Глава XXIII. Воцарись, покой!

По приезде в Гаворт Шарлотта нашла, что ее отец нездоров, и не стала тревожить его рассказами о своих ирландских приключениях, сказав лишь, что они с мужем превосходно провели время. Мистер Николлс последовал ее примеру: он тоже не решился беспокоить своего патрона устрашающими сведениями о его ирландских родственниках. Ни словом не упомянул он и о новом знакомстве, которое он и его почтенная супруга сделали в доме мистера и миссис О’Келли. Об этой услуге попросила его Шарлотта еще накануне их прибытия в Гаворт. Она помнила свое, слово, данное миссис Мак-Клори, и хранила заветную тайну о кровном родстве этой особы с семейством Бронте с ревностностью весталки, стерегущей живой Божественный Огонь.

Что же касается мрачных преданий, связанных с представителями рода Бронте, проживавшими в Ирландии, то пасторская дочь, находясь под сильнейшим впечатлением от услышанного в «Лощине», все же поведала эти легенды своей верной горничной Марте. Другая служанка обитателей гавортского пастората, престарелая Табби, хворавшая еще с давних пор, к моменту возвращения четы Николлс из свадебного путешествия была уже совсем плоха и определенно не годилась на роль поверенной в семейные тайны своих хозяев.

Оказавшись в Гаворте, в доме своего отца, Шарлотта незамедлительно приступила к исполнению своего долга, каковой теперь возлагал на нее благородный статус жены священника. Она регулярно наносила визиты прихожанам гавортской церкви, сидела с больными, скрашивала досуг несчастным вдовам и старикам, собирала пожертвования в пользу прихода и отдавала свои личные сбережения неимущим людям.

Миссис Николлс видела, как кропотливо трудится ее муж, который теперь взял на себя львиную долю обязанностей своего достопочтенного патрона и, по возможности, старалась быть ему полезной в его делах. «<…> Я должна быть более практичной, — сообщала Шарлотта в письме к своей верной подруге Эллен Нассей, — так как мой дорогой Артур очень практичный человек, а также очень пунктуальный и методичный».

Шарлотта Николлс стремилась стать достойной женой своему высокочтимому супругу и, надо полагать, весьма преуспевала в этом. Однажды она даже устроила грандиознейшее чаепитие для пятисот прихожан. Гости остались очень довольными оказанным им приемом и дружно возносили самые горячие хвалы мистеру Николлсу, который был аттестован прихожанами не иначе, как «стойкий христианин и добрый джентльмен». И хотя скромная хозяйка торжества оставалась для участников чаепития в тени своего милейшего супруга (ибо ее приветливое гостеприимство неизменно почиталось ими за ее обычную обязанность, и никто не спешил воздать должное ее кропотливым стараниям), она все же была необычайно довольна этим приемом. Ей было приятно слышать слова похвалы и благодарности в адрес ее горячо любимого мужа.

Шарлотта и в самом деле была по-настоящему счастлива с Артуром Николлсом. Их благословенному супружеству сопутствовали совершеннейшая гармония и подлинная Любовь. Казалось, жизнь пасторской дочери вступила в свою новую фазу — светлую и отрадную — где уже не было места злополучному Року, беспощадно преследовавшему семейство Бронте все последние годы. Впрочем, теперь Шарлотта носила уже другую фамилию, и это обстоятельство внушало ей упоительную надежду, что темные чары родового проклятия отныне ей не грозят.

Вскоре у четы Николлс появился еще один повод для радости, о котором миссис Николлс не замедлила поведать своему достопочтенному отцу.

— Я так счастлива, дорогой отец! — воскликнула она в порыве невыразимого пьянящего восторга, — Господь благословил нас с моим милым Артуром! У нас будет ребенок!

— Что ж, поздравляю, детка, — отозвался достопочтенный Патрик Бронте, — Но ты действительно в этом убеждена?

— Вне всякого сомнения! — ответила его дочь, — На днях Артур приглашал ко мне лекаря, который и сообщил нам эту приятную новость.

Увидев, что ее отец нахмурился, Шарлотта тотчас угадала его мысли и поспешила объясниться.

— Не сердитесь на Артура, отец. Он не предупредил вас о визите лекаря лишь потому, что не хотел беспокоить вас понапрасну.

— Но я же, в конце концов, имею право знать о том, что происходит с моей дочерью! — возгласил хозяин пастората в негодовании.

— Успокойтесь, отец. Вам вредно волноваться, — мягко произнесла Шарлотта, — Все ведь обошлось. И обошлось настолько счастливо, что я даже и представить себе не могла ничего подобного! Ребенок! Подумать только: у нас с Артуром будет ребенок! — и миссис Николлс в безудержном порыве неиссякаемой животворящей радости закружилась в блистательном танце по отцовскому кабинету.

Счастье дочери тотчас заставило пастора позабыть все обиды.

— Хорошо, — сказал он, с каждым мгновением преисполняясь бодрящим воодушевлением. — Стало быть, у меня будет внук!

— Или внучка! — добавила взволнованная Шарлотта.

— Или внучка! — повторил слова дочери достопочтенный Патрик Бронте, — Как бы то ни было, я рад! Этот мрачный, заброшенный дом будет освещен появлением новой жизни! Жизни, которая воскресит последнюю, почти уже канувшую в бездну надежду на возрождение славного рода Бронте!

Шарлотта прекратила вальсировать и, серьезно посмотрев на отца, спросила:

— Вы полагаете, что моя беременность — это знак свыше? Подтверждение того, что мы смогли преодолеть тяготеющее над нашей семьей проклятие и уничтожить его роковые силы?

Преподобный Патрик Бронте подозвал дочь к себе и, притянув ее за плечи к своей груди, прошептал:

— Могу сказать лишь одно: дай-то Бог, чтобы так оно и было! О, Господи, помоги всем нам! Дай нам свое покровительство и спасение!

