Глава 22. Небо и Земля

Жизнь, Вселенная и как «починить этот дивный старый мир»

Во что верит Пол Маккартни?

В его сингле 1972 г. Give Ireland Back to the Irish (эмоциональной реакции на кровавые события, произошедшие в том же году в Лондондерри)[70] звучит неприкрытый гнев, что необычно для его репертуара. Известно, что он выступал в поддержку различных начинаний, таких как помощь пострадавшим от мин, экология и Live Aid, а также возглавил акцию поддержки Нью-Йорка поп-музыкантами после событий 11 сентября 2001 г. Впрочем, в каждом из случаев он, похоже, действовал скорее из гуманитарных, нежели из идеологических побуждений. О своих политических взглядах Маккартни, как правило, не заявляет открыто. Я бы сказал, что по темпераменту он консерватор с маленькой буквы, по убеждениям – покладистый либерал и разве что в плане творческого любопытства – радикал.

Когда бы он ни затрагивал вопросы религии в разговоре, его позиция представлялась мне агностической с тенденцией к мистицизму:

«Я бы не стал буддистом или там индуистом, но мне интересны их философия, система образов и духовное содержание. Но стать буддистом – вряд ли. Я не склонен кем-то становиться. Я стараюсь оставаться сам собой, хотя при этом выслушиваю мнение остальных».

Что касается веры, то его убеждения трудно определить с той же точностью, как футбольные пристрастия: за какую он команду, «Ливерпуль» или «Эвертон»? Ни один из битлов никогда особой страсти к футболу не испытывал, что отличало их от практически любого мужчины в городе. Как и Джон и Джордж, он вырос в номинально христианской семье – полукатолической, полупротестантской в случае Пола, – но их семьи переросли некогда бытовавшую в Ливерпуле межконфессиональную вражду, наследие массового притока в город ирландцев. Как и многие в то время, битлы отходили в сторону от организованной религии.

В 1989 г. мы говорили о его песне Motor of Love, где есть строчка: «Отче небесный, взгляни с вышины…». Как и в тексте Let It Be, в ней присутствуют церковные образы и память о любимом родителе. На мгновение он задумался.

Небесный отец… Знаешь, это либо мой папа, либо Бог. Когда меня заносит в эти дебри, я предпочитаю не уточнять. Я человек не религиозный. Один парень, который обычно стоял на Пиер-Хед… там стояли всякие проповедники: «Католическая вера – единственная верная!» А кто-то рядом: «Протестантизм – единственная правильная вера, не слушайте его, братья!» И ты думаешь: «Хм, е-мое, кто-нибудь из них вообще знает, о чем говорит?»

Но жизнь и пережитое меня научили верить в… не знаю… в доброту, в добрый дух, которым противостоит заигрывание со злом.

Думаю, люди персонифицировали добро и зло. Так что good, добро, превратилось в God, «Бог», потому что выпала бува ‘o’, а в слово evil, «зло», добавили ‘d’, и оно стало называться Devil, «Дьявол». Такая у меня теория. Не стоило начинать со мной разговор о религии. Боже, это ужасно, я могу часами трепаться! Да, такая у меня теория, что люди его персонифицировали: типа если будешь вести себя плохо, этот чувак тебя заберет. И мы такие: «О, надо слушаться, потому что на небесах сидит большой мужик с бородой, вдруг священники знают что-то, чего мы не знаем». Между тем если ты скажешь [голосом восточного гуру]: «Нет, это дух доброты, сын мой», тебе ответят: «Да отвали». Такое людей не привлекает.

Я не большой фанат религии, поэтому «небесный отец» – это как «мать Мария»: мою маму звали Мэри. В Let It Be поется: «Мне является мать Мария». Это было правдой, я переживал тяжелые времена, период был довольно трипповый. Много чего происходило, и иногда это бывало немного странно. «У-у-у-у, да что ж такое делается?» Ну, и наркотиков вокруг было много.

