Глава 25. Снова широкая прерия

В тот день, когда перестанешь волноваться, можешь ставить крест на карьере

Новый концерт в новом городе, снова широкая прерия[77] машущих рук, по которым гуляют лучи прожектора, и рев тысячи глоток, сливающийся в один счастливый аккорд. Пол Маккартни вышел на сцену.

Может быть, весь его мир – сцена? Говорят же, что весь мир – театр.

Я всегда чувствую себя так, будто играю живьем, даже если пластинку записываю. Для меня это практически одно и то же. Я не делаю различий между концертами и альбомами, видео, исполнением какой угодно музыки.

Мне всегда нравилось играть перед публикой, и ничто это не заменит. Мне важны реакция, аплодисменты, признание коллег и все такое, понимаешь? И всякие мелочи – например, ты шутишь, а они понимают шутку. Если в публике есть фанаты «Битлз», то можно сказать что-то непонятное, например, «клюквенный соус…» [слова, которые бормочет Леннон в песне Strawberry Fields Forever], и они это схватывают и кричат: «Хей-й-й!» В то время как с другой публикой нужно думать о смысле.

Если все хорошо, то между группой и публикой устанавливается связь. И мне часто везло в этом смысле, начиная с самых ранних дней «Битлз». Как только тедди-бои перестали швыряться в нас монетками. Но мы их просто подбирали, так что они перестали.

Ему случалось играть на самых больших концертных площадках мира. Но для Маккартни это по существу то же ремесло, которому он когда-то научился в маленьких клубах Севера Англии. «Ого, вас сегодня так много!» – запросто скажет он стадиону на Среднем Западе США, как будто выступает в Королевском клубе британского легиона[78] в Ланкашире в 1953 г.

Где бы он ни выступал, среди зрителей всегда есть люди, которые едва верят в то, что это происходит на самом деле. Но не они одни испытывают это чувство. Когда Пол делится своими впечатлениями, возникает ощущение, что в нем сидит ребенок и с удивлением глазеет на это невероятное будущее. Вот Маккартни играет для королевы в Букингемском дворце или поет серенады растроганным русским на Красной площади. Иногда он представляет себе, что? сказал бы его отец, если бы услышал обо всем этом в те давние времена.

Секрет организации успешного турне в том, что на всех концертах все должно быть одинаково, в какой бы точке планеты они ни происходили. Каждый вечер сцена в идеале должна быть такой же уютной, как ваша гостиная. Ассистент Пола Джон Хэммел кладет красный леденец от кашля на колонку и приступает к настройке гитар.

Проходящий заранее саундчек может считаться полноправным концертом. После выступления за кулисами часто мелькают знакомые лица: Стинг, Сильвестр Сталлоне, Брайан Уилсон, Кевин Спейси, Билл Клинтон, Деми Мур, Оззи Осборн… В город пожаловал Пол Маккартни, и каждый, как по волшебству, находит время с ним повидаться.

Как зрители смотрят на сцену, так и исполнитель наблюдает за зрителями. При этом Маккартни видит не сплошную однообразную массу. Точно так же, как его песни часто воспевают индивидуума, концерты для него – возможность углядеть виньетки реальной жизни. «На гастролях я видел много интересного, – говорит он:

В Хельсинки я исполнял You Won’t See Me, и в зале была пожилая женщина с мужем, высоким мужчиной. Она прилегла ему на грудь, и он обнимал ее одной рукой. Ей настолько нравилось, что она аж закрыла глаза. Я видел, как он скашивает глаза вниз и смотрит на нее. Ух… Мне пришлось глубоко вдохнуть. Проблема в том, что, когда поешь песню, не следовало бы заниматься вуайеризмом. Но тут меня понесло: «О господи, видно, что она из поколения шестидесятников, это одна из ее любимых песен, и этот мужчина так любит жену…» И я считаю, что это очень трогательно.

Я много такого видел. Со временем это случается чаще, воспоминаний больше. Теперь это можно наблюдать на срезе поколений: дети с мамой двадцати пяти лет и ее пятидесятилетними родителями, а иногда и их родителями. Все эти поколения среди моей публики. Мне это нравится, потому что я очень ориентирован на семейные ценности.