* * *

Исполнение обязанностей супруги священника практически не оставляло Шарлотте возможности досуга. И все же она иногда позволяла себе выкроить часок-другой для работы над своим романом, к которому она приступила еще до замужества и которому она уже в ту пору дала название «Эмма».

То ли по иронии судьбы, то ли по каким-либо другим причинам, ведомым лишь Провидению, героиня этого романа, юная воспитанница школы для девочек (чья подлинная личность, успешно завуалированная под пышным титулом богатой наследницы Матильды Фицгиббон), являла собой характерное воплощение облика троюродной сестры Шарлотты леди Кэтрин в пресловутую коуэн-бриджскую пору. Работая над рукописью «Эммы», пасторская дочь постоянно думала о судьбе миледи и отчаянно желала, чтобы, вопреки всем жизненным невзгодам, ее сестра все же выстояла, не сломилась духом, не стала бы, в конечном счете, жертвой коварных сил злого Рока.

За своим литературным трудом Шарлотта Николлс ощущала себя подлинной вершительницей людских судеб, великой прорицательницей — такой же, какой оказалась ее покойная сестра Эмили Джейн Бронте, создавшая грандиозный шедевр «Грозовой Перевал». Шарлотте чудилось, что стоит ей привести свою «Эмму» к счастливому финалу, — и преследуемая непостижимыми роковыми силами леди Кэтрин избавится от мрачного кода своего земного бытия, заложенного в «Грозовом Перевале». Как отчаянно Шарлотта желала этого! С каким рьяным усердием стремилась она довести свое правое дело до победного конца!

Но времени и сил на творчество у миссис Николлс катастрофически недоставало. Новые обязанности заполняли практически все ее дни. К тому же преподобный Артур Николлс явно ревновал свою почтенную супругу к ее труду. И он полагал, что такая работа сопряжена с глубокими психологическими переживаниями, противопоказанными Шарлотте в ее положении. Поэтому он как мог старался отвлечь ее от этого губительного, по его мнению, занятия и заполнить ее досуг разными приятными мелочами, вроде милых супружеских прогулок по безбрежным гавортским пустошам или нежной беседы тет-а-тет в скромной гостиной пастората.

Когда их разговор касался литературы, мистер Николлс всегда внимательно выслушивал свою супругу и лишь затем выражал свое мнение. При этом он был неизменно чуток и деликатен, но, вместе с тем, правдив и категоричен.

Однажды они, как обычно, сидели в гостиной за мирной беседой. И вдруг Шарлотта печально заметила:

— Если бы мы не сидели тут вдвоем, я бы, наверное, сейчас писала.

Сказав это, она тотчас бросилась наверх за рукописью «Эммы» и, вернувшись со своей бесценной ношей, принялась читать вслух завершенные главы. Когда миссис Николлс закончила чтение, ее супруг серьезно посмотрел ей в глаза и честно сказал:

— Критики скажут, что вы повторяетесь. Пансион для девочек фигурирует фактически в каждом вашем романе. Простите, дорогая, но это слишком очевидно, — Артур Николлс виновато улыбнулся.

— Я это переделаю, — возразила Шарлотта, — я по два, по три раза принимаюсь за роман, прежде чем остаюсь довольна.

— Вы не сердитесь на меня, любимая?

— Ничуть, — заверила его Шарлотта. — Вы ведь сказали чистую правду, и я от всего сердца благодарна вам за это, милый Артур.

Супруги Николлс, словно по уговору, тотчас сменили обсуждаемую тему и более уже к столь щекотливому вопросу, как творчество Шарлотты, не возвращались.

* * *

Как-то в погожий осенний день (а точнее, 29 ноября 1854 года) Шарлотта села за письменный стол с намерением поработать над своим романом, но тут мистер Николлс, как это случалось довольно часто, предложил ей прогуляться. Миссис Николлс отложила рукопись и покорно последовала за мужем.

Прогулка по дикой вересковой пустоши вдоль бесконечной гряды холмов, тянущихся к самому горизонту, доставляла почтенной супружеской чете подлинное удовольствие.

— Сегодня прекрасная погода, — сказал мистер Николлс, — и мы просто не можем не воспользоваться этим благословенным преимуществом и не полюбоваться дивным ручьем, омывающим подножие взгорья. Ведь сегодня особый случай. Ровно пять месяцев тому назад вы стали моей женой! Что скажете, дорогая?

— Но ведь до ручья не меньше трех миль! — с опаской заметила Шарлотта. — К тому же нам придется преодолеть крутой спуск взгорья. Боюсь, в моем положении мне не по силам подобный героизм, мой милый Артур!

Мистер Николлс бережно взял свою любимую жену на руки и, направившись со своей бесценной ношей к спуску взгорья, шутливо осведомился:

— Надеюсь, теперь вам стало проще идти, дорогая? Какие еще у вас имеются возражения против того, чтобы прогуляться со мной к ручью и полюбоваться восхитительным зрелищем?

— Никаких, — тихо ответила миссис Николлс, и почтенные супруги продолжили свой путь.

Живописная местность, расстилавшаяся у подножия взгорья, и впрямь была восхитительной. В этот мягкий и безветренный ноябрьский день манящая заповедная долина, где протекал чудесный ручей, была овеяна особым, ни с чем не сравнимым духом непостижимой первозданности. Вокруг не было ни души, так что влюбленная чета могла совершенно беспрепятственно наслаждаться нерушимым покоем в упоительном блаженстве великого и гармоничного единения с праматерью Природой.

Шарлотта долго и пристально смотрела на весело журчащий ручей, подернутый зыбкой пеленою тумана. И вдруг на глаза ее навернулись слезы, а из ее груди невольно вырвался печальный вздох.

— В чем дело, любовь моя? — встревожился преподобный Артур Николлс.