Можно было сказать: «Мне приснился сон с мамой, и он был очень утешительным». Она умерла, когда мне было четырнадцать, и время от времени она мне вроде как являлась: «Привет, сынок, как ты?» – «О, ты здесь! Ух ты, я думал, ты умерла!» Это ужасный сон. Не знаю, живы ли еще твои родители, но моих уже нет, поэтому случается такое. И с моим папой так же: «Отче небесный, взгляни с вышины…» на эту любовь. Но это вполне может быть и Бог.

В 2004 г. я приехал к Полу в лондонский «Миллениум доум», (ныне называющийся О2), где он репетировал перед турне. Маккартни устроил мне прогулку по огромному пустому залу на мототележке для гольфа, использовавшейся, чтобы доехать до сцены. Это турне по большому счету служило разогревом перед его появлением на Гластонберийском фестивале – выдумке хиппи, но с корнями в британской мифологии, – и он попросил меня заняться брошюрой в поддержку турне, в которой использовалась бы мистическая символика.

Прошлым вечером он позвонил мне, когда мы с женой сидели в ресторане. Я вышел на улицу, чтобы ответить на звонок, и Пол описал мне, что? сейчас думает по этому поводу. Его интересовали идеи, дизайнерские находки и темы, связанные в том числе со знаками зодиака или картами Таро, и где присутствовали бы отголоски строк из шекспировского «Гамлета»: «И в небе и в земле сокрыто больше, / Чем снится вашей мудрости, Горацио»[71].

Впрочем, сойдя тем вечером с тележки, он обнаружил, что его ждет маникюрша. Поэтому наша беседа о Вселенной и ее загадках не обошлась без пристального внимания к ногтям.

Он объяснил, что его «порхающая» манера касаться гитарных струн – особенно во время исполнения песни Blackbird – портила ему ногти до такой степени, что пальцы кровоточили. «Я не умею играть правильным пальцевым стилем, где нужно просто дергать струны; Джон ему научился для песни Julia, а я так и не освоил. Многие музыканты освоили эту фолковую технику; это крутая вещь, но мне никогда не доставало дисциплинированности. В итоге Blackbird в моем исполнении звучит как надо, но на самом деле это практически дешевая имитация.

Так что я в первый раз в жизни хожу в маникюрные салоны. И это замечательно».

Он участливо оборачивается к девушке в белом халате, сидящей между нами: «Ты знаешь свое дело. Если нужно что-то спросить, не стесняйся нас перебить…»

«Гластонбери» – это фестиваль хиппи, родившийся в шестидесятые годы, когда мы проникались этой темой, и я думаю, что на Майкла Ивиса [основателя фестиваля] она повлияла в той же степени, что и на всех представителей нашего поколения: «Да, чувак! Линии энергии Земли. Вау!» Мы все это обсуждали. И я думаю, что это потрясающе, что у земли есть типа акупунктурные точки. Я не нахожу эту идею сумасбродством. Потому что у нас же есть эти точки. Люди считают чудачеством, например, веру, что Луна способна на нас влиять… Но Луна же влияет на прилив и отлив, а это огромная масса воды, так что не понимаю, почему она не может влиять на нас. Мы что, особенные?

Обожаю этот фестиваль. В отличие от большинства людей, я помню «Гластонбери», когда все только начиналось. Стоит об этом подумать, и приходят воспоминания о дизайнерской группе «Шут», всех наших корешах-хиппи, о том, как мы одевались, о Таро, «И цзин», медитации, благовонных палочках. Все окрашено в эти тона.

Прошлым вечером мы говорили о шекспировских строках «И в небе и в земле сокрыто больше…»

Мне они всегда нравились. В школе Шекспир может набить оскомину, потому что это школа. Но кое-что оседает в мозгу. Вещи, которые я, видимо, учил к экзаменам, остались со мной и, по мере того как я рос и набирался жизненного опыта, обретали значимость. Я ездил по всему свету в составе «Битлз» и понимал, что правда: в небе и в земле сокрыто больше, чем мне снилось. И цитата великолепно это выражает, то есть: «Там столько всего есть, братан, поверь мне». Но это звучит не так клево, как у старины Уилла. У меня постоянно спрашивали во время интервью: «Какой главный совет вы можете дать, какой у вас девиз?» И мне на ум пришло: «Главное – будь верен сам себе» [также из «Гамлета»], и эту цитату я всегда приводил, когда нужно было вспомнить какой-то девиз. Это замечательные слова, потому что они хорошо выражают дух «Битлз». Мы действительно были верны каждый сам себе, и половина успеха «Битлз» была в этом.

