важнейшие порты страны — Осло, Берген, Трондхейм, Ставангер — оказались в руках немцев, а на следующий день стало уже функционировать созданное ими правительство норвежских изменников во главе с пресловутым Квислингом.

Это был классический образец «молниеносной войны», которая была подготовлена так секретно, что жертвы ее даже не подозревали о нависшей над ними опасности.

Помню, накануне рокового дня, 8 апреля, я встретился с норвежским посланником в Лондоне Кольбаном. Это был очень культурный и образованный человек, долго работавший перед тем в Лиге Наций, и у нас с ним были хорошие отношения. В течение нескольких предшествующих дней ходили упорные слухи, что над Норвегией собираются тучи, и я спросил Кольбана, насколько они основательны. Кольбан замахал руками и с глубоким убеждением воскликнул:

— Все это чепуха!.. Мы имеем самые категорические заверения со стороны Германии, что она будет уважать наш нейтралитет.

И затем, несколько понизив голос, он прибавил:

— Если сейчас я чего-нибудь боюсь, так это опрометчивых действий со стороны наших английских друзей… Вы, конечно, знаете, что шведская железная руда, которую получает Германия, не дает им покоя. Руда из Швеции идет в Германию двумя путями: прямо — через Балтийское море и кружным путем — через норвежский порт Нарвик и отсюда вдоль атлантического берега Норвегии в ее территориальных водах… Я слышал, что морской министр Черчилль уже давно настаивает на минировании наших территориальных вод: если бы это было сделано, немецкие суда, везущие железную руду из Нарвика, вынуждены были бы выйти за полосу территориальных вод, и тут их перехватили бы англичане… Пока Чемберлен успешно сопротивлялся Черчиллю — ведь минирование территориальных вод нейтрального государства было бы нарушением международного права… Но кто знает, что дальше будет?

Сомнения Кольбана были небезосновательны: как раз в тот день, когда мы с ним разговаривали, 8 апреля, английские военные суда действительно заложили мины в трех пунктах норвежских территориальных вод. Однако было бы неправильно думать, что германская акция 9 апреля явилась лишь ответом на действия англичан: в течение 24 часов невозможно было подготовить столь сложную операцию, как молниеносный захват Дании и Норвегии (теперь мы знаем, что план такого захвата был окончательно выработан немцами в декабре 1939 г.). Но Кольбан еще 8 апреля был твердо убежден, что со стороны Германии никакой непосредственной опасности для Норвегии нет.

Дня через два после гитлеровского «прыжка» в Скандинавию мне пришлось увидеть датского посланника в Лондоне графа Ревентлова. Он был в полном отчаянии — не только потому, что его страна была оккупирована нацистами, но также и по другим, более личным причинам.

— Подумайте, — с горечью восклицал он, — только на прошлой неделе я отправил к родителям в Данию жену и детей. Они прислали мне телеграмму, что благополучно доехали… И вот теперь… Что станет с ними? Когда я их увижу? И увижу ли?

Я стал расспрашивать Ревентлова, как это могло случиться, что его семья отправилась в Данию накануне самого вторжения гитлеровцев? Неужели не было никаких предварительных симптомов надвигающейся опасности?

— Представьте, не было! — разводя руками, отозвался Ревентлов. Никаких симптомов! Никаких сигналов! Все произошло совершенно неожиданно, точно с неба свалилось…

Да, скандинавская операция была тщательно подготовлена и проведена Гитлером. Она несомненно в дальнейшем распространилась бы и на Швецию, если бы 13 апреля Советское правительство не уведомило германское правительство, что оно заинтересовано в сохранении шведского нейтралитета.

События в Скандинавии явились для Англии и Франции страшным ударом. Итак, «странная война», к которой так привыкли Чемберлен и Даладье, резко оборвалась! Начиналась война всерьез, о чем они меньше всего хотели думать. В силу вступила неумолимая логика вещей, над которой «мюнхенцы» были не властны. Лондон и Париж вынуждены были действовать…

Что же они сделали?