— Ничего, ничего… все в порядке… — невнятно пробормотала в ответ его жена.

— Не обманывайте меня, милая Шарлотта, — проговорил мистер Николлс все тем же обеспокоенным тоном, — Полагаю, я достаточно хорошо изучил ваш характер, чтобы понять, что в настоящий момент вас что-то отчаянно треножит. И я решительно настаиваю, чтобы вы немедленно поведали мне об этом!

— Вы правы, дорогой Артур, — созналась наконец Шарлотта, — Меня и в самом деле одолевает неизбывная печаль. Это мучительное состояние навеяло на меня созерцание ручья. И это произошло помимо моей воли.

— Но что именно послужило тому причиной? — осведомился мистер Николлс.

— Причина кроется в моем прошлом. Я никак не могу отделаться от мысли, что безрассудная водная стихия явилась тайной причиною гибели моих дорогих сестер и брата. Боюсь, что, в конце концов, эта могучая природная сила погубит и меня!

— О чем вы говорите, любовь моя?! — воскликнул Артур Николлс в крайнем смятении.

— Когда я начинаю напряженно всматриваться в водное пространство, будь то море или ручей — не важно, я все время испытываю странные ощущения. Мне грезятся кошмарные видения, вселяющие чувство предвечного страха. Подобное случилось со мной и во время нашего свадебного путешествия в Ирландию, когда мы плыли на корабле. Тогда я ни о чем не сказала вам, милый Артур, чтобы не причинять вам напрасного беспокойства. Но именно вследствие этого я и мучилась несколько дней кряду морской болезнью. Помните?

— Конечно! — горячо отозвался ее почтенный супруг, — Но что за видения преследуют вас, дорогая Шарлотта?

— Мне чудится, будто все мои милые сестры, моя добрая-матушка, мой брат и тетушка погребены на мрачных каменных плитах, разбросанных посреди необозримой йодной стихии. И я все время чувствую свое собственное присутствие в этом зловещем месте: я нахожусь на одной из этих плит, омываемых со всех сторон регулярно вздымающимися пенистыми валами!

— Полно, любовь моя! — попытался ободрить супругу преподобный Артур Николлс. — Я убежден, что все это — не более чем плод вашего пылкого воображения!

— Но мой отец однажды видел во сне ту же страшную картину, которая неотступно преследует меня в моих тайных видениях.

— Вот как? — снова насторожился мистер Николлс.

— И это случилось как раз в тот день, когда отец сам был на грани жизни и смерти. Тогда он тяжело болел и спасся лишь чудом.

— Невероятно! — воскликнул потрясенный мистер Николлс.

— И вот теперь, — продолжала Шарлотта, — спустя многие годы после смерти моих родных, я постоянно вспоминаю последние дни жизни моих милых сестер и брата. Эти ужасные и вместе с тем бесконечно дорогие моему сердцу воспоминания пылают в моей памяти вечным огнем! И вот печальнейший парадокс: каждая из этих смертей сопряжена с неминуемым вмешательством разъяренной водной стихии. Гибель Патрика Брэнуэлла была предвещена страшной грозой, разразившейся накануне. В ночь, предшествующую смерти Эмили Джейн, разыгралась буйная метель, сносящая все вокруг. А моя бесценная младшая сестра Энн покинула этот жестокий мир после того, как в Скарборо, где произошло это печальное событие, на Северном море поднялся неистовый шторм… теперь-то вы верите мне, дорогой Артур? Теперь вам понятно, насколько серьезны мои опасения?

— Ну, коли так, — отозвался мистер Николлс, — нам следует немедленно покинуть это место и возвратиться домой. Вам, моя прелестная Шарлотта, решительно противопоказаны подобные переживания. Тем более что вы носите под сердцем нашего славного первенца!

Артур Николлс тотчас взял Шарлотту на руки и понес ее в пасторат. Но не успели почтенные супруги одолеть и половины пути, как неожиданно набежали тучи, и хлынул проливной дождь. Шарлотта инстинктивно прижалась к мужу и доверчиво, словно была совершенно убеждена в его защите, посмотрела ему в глаза.

Сам же мистер Николлс был совершенно сбит с толку после того, что ему давеча довелось услышать от своей любимой жены. «Этого только недоставало! — размышлял он в отчаянии: — Неужели этот неистовый ливень — пророческое знамение? Неужели бесценная жизнь моей дорогой Шарлотты в опасности, и сам Господь предупреждает об этом? О, Боже! Не дай свершиться жестокой несправедливости! Спаси и сохрани мою возлюбленную супругу и нашего еще не появившегося на свет малыша!»

Ливень угрожающе усиливался. Шарлотта промокла насквозь. Ее не спас даже просторный плащ Артура Николлса, в который она была заведомо укутана своим заботливым мужем.

После долгого изнурительного пути достигнув наконец благословенного крова гавортского пастората, мистер Николлс тотчас отнес жену в спальню, помог ей переодеться в сухое чистое белье и долго отпаивал горячим чаем.

Но проявленное им внимание и забота не принесли ожидаемых плодов. Долгие минуты, проведенные почтенной миссис Николлс под безжалостным ливнем, дали о себе знать: Шарлотта тяжело заболела. Несколько недель она провела в постели, изнемогая от слабости и резких болей во всем теле. Ее одолевали сильные приступы кашля, сопровождаемые бесконечными мигренями и страшной тошнотой. Последнюю, впрочем, лечащий врач Шарлотты приписывал «естественным причинам», которые, разумеется, во сто крат обостряли болезненное состояние несчастной женщины.