О своих песнях узнаешь такое, о чем и не подозревал. Видишь отражение того, насколько важной может быть твоя музыка. Сначала просто говоришь себе: «Надеюсь, что это удачная песня, что она кому-то важна». Потом везешь программу на гастроли и видишь, что это правда так.

Я отчетливо помню в толпе мужчину с черной бородой и его дочь с длинными темными волосами. Он ее обнимал, и оба плакали на Let It Be. Это очень трогательно. И еще мне нравится видеть, как люди подтанцовывают.

В Скандинавии я наблюдал одну пару, это было очень мило. Она красивая блондинка, а он такой вроде смуглый. Смотришь на них, как будто стоишь в очереди, ждешь автобуса. Просто наблюдаешь за людьми. Ты поешь свою песню, но ты на автопилоте, а тут происходят такие вещи. Она только что держала зажигалку во время песни, а держать зажигалку в течение всего номера непросто, потому что та нагревается. И она обожгла палец.

И вот я играю The Fool on the Hill, а ее парень лижет пальчик, целует, чтобы тот быстрее зажил, и они с девушкой милуются.

И снова в Европе: один мужик, уже довольно пожилой, он выглядел великолепно, как Нептун с огромной кудрявой бородой. И он буквально рыдал! Песня что-то в нем задела. Ого, у меня аж в горле ком. «Эй, Джуд…» Эм-м, не надо на него смотреть, лучше посмотри на кого-то, кто улыбается. Ага, вот Робби [гитарист] улыбается. Ха-ха! Не принимай близко к сердцу.

Иногда это прямо в душу западает, как этот мужчина с красивой дочерью. Тут же понимаешь, что он привел ее на концерт, чтобы сказать: «Вот что я делал в шестидесятые».

Даже этому прирожденному артисту случалось волноваться во время выступления, особенно когда он начинал карьеру – кое-как справляясь со своей гитарной партией в «Кворримен», во время прослушивания битлов на фирме Decca или на первой сессии группы для EMI. Я наблюдал за ним в гримерной и в коридорах, по которым он вел свою группу на сцену. Он выглядит энергичным; конечно, излучать уверенность входит в его обязанности как фронтмена, но он не просто играет роль.

Он хотел бы достичь того состояния, когда автоматически знаешь, что делать, на душе спокойно, а тело контролируется чем-то вроде мышечной памяти:

Мой приятель Джон Херт говорил по поводу премьер, о том, как ужасно на них нервничаешь: «Первый вечер – не играет никто. Второй вечер – играет кто-то другой. Третий вечер – играешь ты». Так и есть. В первый вечер ты просто [в прострации]: «О, привет». После концерта все подходят и говорят: «Отлично, чувак, гениально!» – «Правда? О! Я вообще витал в облаках». Ты просто плывешь по течению. «Спасибо. Теперь надо выпить».

Но это же шоу-бизнес. Каким бы профессионалом ты ни был, это случается. Я разочаровываю людей, они говорят: «Я надеялся, что с вашим опытом вы уже не будете нервничать». Но как говорил Сэмми Дэвис-младший, «в тот день, когда перестанешь волноваться, можешь ставить крест на карьере».

Во время наших гастролей в Америке в 76 году Линда говорила, что шоу отыграть проще, чем существовать в жизни. Потому что, как только наловчишься, шоу слажено, как часы, и это прекрасный опыт. Ты знаешь, как пройдет концерт, и каждый вечер повторяется одно и то же.

Это все равно что принять ванну и чтобы тебе сделали чудесный массаж. Потому что волноваться не о чем. А в жизни: «У ребенка грипп, о господи!» Нельзя уберечься от случайностей. Тогда как концерт – это нечто фиксированное; ничего случайного уже нет, все замечательно. Но для этого нужно пару недель.

Когда играешь вживую, механика физических движений также важна. «Партия баса и вокал – две разные вещи, – говорит он, указывая на левую и правую стороны головы. – Интересная штука играть, когда поешь вживую. Что-то странное с тобой происходит, и всему твоему существу приходится разделяться надвое».

Исполнение песни Fixing a Hole с пластинки Sgt. Pepper требовало особых усилий: «Партия баса на 3/4 или как-то так, даже не знаю, а вокал на 4/4, – он очерчивает правой рукой круг над головой, а левой – вокруг живота, изображая проблему с координацией. – Так что нужно как-то в голове разрешить эту математику. Но неожиданно это получается, и это здорово».