Я уже упоминал, что король и правительство Норвегии не капитулировали, а, уйдя в глубь страны, решили сопротивляться. С самого начала было ясно, конечно, что собственными силами они долго продержаться не смогут. По всей Англии, по всей Франции поднялся единодушный клич: «Помочь Норвегии!» Правительства Чемберлена и Даладье приступили к организации помощи. Если они действительно хотели оказать серьезную поддержку борющимся норвежцам и вместе с тем сохранить за собой важный стратегический плацдарм, нужны были величайшие смелость и быстрота. А что произошло на деле? Трудно представить себе картину большей бездарности, путаницы, неразберихи, отсутствия дисциплины, недостатка координации и глупого соперничества между лицами и учреждениями, чем то, что обнаружилось во время норвежской кампании в Англии и во Франции. Непосредственной целью этой кампании было выбить немцев из атлантических портов Норвегии и прежде всего захватить Трондхейм и Нарвик. В течение трех недель англо-французские войска пытались этого добиться, но к началу мая вынуждены были признать свою неудачу и эвакуировать свои силы из Южной Норвегии. Союзники пробовали утешаться тем, что морские потери Германии во время этих боев были значительно больше британских и что поэтому общее соотношение сил между сторонами на море изменилось в их пользу, однако бессилие, проявленное англо-французами на суше, было столь явным, что лишь способствовало дальнейшему укреплению мифа о непобедимости германской армии.

Эти события вызвали огромное волнение в Англии. Все ясно становилось, что правительство Чемберлена не способно вести войну. Если страна хотела избежать катастрофы (а она этого несомненно хотела), надо было срочно принимать решительные меры. В такой атмосфере состоялись бурные двухдневные (7–8 мая) дебаты в парламенте, целиком посвященные обсуждению хода войны. Я присутствовал на них и приведу здесь еще одну сделанную мной тогда запись:

За минувшие семь лет мне не раз приходилось бывать на «больших днях» в палате общин, но никогда еще я не видел ничего подобного. Когда я вошел в зал заседаний и сел на свое место в галерее послов, меня сразу же охватила атмосфера всеобщего возбуждения и тревожного ожидания. Все скамьи депутатов были заняты, все парламентарии были сильно взволнованы, наклонялись друг к другу, о чем-то оживленно обменивались мнениями. Некоторым не хватило мест, и они теснились в проходах и на галереях для публики[162]. Лидеры оппозиции уже сидели на первой скамье слева от спикера. Появилось правительство, и министры расселись на первой скамье справа от спикера. Выступил Чемберлен: он делал доклад о ходе войны, концентрируя внимание на норвежских операциях. Премьер никогда не был хорошим оратором. На этот раз он выступал хуже обычного. Говорил очень длинно, очень скучно, слишком утопая в мелочах. Во время речи Чемберлена консерваторы по долгу службы хотели поддержать его, иногда выкрикивая «Слушайте! Слушайте!», но делали они это вяло и явно для проформы. Когда премьер-министр наконец сел, настроение среди консерваторов упало до нуля. Все были глубоко разочарованы.

После Чемберлена первым взял слово лидер лейбористской оппозиции Эттли. Он тоже не принадлежит к числу блестящих ораторов, однако на этот раз, видимо, разогретый кипевшими вокруг страстями, Эттли говорил ярко и остро. Он обвинял Чемберлена в боязни смотреть фактам прямо в глаза. Надо откровенно признать, говорил лидер оппозиции, что в Норвегии мы потерпели неудачу. Премьер-министр сообщил нам, что немцы готовили свою норвежскую операцию тщательно и долго, — ну, а что делало наше правительство для расстройства этой операции? Имела ли наша разведка предварительные сведения о предполагающемся нападении на Данию и Норвегию, и если имела, то как они были использованы? Мне передавали, что в Норвегию посылались совершенно зеленые юноши, не прошедшие никакой военной тренировки, — непонятно, куда же девались те 100 тыс. человек, которых мы собирались направить в Финляндию?..[163] Создается впечатление, что правительство не умеет планировать, не имеет достаточной информации и не способно концентрировать внимание на основных вещах. Такое правительство не может эффективно вести войну. На его счету только одни неудачи: Чехословакия, Польша, теперь Норвегия. В борьбе, где решается вопрос о нашей жизни или смерти, мы не можем оставить судьбы в руках неудачников или людей, которые нуждаются в отдыхе.