Кроме того, строки о небе и земле можно интерпретировать по-разному: не совсем понятно, что такое «многое», но веришь, что существует нечто за пределами «здесь и сейчас»…

Совершенно верно.

За пределами того, что мы можем увидеть и потрогать. Это отражает вашу точку зрения? Вы не верите во что-то конкретное, но открыты различным гипотезам?

Да, это ты правильно подметил. Не могу сказать, что верю в ту или иную религию: вот, мол, все именно так. Но мне кое-что нравится в христианской религии, что-то в буддизме и что-то в индуизме. Я бы сказал, что я барахольщик: подбираю разные элементы, с которыми согласен. Думаю, я достаточно повидал, достаточно поездил и видел достаточно так называемых совпадений, чтобы знать, что есть многое, что нам и не снилось.

Со мной такое часто происходит. Однажды утром я проснулся и записал услышанную во сне мелодию Yesterday. Это сделало меня успешным автором песен, но с моей стороны это не было осознанным шагом. Конечно, я не могу не верить, что в голове происходит что-то такое, о чем я не могу знать. Я помню, что как-то был у доктора, и он мне сказал, что у нас есть две дыхательные системы, так что если упадешь в обморок, тело продолжит дышать. Есть автономная система, и если тебя вырубит, то ты не умрешь просто потому, что забудешь о том, чтобы дышать. Тело не такое глупое.

Это как в тех старых комиксах были такие персонажи, «натти» или как их там. [Вероятно, «намскаллы» из детских комиксов The Beezer.][72]

Да, или «микробы Джорджи», такие маленькие человечки, которые внутри вас бегают. [ «Микробы Джорджи» печатались в журнале комиксов Wham!.]

Ага. Так что узнаешь такие крупицы информации: «Вау, невероятно». Или вот верования Джорджа… [Его перебивает маникюрша.] Отлично смотрится. Очень мило. У тебя будет время заняться парочкой музыкантов из группы? Со мной всё?

Маникюрша: «По краям достаточно гладко?»

Вроде да, солнце. Классно, спасибо большое.

Я тут посетил маникюрный салон в Лос-Анджелесе и подумал: «О-о-о, нет, мы, северные ребята, в такие места не ходим». И тут Эйб, барабанщик, сказал, что не прочь бы педикюр сделать – для ног, понимаешь? Когда играешь на ударных, нужно содержать ступни в порядке для большого барабана. Так что нам всем сделали маникюр и педикюр – мы открыли в себе женское начало. Мы славно посмеялись, и для сплоченности в группе это очень полезно.

В тот раз мы больше не говорили о философии.

То, что Маккартни сказал по поводу дьявола, напомнило мне другой его рассказ. В 1993 г. он выступал в столице Чили Сантьяго, в «Колисео насьональ»:

Это был тот самый стадион, куда этот парень – Пиночет, что ли? – согнал… Мороз пробирал по коже, когда я был в гримерке, где расстреливали поэтов и художников. У меня было ощущение, что мне предстоит изгонять дьявола. Во Франкфурте есть место [ «Зал торжеств»], где выступал Гитлер[73], и если знать, что Пиночет или Гитлер тут были и творили свои злые делишки, то понимаешь, как тебе повезло, что ты можешь прийти сюда и петь мирные песни. Я особенно хорошо себя чувствую, когда на таких концертах играю Let It Be. В Чили был особенно удачный концерт и публика чудесная. Но эта гримерка у меня засела в памяти.