Недуг пасторской дочери был мучительным и затяжным. И тем не менее миссис Николлс ни на минуту не забывала о своих обязанностях. Едва поднявшись на ноги и еще толком не окрепнув и не оправившись от болезни, она посчитала своим долгом навестить на Рождество бедную старуху-прихожанку, жилище которой находилось примерно за милю от гавортского пастората. Мужественная супруга преподобного Артура Николлса проделала поистине фантастический для нее (учитывая ее положение) путь по лютому морозу и постаралась, насколько это было возможным, скрасить праздник старой поборнице святой веры.

После посещения бедной прихожанки Шарлотте Николлс стало хуже. Кашель усилился, но, несмотря на это, пасторская дочь, желая доставить удовольствие своему мужу, приняла приглашение четы Кей-Шаттлоурт, чтобы провести со своим дорогим Артуром первые дни Нового года в поместье Готорп-Холл в компании друзей.

Хозяева и гости Готорп-Холла регулярно отправлялись на прогулки в сырую погоду. Эти неосмотрительные мирские увеселения окончательно подорвали здоровье Шарлотты. Чета Николлс спешно вернулась в Гаворт, где пасторскую дочь ожидало печальное известие о смерти старой Я горничной Табби — верной и преданной помощницы обитателей пастората.

Весть о новой утрате стала для бедной Шарлотты последней каплей. Отчаяние пасторской дочери, вызванное смертью дорогой служанки, которая стала практически равноправным членом почтенного семейства Бронте — Николлс, достигло своего апогея. Страшные душевные муки убитой горем миссис Николлс неумолимо вели к полному упадку ее физических сил.

Шарлотта снова слегла. Приступы кашля, тошнота и головные боли стали совсем уже невыносимыми. Изможденная женщина упорно отказывалась от всякой еды, результатом чего явилось полное истощение организма, что в ее положении было совершенно недопустимым. В довершение всего прибавилась болезнь печени. Все обитатели гавортского пастората с затаенным трепетом, порождаемым глубочайшей болью и неизбывным отчаянием, ожидали исхода.

Миновали зимние месяцы и первая половина марта. Во второй половине марта произошла неожиданная перемена: теперь Шарлотта постоянно просила есть. Она в мгновение ока опустошала все подносимые Мартой тарелки, и тут же требовала добавки. Казалось, вконец истомившаяся по еде миссис Николлс стремилась в течение нескольких дней восполнить пищевые потери своего организма за три последних месяца вынужденной голодовки. В перерывах между приемами пиши Шарлотта практически постоянно впадала в беспамятство.

Встревоженный столь серьезным положением дела, достопочтенный Патрик Бронте решительно настоял на том, чтобы Марта отвела его к дочери (сам он уже почти совсем ослеп и был не в состоянии одолеть путь, пролегавший от его собственного кабинета к комнате Шарлотты, без посторонней помощи). Когда он вошел и приблизился к ложу больной, Марта тотчас поставила ему стул возле самого изголовья кровати Шарлотты и поспешно предупредила:

— Она сейчас без сознания, хозяин. Лучше бы вам ее не беспокоить. Может быть, отвести вас обратно в кабинет и привести попозже?

— Нет! — убежденно возразил пастор. — Я должен быть с ней! Оставь нас. Я позову тебя, когда возникнет надобность.

Марта покорно удалилась. Достопочтенный Патрик Бронте склонился над дочерью, нащупал ее совершенно исхудавшие плечи и, обхватив их поверх одеяла, в порыве беспредельного отчаяния воскликнул:

— Дочь моя! Как могу я это выдержать!

Ответом ему было устрашающее безмолвие. Пастор отвернулся в сторону и, сотрясаясь всем телом в неистовой ярости, стиснув зубы, процедил:

— Проклятый Николлс! Все из-за него! Если бы не он, моя дочь была бы сейчас здорова! За что Господь послал ей его? За что? — достопочтенный Патрик Бронте порывисто закрыл лицо руками и тихо заплакал, как ребенок. Но тут он ощутил, что на его плечо мягко легла чья-то совершенно обессилевшая рука. Пастор мгновенно повернулся.

— Отец! — услышал он слабый возглас дочери.

— Дорогая! — он снова обхватил больную за плечи, напряженно вглядываясь в ее лицо своими полуслепыми глазами.

— Прошу вас, не вините Артура, отец, — прошептала Шарлотта из последних сил. — Видит Бог, он не причинил мне зла. Напротив: он подарил мне настоящее женское счастье. Такое полное и чистое счастье, о каком я дотоле не смела и мечтать! Верьте мне, дорогой отец: это правда.

— Сможешь ли ты простить меня, дочь моя? — вопросил сквозь слезы преподобный Патрик Бронте, по всей видимости, не обратив внимания на последние слова дочери. — Я должен был настоять на своем и не допустить твоего замужества! Я ведь знал… знал обо всем заранее! Но почему, почему я отдал-таки тебя этому коварному человеку?

— Пожалуйста, успокойтесь, отец, — мягко произнесла Шарлотта, — и поймите: в том, что со мной происходит сейчас, нет ни вашей вины, ни вины Артура. Так сложились обстоятельства, и с этим ничего не поделаешь, — пасторская дочь тяжело вздохнула и продолжала: — Знайте же, милый отец, я безгранично благодарна вам: ведь, если бы вы не дали согласия на нашу с Артуром свадьбу, мне никогда в жизни не довелось бы познать подлинного счастья великой взаимной Любви.

С трудом приподнявшись, Шарлотта бессильно обняла своего отца и нежно поцеловала его мокрую от слез щеку.

— У меня есть к вам просьба, — сказала она после некоторого раздумья. — Обещайте мне, что исполните ее, отец.

— Обещаю!

— Я должна раскрыть вам одну тайну, — продолжала Шарлотта, устремив на отца серьезный взор. — Я узнала об этом, когда мы с Артуром были в Ирландии в свадебном путешествии. И хотя я поклялась держать полученные мною сведения в секрете, я чувствую, что настало время рассказать вам об этом, дорогой отец. Вы имеете право узнать.