Речь Эттли неоднократно прерывалась шумными возгласами «Слушайте! Слушайте!» и произвела сильное впечатление на палату.

Лидер либералов Арчибальд Синклер тоже резко критиковал правительство, но был значительно мягче Эттли и требовал, чтобы войной руководил особый военный кабинет, немногочисленный по составу, члены которого не были бы обременены руководством отдельными ведомствами, а посвящали бы все свое время и внимание только планированию и осуществлению военных операций.

После выступлений официальных лидеров оппозиции говорили многие другие депутаты, подавляющее большинство которых критиковало правительство. Особенно сильное впечатление произвел консерватор Л.Эмери. Он без стеснения громил Чемберлена за его методы управления страной и ведения войны и закончил свою речь так:

— Пришло время для создания действительно национального правительства… Я процитирую сейчас, хоть и с большой неохотой, слова Кромвеля, обращенные к Долгому парламенту, когда Кромвель пришел к выводу, что этот парламент больше не способен управлять делами нации. Кромвель тогда сказал: «Вы сидели слишком долго, чтобы быть в состоянии творить добро. Уходите и пусть с вами будет покончено. Во имя бога уходите!»

Слова Эмери вызвали бурю одобрений, и не только на скамьях оппозиции. Среди консерваторов также раздавались возгласы: «Слушайте! Слушайте!» Многие депутаты вскочили со своих мест и, обращаясь к правительственной скамье, оглушительно кричали: «Во имя бога уходите!» В зале заседаний на несколько минут воцарился хаос. Страсти накалились до крайности. Впервые в атмосфере палаты стал складываться отчетливый вывод: правительству Чемберлена пришел конец.

На следующий день, 8 мая, дебаты продолжались. Первым выступил один из лейбористских лидеров, Герберт Моррисон, человек острый и умный, превосходный оратор ядовито-саркастического стиля. Он подверг правительство беспощадной критике и, коснувшись операций в Норвегии, задал ему ряд ехидных вопросов.

— Верно ли, — говорил Моррисон, — что у нас не было единого командования во время этих операций? Верно ли, что мы посылали туда зенитные орудия без вычислителей, пушки без снарядов и пулеметы без запасных стволов? Верно ли, что наши войска в Норвегии оказались без теплой обуви в снегу и в результате были вынуждены держаться только дорог, где их легко бомбили немецкие самолеты? Верно ли, что в Норвегию направлялись ополченские бригады, даже не прошедшие бригадной тренировки? До и во время войны весь дух, темп и темперамент ряда министров — особенно премьера, министра финансов (Джона Саймона. — И.М.) и министра авиации (Самуэля Хора. — И.М.) совершенно не соответствовали требованиям момента. Им не хватало мужества, инициативы, воображения, психологического понимания, живости и самоуважения. Если эти люди и дальше останутся у власти, мы серьезно рискуем проиграть войну…

Ввиду чрезвычайной опасности, нависшей над страной, лейбористская партия решила по окончании дебатов поставить на голосование вопрос о доверии правительству. Моррисон призывал каждого члена парламента честно и беспристрастно дать оценку деятельности кабинета.