Описывая одно, более раннее, турне, Пол признался, что во время долгих гастролей может надоесть каждый вечер повторять одни и те же песни, и это иногда заставляло его более тщательно задумываться об их содержании: «Обычно такого не происходит, ты на автопилоте. Но когда приходится петь их много раз подряд, то начинаешь вслушиваться: “Что я им говорю? Надеюсь, что-то хорошее”».

Не хочу хвалиться, но я был доволен. Учитывая то, что я ездил по всему миру и что-то говорил людям, в большей части песен звучали вполне здравые мысли. Думаю, The Fool on the Hill можно применить и к современным ситуациям. Let It Be – к Ираку [это было во время войны в Персидском заливе] или вообще к чему угодно, у песен есть идейный посыл, и он довольно оптимистичен. Я мог исполнять этот репертуар или пойти совершенно по другому пути, окончательно задепрессовать, и был бы полный Helter Skelter.

Таким образом, для Маккартни смысл большинства собственных песен и песен «Битлз» заключается в обращении к общечеловеческим ценностям – честности, оптимизму, широкому взгляду на вещи, – а не в выражении определенных убеждений. Это не значит, что он человек без мнений или что ему не случается чувствовать возмущение или настоящий гнев. Но песни он, как правило, сочиняет не из открытого протеста.

В жесткости и нетерпеливости песни I’ve Had Enough с пластинки 1978 г. London Town звучит эхо популярного в тот период панк-рока, но на самом деле это жалобы доведенного до ручки обывателя, измученного придирками, нападками и налогами. The First Stone, би-сайд 1989 г., написанный совместно с Хеймишем Стюартом, обращает свой гнев против лицемерия телепроповедников. За задушевной аранжировкой песни Big Boys Bickering (1992 г.) скрывается критика политических лидеров: «Они все просирают, а мы страдаем», как выражается он, в кои веки прибегая к нецензурной лексике.

Как публичный человек он более решительно высказывается на тему прав животных: хорошо известно, что он вегетарианец. В тексте Looking for Changes (1993 г.) звучит жесткое осуждение экспериментов над животными. Но его песня 2014 г. в поддержку кампании «Понедельники без мяса» более типична – устройте себе «нескучный понедельник», поет он. Пол редко кому-то грозит или повышает голос, даже когда речь идет о чрезвычайно близких ему темах. Он неизменно стоит на защите «маленького человека» и по натуре своей предпочитает мягко подбодрить. Во время гастролей его группа быстро смирилась с тем, что у Макки на кухне за кулисами не будет гамбургеров с говядиной, и никто не жаловался.

Как автор текстов он заявляет, что в его творчестве часта поддержка феминизма – по меньшей мере он инстинктивно выступает в защиту женщин. Он не без гордости приводит в пример свою песню Daytime Nighttime Suffering (1979 г.) – одну из нескольких, где звучит женская точка зрения:

Я давал кому-то интервью для журнала «Биллборд», и мне сказали, что эта песня относится к их числу. Я не специально их пишу, а, видимо, из сочувствия. Я из таких парней, которые хорошо относятся к женщинам. По разным причинам. Но это правда. Это как гражданские права: ты встаешь на сторону тех, кого ущемляют в правах. Может быть, это характерно для шестидесятых, а может, это характерно для меня. Есть такие люди, которым нравится защищать тех, кому приходится тяжко. Поэтому мне нравится, когда у женщин все получается.

И эта тема звучит у меня уже давно. Мне нравилась Daytime Nighttime Suffering, и я думаю, что это чувствуется. Помню, что Линда ее любила.

Одна женщина-кинорежиссер [Эллисон Андерс] однажды заметила, как много я написал песен в поддержку женщин. Я думал, что у меня вообще таких нет, а ей удалось насчитать штук пятнадцать. Это правда, я защищаю женщин и всегда защищал. Я за справедливость. Я за свободу и поэтому за женщин.