— Узнать о чем, детка? — насторожился достопочтенный Патрик Бронте.

— У вас есть двоюродная племянница, — без обиняков ответила пасторская дочь.

— Что ж, это очень вероятно, — сказал Патрик Бронте. — У твоего деда Гуга было много братьев и сестер и, уж конечно, у кого-нибудь из них да есть сейчас внуки. Но объясни мне, милая, каким образом ты могла получить подобные сведения, и кто обязал тебя держать их в секрете?

— Боюсь, вы не совсем верно поняли меня, отец, — возразила Шарлотта. — Братья и сестры вашего отца и моего деда Гуга, здесь ни при чем. Речь идет о внучке Красного Падди, брата вашей матери и моей бабушки Элис Мак-Клори.

— Внучка Красного Падди? — поразился достопочтенный Патрик Бронте. — Но я ничего о ней не знаю. Честно говоря, к моему крайнему стыду, я вообще не имею никаких сведений о своих родственниках со стороны Мак-Клори. Но как об этом узнала ты, милая Шарлотта?

— Мне было суждено свести личное знакомство с внучкой Патрика Мак-Клори, — пояснила пасторская дочь. — Я видела ее в Ирландии. Мы с нею много разговаривали и крепко сдружились. По правде говоря, я знаю ее давно, еще с благословенной коуэн-бриджской поры. Это леди Кэтрин, дочь сэра Ричарда Лонгсборна и внучка сэра Чарльза — того самого, что наложил проклятие на нашу семью. Я ведь уже когда-то говорила вам об этой леди, помните, дорогой отец?

Достопочтенный Патрик Бронте в страхе взглянул на дочь, а затем поспешно отвернулся в сторону и в невыразимом отчаянии произнес:

— Бедная моя детка! Она бредит, это ясно!

— Нет, отец! — отозвалась Шарлотта. — Я в здравой памяти и в трезвом рассудке, уверяю вас! И я настоятельно прошу вас теперь выслушать то, о чем я хочу сказать. Поверьте мне, это крайне важно!

От этих слов пастор вздрогнул и снова повернулся к дочери, пытливо вглядываясь в ее лицо сквозь узкие щели сощуренных глаз.

— Леди Кэтрин сейчас очень плохо. Не стану вдаваться в детали, но суть дела заключается в том, что миледи потеряла любимого человека и теперь страдает… страдает горько и мучительно. Я разъяснила ей, где мы живем, и попросила ее как-нибудь наведаться к нам в Гаворт. В этот тяжкий для нее период она как никогда нуждается в помощи и поддержке близких людей. Прошу вас, примите эту несчастную женщину, если она решится навестить вас. Возможно, она привезет с собой дочь, которая теперь, вероятно, приближается к подростковому возрасту… Так что же, дорогой отец? Вы сможете исполнить мою просьбу?

— Так, значит, это правда? — пораженно произнес достопочтенный Патрик Бронте, мгновенно сделавшийся бледнее белоснежной наволочки на подушке его дочери, — Значит, внучка этого страшного Дьявола Чарльза Лонгсборна одновременно является и внучкой Красного Падди, а, стало быть, и в самом деле приходится мне законной двоюродной племянницей?! Невероятно! — полыхающие гневом сощуренные глаза пастора пристально вглядывались в лицо Шарлотты, выделявшееся своей болезненной желтизной на фоне белого постельного облачения, — Умоляю тебя, моя милая детка, скажи, что это неправда!

— Это правда! — тихо, но твердо ответила его дочь, — Так вы окажете леди Кэтрин и ее дочери достойный прием?

— Прости, дорогая, — печально отозвался пастор, — но у меня нет никакого желания когда-либо в своей жизни сталкиваться с этой дамой и уж тем более — принимать ее в этом доме! В ее жилах течет дьявольская кровь Лонгсборнов. Этого довольно, чтобы возненавидеть ее навеки!

— Но в ее жилах течет и наша кровь! Кровь вашей славной матери! Мне кажется, этого более чем достаточно для того, чтобы положить конец вековой вражде представителей двух уважаемых кланов и превратить вашу ненависть в Любовь!

Преподобный Патрик Бронте молчал, задумчиво понурив голову.

— Будьте же терпимы и милосердны, дорогой отец! — убежденно продолжала настаивать на своем его дочь. — Простите сэра Чарльза Лонгсборна! Ведь я же простила его!

Пастор снова поднял голову и, очень серьезно посмотрев на дочь, изумленно переспросил:

— Ты простила его? Простила этого Дьявола во плоти? И это после того, что он сделал с тобой? После всего, что он сотворил со всем нашим могучим семейством?

— Да, — ответила Шарлотта со всей решимостью, — Я его простила. Простите же и вы! И примите его внучку как свою племянницу! Ведь так оно и есть на самом деле! Вы ведь заранее дали мне обещание, что исполните мою просьбу, дорогой отец. Так не пренебрегайте же своим собственным словом! Сдержите его, и вы сами почувствуете неимоверное облегчение, уверяю вас!

Преподобный Патрик Бронте долго сидел, погруженный в безмолвное размышление. Наконец он мужественно собрался с духом и изрек:

— Того, о чем ты меня просишь, исполнить практически невозможно. Но я постараюсь сделать это ради тебя.

— Спасибо, отец, — тихо произнесла Шарлотта и, нащупав костлявую кисть руки своего достопочтенного родителя у себя на плече, в порыве безграничной благодарности прильнула к ней губами.