Для публики шоу – каждый раз новое, но не для отправившегося в гастроли исполнителя. Нужно некоторое время, чтобы турне достигло той долгожданной стадии, когда все входит в колею. Но как не заездить материал? Маккартни любит удивлять свою команду – в которую входит куда больше людей, чем собственно в его группу. Например, коллективу осветителей, следящих за программой концерта по диаграмме на компьютере, во время гастролей 1990 г. преподали урок: на концерте важно не зевать.

В один момент я говорил себе: «Сегодня попробуем что-то новенькое». И заключалось это в том, что во время выступления я бросал пару слов техперсоналу. Если до этого они работали на автомате, то тут все переходит на ручное управление: «Блин. Паника. Господи, чувак, ты что там творишь?» Но им это нравится, это ломает их рутину. Один парень, который управлял лазерными лучами, сидел в своей рубке и проговаривал со мной все слова, с которыми я обращался к публике. Хорошо, что я его не видел. Я говорил, например: «Когда я был в Новом Орлеане, я познакомился с Фэтсом Домино», и он это выдавал как раз до того, как я успевал это произнести, чтобы показать всем вокруг, насколько я предсказуем.

Так что я на каждом концерте менял формулировку, просто потому что знал, что там сидит этот парень и повторяет мои слова. «Так вот, попав в местечко под названием Новый Орлеан, мне случилось, так уж вышло, познакомиться с одним толстяком…»

Я поинтересовался, считает ли Маккартни, что песня не реализовала полностью свой потенциал, пока он не сыграл ее на концерте?

«Песня может полностью раскрыться и на пластинке, но получать реакцию от зрителей – это прекрасно. Когда ты что-то делаешь, то здорово, когда тебя хвалят, даже если просто еду готовишь. Это ободряет. Так же ободряет выступать на сцене и видеть, как кто-то плачет под одну из твоих песен. Ты думаешь: “Ух ты, мне нужно и дальше ездить с концертами”».

То есть ваши зрители на самом деле часть программы?

Вместо того чтобы сидеть дома в своей комнате и сочинять песню, а потом пойти в другую комнатенку, то есть в студию, чтобы ее записать… ты теперь на самом деле видишь вживую людей, которые покупают твою музыку. Это сумасшедшее чувство. Стоит начать играть Got to Get You into My Life, и они прыгают до потолка. О боже, она им правда нравится! Или видишь «Пеппера» их глазами. Начинаешь понимать, как они это воспринимают: «В наш город приехал парень, который в шестидесятые написал этот суперхит, этот таинственный гимн золотых времен психоделии, и вот он поет его нам. Господи, это еще лучше, чем на пластинке!»

Я ходил на Дастина Хоффмана в «Венецианском купце». Я с ним немного знаком, и когда он вышел на сцену, меня объяло мощное ощущение того, что я в одном зале с Дастином! Было чувство, что можно крикнуть: «Йо! Дастин!» – настолько близко я к нему сидел.

Если бы я смотрел фильм, то не было бы смысла кричать – «Йо! Тутси!» Если это альбом или видео, такое невозможно. Нет ощущения, что ты в одной комнате с исполнителем.

Поэтому я и стал говорить публике в том числе: «Как здорово быть с вами под одной крышей». Ведь так и было. Нас было пятьдесят тысяч, но все равно было чувство, что мы все в одном помещении. Я думаю, это здорово. Вот что значит выступать вживую. Может случиться что угодно. Нет гарантий, что все пройдет гладко или что артист не забудет слова.

И действительно, все может пойти не так. Выступление Пола на одном из ключевых событий рока – Live Aid в Лондоне в 1985 г. – планировалось как знаковое, но оказалось в числе его худших опытов на сцене.