Однажды он упомянул, что его обрадовали хит Эминема Stan (2000 г.) и то, что к звезде рэпа недавно присоединился на сцене Элтон Джон – в глазах многих этот жест восстанавливал репутацию Эминема, обвинявшегося в гомофобии:

Так что, думаю, инцидент исчерпан. И это хорошо, потому что это правда только шоу-бизнес. Даже Эминем – это чистый шоу-бизнес.

Главное – это не забывать, иначе думаешь: «Что за хрень творится в мире?» Мой сын первый в нашей семье увлекся рэпом, и там встречались слова типа: «Отшлепай мою сучку», унижающие достоинство женщин. И я спрашивал: «Ты уверен?» А он говорит: «Пап, это же просто песня».

Благодаря этому вспоминаешь, что то же самое творилось в рок-н-ролле. Элвис не пытался никого трахнуть, он просто вихлял бедрами. А все наши родители охали: «Вы только посмотрите!» Мы этого даже не замечали, пока они не сказали. Думаю, сейчас все пошло по новой.

Иногда даже самый осторожный артист сталкивается с событиями столь масштабными, что ему приходится занимать публичную позицию. Как музыканту Полу случилось сыграть важную роль в трансформации американской культуры двадцатого столетия; теперь же он своими глазами наблюдал, как эта страна переживала свою самую большую травму века двадцать первого. В 2001 г., через семь недель после событий 11 сентября, мы встретились в МПЛ, где Пол описал, что? ему довелось увидеть и как он старался помочь Нью-Йорку в дни после катастрофы концертами и специально написанной песней Freedom:

Я улетал из Нью-Йорка, и мой самолет шел на взлет в аэропорту Кеннеди. Перед нами было несколько самолетов, и мы выруливали. Была четверть восьмого, когда пилот объявил: «В Нью-Йорке произошел ужасный несчастный случай, как вы можете видеть с правого борта самолета». Мы посмотрели в иллюминатор. Было видно, как горит одна из башен-близнецов. Господи боже мой. И когда разворачивались все эти события, какой ужас… сначала думаешь, что это несчастный случай, а потом: «О нет, это не несчастный случай».

Я не мог улететь из Штатов, потому что на пять или шесть дней закрыли аэропорты. Мне пришлось остаться, но это было не плохо. Я чувствовал, что правильно, что я там, пока все это разворачивалось. Я слышал все дебаты и видел героизм пожарных. И это напомнило мне, что мой папа был пожарным [во время бомбардировок Ливерпуля немцами во Второй мировой войне]. В моем детстве он уже перестал тушить пожары, он торговал хлопком. Для меня это было просто одним из его рассказов. Там были слова типа «зажигательные бомбы».

Теперь-то я понял, что это такое. Я думал о том, как ему приходилось забегать в здания. А когда мы встречались с этими парнями, с пожарниками, они говорили: «Вы только подумайте о тех парнях в Англии во время войны. У них был всего один шланг, чтобы бороться с огнем, они целый квартал тушили одним шлангом».

Я хотел что-то сделать, но делать было нечего. Как и многие другие, я чувствовал себя беспомощным. Я же не пожарный. Поэтому начал сочинять песню. Freedom о том, о чем говорили Буш и Джулиани[74], – поскольку это было нападение на свободу Америки, свободу выбора, свободу равноправия для женщин, я все это упомянул в тексте. Так что мысль о том, чтобы свободно жить в свободной стране, а не при диктатуре, сделалась для меня важной. Я подумал: попробую написать что-то вроде гимна и дать концерт.

Транслировавшийся по телевидению «Концерт для города Нью-Йорка» прошел в Мэдисон-сквер-гарден 20 октября 2001 г. И Freedom стала выступлением-эмблемой этого концерта, хотя перед этим некоторые высказывались против нее…

Когда мы начали репетировать, некоторые нервничали по поводу того, что я собираюсь исполнить новую песню. Они предлагали: «Ну, вы могли бы спеть Let It Be». Их больше устраивал такой вариант. Они хотели поставить в конец программы милый надежный номер, а потом уже, если останется время, мы могли бы сыграть новую песню. Но что-то мне подсказывало, что нужна именно эта песня. Не то чтобы я был уверен; я не горю желанием представлять на концерте новый материал. Потому что публике подавай Penny Lane, мы же все это знаем.