Отец и дочь нежно обнялись и в течение некоторого времени не произносили ни звука. Затем Шарлотта бессильно откинулась на подушку и сказала:

— Я хочу доверить вам одну вещь, милый отец. Это всего лишь мой дневник, но для меня он бесценен. Я бы хотела, чтобы отныне он хранился у вас. Но должна вас предупредить, что, помимо весьма увлекательных описаний из жизни благословенных обитателей пастората, этот дневник содержит также некоторые сведения о вашей племяннице, леди Кэтрин. Запомните хорошенько: тайна этой леди ни в коем случае не должна быть обнародована. Впрочем, я полагаю, вам все же придется поведать о ней Марте, ведь ваше нынешнее положение вынуждает вас пользоваться ее услугами. Но это не беда — Марте можно доверять. Но нужно будет обязательно рассказать об этих записях самой леди Кэтрин! Лишь она сама вправе ими распознаться!

— Что же, по-моему, это справедливо, — отозвался достопочтенный Патрик Бронте.

— Я рада, что вы согласны со мной, дорогой отец, — промолвила его дочь, силясь улыбнуться. — Позовите Марту.

Пастор нащупал в кармане своего халата колокольчик и позвонил в него. Мгновение спустя в дверях комнаты появилась Марта. Она подошла к хозяину и покорно осведомилась, какие будут распоряжения.

— Марта! — слабо окликнула ее Шарлотта.

— Миссис Николлс? — с тревогой спросила горничная, наклоняясь к постели своей госпожи, — Вы пришли в себя! Слава Богу! — служанка с облегчением вздохнула.

— Марта, будьте добры, отоприте верхний ящик моего бюро и достаньте оттуда тетрадь, которая лежит в самом низу, под стопками писем и прочих бумаг.

Горничная тотчас подчинилась.

— Это мой дневник, — пояснила Шарлотта, — Спрячьте его туда, куда скажет мой отец. Отныне я вверяю эти бесценные записи в его собственность. Пусть он распоряжается ими по своему усмотрению, а вы должны в точности исполнять его указания касательно этого документа. Вы все поняли, Марта?

— Да, госпожа, — заверила ее горничная. — Я сделаю все в точности, как вы сказали.

— Хорошо, — ответила пасторская дочь и в изнеможении откинулась на подушки.

Достопочтенный Патрик Бронте дал знак Марте помочь ему подняться. В течение некоторого времени он все еще неподвижно стоял возле постели Шарлотты. Его одолевал подспудный страх, что он видит свою дочь в последний раз.

— Я люблю тебя, детка! — произнес он наконец и, склонившись над изголовьем кровати, крепко поцеловал свое возлюбленное чадо в лоб.

— Я тоже люблю вас, дорогой отец! — отозвалась Шарлотта и тут же погрузилась в глубокий сон.

По пробуждении миссис Николлс сквозь застилавший комнату полумрак разглядела массивную фигуру своего супруга, сидевшего на том самом месте, которое несколько часов тому назад занимал преподобный Патрик Бронте. Артур Николлс склонился над ложем своей жены и с неизбывною тревогой всматривался в ее лицо. Заметив, что она проснулась, он обратился к ней с чистосердечным раскаянием.

— Я очень виноват перед вами, дорогая, — сказал он без обиняков, — Прошу вас, простите меня, если сможете.

Шарлотта была не в силах ему ответить: она пока еще не совсем отошла ото сна, и ее язык не подчинялся ей. И все же миссис Николлс не могла оставить без внимания слова своего мужа, звучавшие с такой искренней теплотою, с таким беспредельным отчаянием. Она с неимоверным усилием вытащила из-под одеяла свою совершенно истаявшую руку и нежно прикрыла своей крохотной ладонью широкую кисть мистера Николлса.

— Я знаю, — снова заговорил Артур Николлс, — вы слишком добры и благородны, чтобы высказать мне открыто слова упрека. Ваше сердце, ваш ум и ваша душа настолько чисты и невинны, что никакая скверна не может тронуть их. Вы словно Небесный Ангел, не способный таить в себе обиду. Но это обстоятельство ничуть не умаляет моей вины. И чем больше в вас снисхождения ко мне, тем сильнее отягощается то зло, которое я, пусть и неумышленно, причинил вам.

— О чем вы говорите, милый Артур? — тихо спросила Шарлотта.

— Думаю, вы и сами это понимаете, любовь моя, — ответил мистер Николлс, устремив на жену взор, исполненный неизбывной печали. — Еще до нашей свадьбы меня одолевало странное, непостижимое ощущение — некий тайный страх, что заключение брачного союза между нами может каким-то образом навредить вам. Поначалу я никак не мог понять, в чем тут дело. Но после той злосчастной прогулки к ручью у подножия взгорья, когда нас застиг проливной дождь, мне явилась ужасная мысль, которая терзает меня по сей день и будет неотступно преследовать меня на протяжении всей моей жизни, в этом я твердо убежден. Так вот, мне думается, что, волею Судьбы, я стал орудием темных сил, призванных сломать вашу жизнь, дорогая Шарлотта.

— Но отчего у вас возникают столь мрачные мысли, Артур? — насторожилась его жена.

— Ведь именно я позвал вас на прогулку в тот роковой день! Я предложил вам полюбоваться ручьем у взгорья! Никогда, никогда в своей жизни не прощу себе этого!

— Успокойтесь, дорогой Артур, — с невыразимой нежностью промолвила Шарлотта. — Вам не в чем упрекнуть себя: ведь я по своей собственной воле отправилась с вами на ту прогулку, и сама дала свое согласие полюбоваться чудесным ручьем!

— Но эти предложения исходили от меня! — решительно возразил мистер Николлс.

— А я охотно приняла их! — продолжала настаивать на своем его супруга.

— Так ли уж охотно? Вы просто не хотели огорчать меня своим отказом, дорогая, — в волнении произнес преподобный Артур Николлс. — Вы ведь призывали меня послушаться голоса разума и не совершать безрассудных поступков. Однако я проявил своевольное упорство и не внял вашим предупреждениям. Это был непростительный беспечный эгоизм. Я не имел права ставить под угрозу вашу бесценную жизнь, любимая Шарлотта, и создавать риск для жизни нашего ребенка, которого вы носите в своем чреве…

— Артур! — резко прервала его Шарлотта. — Как вы могли предвидеть, что все так обернется? Так сложились обстоятельства — вот и все.