Вот уже шесть лет у него не было группы для концертных выступлений. Это был его самый длительный период бездеятельности, с тех пор как «Битлз» в 1966 г. прекратили ездить с гастролями. До того самого момента, когда он вышел на сцену в финале концерта, ходили слухи о частичном воссоединении «Битлз». На самом деле этому не суждено было свершиться, но на сцене «Уэмбли» он неожиданно почувствовал себя очень одиноко:

Лично для меня Live Aid был кошмаром, потому что отключился мой микрофон, а я не знал. Началась история с того, что мне позвонил Боб Гелдоф [с грубым ирландским выговором]: «Мы занимаемся организацией концерта, называется Live Aid, и хотим, чтобы ты в нем участвовал». Я ответил: «Да как же я, чувак, у меня и группы-то нет, я бы с удовольствием, но не могу». Он сказал: «На хер группу, выступишь один за роялем, этого будет достаточно, споешь Let It Be». Ну что ж, юный Роберт умеет убедить. В любом случае концерт был посвящен такому серьезному делу – мы видели ужасные кадры из Эфиопии, – что просто хотелось что-то сделать.

Я дал согласие, но когда дата концерта стала приближаться, я начал думать: «Я никогда в жизни не был один на сцене за роялем, во что я, блин, ввязался? Ну да, я вроде как оказываю услугу Бобу и тем паче поддерживаю народ Эфиопии. Ну да, всё в порядке, не волнуйся».

Это был великий день для всей страны. Я начал смотреть концерт по телику дома, потом поехал на стадион «Уэмбли», увидел толпы, как на футбольном матче. Прошел за сцену и стал наблюдать из-за кулис. По моим личным ощущениям мне теперь как будто предстояло еще одно, последнее путешествие. Я уже не по телевизору видел концерт, а сам в нем участвовал. Это тело сейчас будет выступать в прямом эфире перед этим морем разливанным лиц.

И вдруг я понял, что не слышу свои динамики. Я подумал, ну ладно, наверное, их как раз подключают. А оказалось, что виноваты роуди «Куин». Фредди Меркьюри и Брайан Мей отыграли свой номер как раз до меня, и их роуди вытащили, как они думали, свои штекеры, и заодно вытащили и мои. Со мной же никого, гастрольных рабочих нет.

Так что я, получается, выступал на весь мир по телевизору и не слышал своего рояля. Мой мозг подсказывал: «Ну подожди, это же передает Би-би-си, допустим, не работают мои динамики, но наверняка по телику отличный звук». Такое часто бывает. Так что мозг продолжает: «Не кипишуй, пой дальше». И я пою: «Когда мне бывает неспокойно…» Что-то публика не очень реагирует, но, может, дальше разойдется. И вдруг я слышу [изображает приглушенные голоса паникующих рабочих]: «У тебя не тот штекер! Это не мой штекер!» О господи, это тоже слышно по Би-би-си?

Тем временем часть меня поет Let It Be, пытаясь не забыть текст. А другая часть меня говорит: «Не волнуйся, всё о’кей». Я пою: «Нам ответом станет…» И тут я внезапно начал слышать динамики, и это тоже был кошмар. Мой мозг спорил сам с собой и одновременно пел эту чертову песню.

В общем, звук появился где-то на середине, и зрители стали подпевать.

Мы договорились, что Гелдоф, Боуи, Элисон Мойе и Таунсенд выйдут на сцену и споют последний припев. Но к этому времени я уже не понимал, что происходит. На припеве никто на сцене не появился, и я подумал, ну ладно, надо его повторить. Тогда я украдкой оглянулся, и они уже стояли на сцене. Но это было что-то. Можно параноиком сделаться.

Когда мы приехали домой, я посмотрел запись и сказал: «Твою же мать, это катастрофа…»

Но это все равно был великий день. Истина в том, что этот парень Гелдоф решил собрать деньги в помощь умирающим людям, и какая разница, работал у меня микрофон или нет. Что могло сравниться с их проблемами?

Подобный кошмар может случиться на любом этапе твоей карьеры. Это произошло, когда я в самый первый раз выступал на сцене. С «Битлз» это случалось раз или два. И ты просто умираешь, вот что это такое. Страшно бледнеешь и чувствуешь себя очень странно.

В конечном счете, если брать рамки концерта, не произошло ничего страшного. Неполадки с микрофоном просто в очередной раз доказали, что звезды – такие же люди, как все остальные, и добавили нотку творческого хаоса мероприятию, которое и так было им наполнено. Let It Be стала не просто концертным выступлением: весь мир будто распевал песню вокруг костра. Live Aid включил рок-н-ролл в культурный мейнстрим и определил, кто есть кто в роке. Положение Пола как главной звезды, песне которого подпевают остальные знаменитости, стало подтверждением того, что он и «Битлз» занимают место на самой вершине.