Мне сказали: «Обсудите эту идею с Миком [Джаггером] и Питом [Таунсендом]». Так что я пришел на встречу и пытался их убедить вставить песню в программу, и мне пришлось сыграть ее на перевернутой гитаре [то есть для правши], единственной, которая была под рукой. У меня коленки тряслись: «Это мое право, чик-чик-чик… Свобода!» Мик говорит [с акцентом кокни]: «Не, Пол, ну я не знаю, друг. Людям не нравятся новые песни. Играй лучше старые». А Пит мычит: «Хм, ну-у…»

Пит с юмором, он сказал: «Ты смелый мужик, Пол. То есть ты будешь обкатывать новую песню перед ста миллионами зрителей?» Я ответил: «А, ну если ты ставишь вопрос таким образом, Пит, то теперь я вижу, насколько это безумно».

И все прошло гениально. Все подпевали, подтопывали и хлопали в ладоши. Именно этого я и хотел.

На следующий день я отправился на бейсбольный матч «Янки»: «Да! Обязательно надо сходить». Потому что я вроде их фанат. А для Нью-Йорка «Янки»… ну, понимаешь, если бы бомбили Ливерпуль, то игроки футбольной команды были бы героями.

Мы туда пришли, и приятнее всего было слышать от людей: «Спасибо за то, что вы сделали для города, Пол». И я, конечно, не мог не думать: «Вот, я простой ливерпульский парнишка, и я помогаю ньюйоркцам не утратить веру в себя, боже мой!». Если бы я подумал об этом лет в одиннадцать… да подобное нельзя было себе представить.

Мне пришлось проявить бравый дух военного времени, который я наблюдал у нас в Ливерпуле [поет]: «У Гитлера в штанах одно яйцо…» Мне пришлось обратиться ко всему этому знанию. Теперь надо было идти дальше, не теряя чувства юмора. Много такого требовалось.

Маккартни часто помещает свой собственный идеализм в контекст, как он выражается, «наших», то есть поколения 1960-х. «Можно сказать, что начиная с шестидесятых была озабоченность проблемами общества. Возможно, в основе всего этого лежала какая-то более глобальная идея, которая в некоторой стпени воплотилась, а в какой-то еще воплощается. Но это классная идея. Потому что сегодня многие из наших, шестидесятников, старше, чем первый министр Великобритании, или президент Америки, или президент России, и в это трудновато поверить.

В шестидесятые мы об этом говорили: “Знаешь, однажды наше поколоение придет к власти, и тогда будет интересно”. Вот, например, [Тони] Блэр: у него есть “фендер стратокастер”. Это довольно невероятно».

Как-то раз, рассказывая о своей песне 2005 г. Promise to You Girl, он описал ее так: «В общем, “Эй, подружка, мы с тобой вместе бросим вызов этому миру и со всем разберемся!”»

Ужасно оптимистичная песня, в которой поется о том, сколько нужно времени, чтобы починить этот старый дивный мир. Ведь это правда старый дивный мир. Идея та же, что и в безумных проектах типа Live Aid, типа «Битлз»: мы правда можем что-то сделать, мы можем внести свой вклад.

Нам говорят: «Не можете, вы просто попсятники». Но посмотрите на Бангладеш [где Джордж Харрисон устраивал благотворительные концерты в 1971 г.], на Give Peace a Chance, посмотрите на Live Aid и многое другое – в этом есть неопровержимая сила. Даже если хочется это опровергнуть, а многим хочется. У меня спрашивали: «Вы действительно считаете, что музыка способна изменить мир?» Я говорю, что да.

Потому что, мать твою, знаю, что она это может. В плане эмоций это несомненно, но даже и на политическом уровне. Мы в состоянии что-то изменить. Все, кто слушает эту песню, могут что-то сделать, и вы с вашей девушкой или парнем что-то можете. Этот старый дивный мир можно изменить к лучшему.