Мистер Николлс печально покачал головой:

— Не нужно, дорогая. Не пытайтесь меня защитить. Это только моя вина. Я просто обязан был проявить бдительность!

Он внезапно смолк и некоторое время просидел в неподвижном раздумье. Наконец он повернулся к жене, пристально взглянул ей в глаза и спросил:

— Почему… почему вы заведомо не дали мне знать о ваших судьбоносных видениях, связанных с водной стихией? Если бы я только мог представить себе нечто подобное!.. Видит Бог, я нипочем не допустил бы той страшной оплошности, которая свершилась по моей вине.

— Я полагала, — тихо ответила Шарлотта, — что наша большая и светлая Любовь, дорогой Артур, Любовь, благословленная самим Господом, в итоге восторжествовала над злополучными роковыми силами, довлеющими над нашим родом, и окончательно победила их. И я хотела убедиться в этом, взглянув на ручей. Это была моя ошибка. Моя, а не ваша, милый Артур.

— Если бы я не предложил вам эту прогулку, то ничего бы не случилось, — возразил мистер Николлс. — Так что это моя провинность. Только моя.

Он тяжело вздохнул и добавил:

— Есть кое-что еще, о чем я должен сказать вам, любовь моя. Я был неправ в своем отношении к вашему творчеству и теперь горько в этом раскаиваюсь.

— Артур… — попыталась урезонить его Шарлотта.

— Не надо защищать меня, моя дорогая, — прервал свою супругу мистер Николлс. — Я знаю, вы скажете, что я руководствовался в своих суждениях и действиях лишь благими побуждениями. Что ж, это правда. Но я рассуждал так, как это соотносилось с моими собственными представлениями на этот счет, совершенно не задумываясь о том, насколько моя позиция подходит для вас. А это уже совсем другое дело! Я всерьез полагал, что титанический литературный труд беспощадно изнуряет вас, отнимая у вас последние силы. Но, перечитывая на досуге ваш последний завершенный роман «Городок», я понял, что жестоко ошибался. Я безоговорочно признаю свое невежественное заблуждение и хочу, чтобы вы знали об этом, милая Шарлотта. Я не должен был чинить вам препятствий в вашей работе, выдумывая различные предлоги, чтобы переключить ваше внимание на что-то другое! Ведь именно в литературном творчестве вы нашли для себя тот светлый Оазис, где черпали свою неиссякаемую животворящую энергию и чудодейственную волю к победе Добра над Злом!

— Спасибо, дорогой Артур, — растроганно промолвила Шарлотта, — Я рада, что вы все же поняли это.

— Слишком поздно! — в отчаянии воскликнул ее супруг. — Я был настолько слеп, что за всей внешней безотрадной монотонностью ваших литературных занятий не разглядел истины. Творчество было для вас глотком жизни, совершенно необходимым для вашего организма, а я всякий раз препятствовал вам его получать. Теперь же вы настолько ослабли, что попросту не в состоянии уже вернуться к своему делу и черпать в нем неиссякаемые вовеки жизненные силы. Ваша работа могла бы сотворить чудо и возродить вас к новой жизни, не будь я столь непростительно жестокосердным. Я сам вот этими руками подтолкнул вас к краю пропасти! Мне не может быть прощения! — мистер Николлс резко отвернулся в сторону, но его жена сквозь полумрак разглядела, что плечи его содрогаются от беззвучных рыданий.

Превозмогая страшную боль, Шарлотта приподнялась на постели и, нежно обхватив руками эти могучие мужественные плечи, произнесла:

— Послушайте, Артур…

— Оставьте, дорогая, — снова перебил ее мистер Николлс. — Ничто не исправит уже того, что я сотворил! Я предложил вам пойти со мной в ту злополучную прогулку, чтобы в очередной раз помешать вам заниматься тем, что было для вас важнее всего на свете! Разве это не лучшее доказательство тому, что именно я стал причиной вашей болезни? И разве я не был прав, когда говорил вам о том, что ощущаю себя орудием в руках темных сил, которые стремятся погубить вас, любовь моя?

— Я знаю только одно, — сказала Шарлотта, нежно запустив свои пальцы в жесткую копну волос своего супруга, — Вы сделали меня счастливой. По-настоящему счастливой! Лишь вы один, мой милый Артур, были способны пробудить в моем сердце подлинную Любовь! И, если во имя этого горячего светлого чувства мне суждено расстаться с жизнью, я с благодарностью приму свою участь!

Артур Николлс повернулся к жене и, устремив на нее долгий пытливый взор, спросил:

— Дорогая Шарлотта, если вы и в самом деле были со мною счастливы хотя бы одно мгновение своей жизни… может ли это хоть отчасти искупить то непоправимое зло, которое я поневоле причинил вам?

— Вы не способны причинить мне зла, милый Артур, — ответила Шарлотта, слабо улыбнувшись. — Ничто на свете не могло бы омрачить восхитительных девяти месяцев того безоблачного счастья, какое вы мне подарили! Эти последние месяцы были лучшими в моей жизни — клянусь!

Преподобный мистер Николлс продолжал пристально глядеть на супругу, и в его исполненном невыразимого отчаяния взоре светился немой вопрос: «Что же теперь делать?»

— Вы должны жить дальше, мой дорогой Артур, — тихо произнесла Шарлотта, словно прочитав его мысли, — Жить и быть счастливым вопреки всем невзгодам. Вы непременно должны быть счастливы — что бы ни случилось! Таково мое желание. Постарайтесь же исполнить его во имя тех светлых дней, что мы провели вместе!