Едва Моррисон кончил говорить, как поднялся Чемберлен и в большой ажитации попросил слова. Требование голосования о доверии явно вывело его из себя. Премьер все еще не хотел понять, что его песенка спета, и судорожно цеплялся за любую соломинку, которая, как ему казалось, может удержать его на поверхности. И тут, впопыхах и в припадке раздражения, Чемберлен совершил крупную тактическую ошибку. Отвечая Моррисону, он воскликнул: «Я принимаю ваш вызов! По крайней мере, мы увидим, кто за нас и кто против нас». И затем, обратившись к скамьям консерваторов, Чемберлен прибавил: «Призываю моих друзей поддержать меня сегодня вечером во время голосования!»

По рядам депутатов пронеслось что-то, сильно напоминающее русское «ох»! Особенно большое волнение наблюдалось среди консерваторов. Еще бы! В порядке дня стоял грозный вопрос, быть или не быть Англии, вопрос, который требовал от каждого депутата подлинно принципиального подхода, свободного от всяких личных моментов, а Чемберлен не нашел ничего лучшего, как апеллировать к дружеским чувствам своих консервативных коллег. Это шокировало многих и только лишний раз подчеркивало непригодность Чемберлена для роли премьера в столь тяжелой исторической обстановке.

Действительно, последующие ораторы, критиковавшие правительство, в особенности консерватор Дафф Купер и либерал Ллойд Джордж, весьма искусно использовали этот промах Чемберлена. Попытки министра авиации Самуэля Хора и морского министра Черчилля, который произнес заключительное слово, как-то рассеять создавшееся против премьера настроение, не имели успеха. Ллойд Джордж, как всегда, был подобен бритве и закончил свою возмущенную речь словами:

— Премьер призывал всех, к жертвам. Торжественно заявляю, что он сам может дать наилучший пример в этом отношении. Его наибольшим вкладом в дело победы было бы, если бы он пожертвовал тем постом, который занимает сейчас…

Палата огласилась громовым: «Слушайте! Слушайте!»

С особым чувством я следил за Черчиллем, когда он от имени правительства заключал двухдневные дебаты. В последние месяцы до меня доходили сведения о той борьбе против Чемберлена, которую он ведет внутри кабинета. Однако сейчас, как официальный представитель этого кабинета, несущий ответственность за всю его деятельность, Черчилль должен был ее защищать или. По крайней мере объяснять совершенные ошибки и находить для них смягчающие обстоятельства. Это ему давалось нелегко и, должно быть, потому его речь была излишне длинна и не отличалась тема яркостью и остроумием, которые обычно были свойственны его выступлениям. Черчилль призывал все партии к единству и высказался против постановки вопроса о доверии, но это была уже парламентская игра, канонизированная вековыми традициями.

Поздно вечером происходило голосование. Депутаты выходили из зала заседаний через две разные двери, около которых стояли счетчики. За правительство был подан 281 голос, против правительства — 200. Формально, таким образом, правительство одержало победу, сыграла свою роль партийная дисциплина консерваторов, однако фактически, после всего, что произошло во время дебатов, это означало поражение. Тяжесть его усугублялась еще тем, что против правительства голосовало 33 консерватора, в том числе столь видные фигуры, как Эмери, Дафф Купер, Бусби, Гарольд Макмиллан[164], лорд Уинтертон, генерал Спирс и др. На стороне оппозиции оказались национал-либерал Хор-Белиша и национал-лейборист Гарольд Никольсон, а также вся группа ортодоксальных либералов во главе с Синклером.

Итоги голосования были встречены бурными овациями со стороны оппозиции. Сторонники правительства вели себя очень сдержанно. В воздухе чувствовалось, что произошло что-то чрезвычайно важное, имеющее подлинно историческое значение… Уходя из парламента, я встретил заместителя лейбористского лидера Гринвуда. Он был страшно возбужден и радостно улыбался.

— Ну, — воскликнул Гринвуд, — наконец-то мы избавились от Чемберлена!

И он крепко пожал мне руку.

Действительно, 10 мая правительство Чемберлена вышло в отставку.