— Но это невозможно! — воскликнул мистер Николлс; в этом его возгласе звучала немыслимая боль, вызванная крайней безысходностью. — Без вас мне нет жизни в этом чужом и жестоком мире!

— Вы справитесь, я знаю, — возразила его почтенная супруга. — Вы найдете отрадное утешение в вашем достойном, благородном труде, приносящем множеству страждущих представителей рода людского мир и покой. Когда же для вас, милый Артур, настанут особенно тяжелые минуты, будьте убеждены в том, что я вас не оставлю. Я буду взирать на вас с Небес и всячески вас поддерживать, внушая бодрость и укрепляя силу духа. А чтобы вы смогли по-настоящему ощутить мое неизменное присутствие подле вас и мое участие в вашей дальнейшей жизни, возьмите что-нибудь из моих рукописей или из печатных изданий моих сочинений, прочтите страничку-другую — и вам обязательно станет легче!

— Шарлотта, любовь моя! Это невыносимо! — в неизбывном отчаянии воскликнул преподобный Артур Николлс и, склонившись над мрачным ложем своей дражайшей супруги, принялся в слезах покрывать ее истощенное в болезни тело горячими поцелуями. Шарлотта трепетно отвечала на ласки мужа, нежно проводя своей обессилевшей миниатюрной рукой по его густым и жестким волосам.

— Я прошу вас лишь об одном, дорогой Артур, — промолвила она. — Позаботьтесь о моем отце. Не оставляйте его без внимания и поддержите в трудный час.

Мистер Николлс тяжело вздохнул и с едва скрываемой обидой произнес:

— Мне кажется, что ваш достопочтенный отец относится ко мне с известной долей предубеждения и неприязни. Он с самого начала противился нашему браку и никогда не простит мне того, что я полюбил вас наперекор его воле.

— Вы ошибаетесь, мой милый Артур, — заверила его Шарлотта, — Мой отец лишь делает вид, что сердится на вас. На самом деле он уже давно не держит на вас зла — в противном случае он остался бы верен своему слову до конца и нипочем не согласился бы на нашу свадьбу. Его согласие было знаком его прощения и благословения.

— Так, вы полагаете, что мой глубокоуважаемый патрон все же принял меня как вашего мужа и своего зятя?

— Несомненно.

— Но сможет ли он простить мне то, чего я сам себе никогда не прощу? Как мне смотреть ему в глаза, сознавая свое страшное преступление и чувствуя свою неизбывную вину перед ним?

— Вы не должны казнить себя, дорогой Артур! — отозвалась Шарлотта убежденно. — Вы были для меня лучшим супругом, какого только можно было пожелать! Ваша совесть чиста, и мой отец превосходно это понимает; ему не в чем вас упрекнуть. Скажу больше: за те годы, что вы провели подле моего отца, с неоценимым усердием и безропотностью помогая ему вести дела, он до определенной степени привязался к вам и по-своему полюбил.

Преподобный Артур Николлс вздрогнул. Он серьезно взглянул на жену и робко спросил:

— Вы и в самом деле думаете, что это возможно, любовь моя?

— Я совершенно в этом убеждена, — ответила его супруга. — Так вы исполните мою последнюю просьбу, милый Артур? Обещаете мне позаботиться о моем отце?

— Вы можете на меня положиться, дорогая Шарлотта, — заверил ее мистер Николлс, — Я сделаю все, что от меня зависит.

— Благодарю вас, мой верный возлюбленный супруг. Я знала, что смогу полностью на вас рассчитывать! Господь да благословит вас и наградит за вашу величайшую доброту ко мне, за ваше непоколебимое мужество и терпение!

— Едва ли я заслуживаю награды! — с досадой произнес Артур Николлс. — Но если я хоть раз в жизни совершил благой поступок, то наивысшим даром с Небес было бы для меня ваше полное выздоровление, милейшая Шарлотта. Я буду горячо молить Господа явить это вожделеннейшее чудо! Нынче тридцатое марта — канун Пасхи. И я питаю светлую надежду, что в этот день Всевышний непременно услышит мои молитвы!

Не в силах противостоять своей отчаянной безысходности, мистер Николлс снова склонился над ложем своей жены и, в порыве дикой безрассудной страсти, смешанной с неизбывной тоской, горячо приник к ее губам. Этот неистовый первозданный поцелуй, овеянный духом Смерти, казалось, длился целую вечность, после чего Шарлотта мгновенно впала в беспамятство.

Всю ночь преподобный Артур Николлс просидел у постели супруги, не сомкнув глаз. Он то и дело с невыразимою тревогой вглядывался в окно, за которым свирепо бушевала безрассудная буря. Буйные порывы пронзительного восточного ветра стремительно разносили по окрестностям Гаворта нескончаемые потоки мокрого снега с дождем.

Стихия не смолкала и весь следующий день (31 марта 1855 года), ознаменовавший собой наступление Пасхи. На протяжении целых суток Шарлотта Николлс была без сознания. Ее верный супруг все это время неотступно находился подле ее кровати, вознося в своих беспорядочно блуждающих мыслях отчаянные молитвы о чудесном исцелении своей горячо любимой жены.

К вечеру к ложу Шарлотты явился и достопочтенный Патрик Бронте в сопровождении Марты.

— Она жива, Марта? — встревоженно спросил он у горничной, явно игнорируя присутствие мистера Николлса.

— Да, хозяин, — подтвердила Марта, удостоверившись в том, что больная дышит. — Но, боюсь, она все еще не приходила в себя со вчерашнего вечера. Когда я заглядывала сюда нынче ночью, миссис Николлс уже давно была без сознания. С тех пор я не вижу в ее состоянии никаких изменений. Мне очень жаль, мистер Патрик.

— Что ж, будем ждать и молиться, — отозвался престарелый пастор. — Что нам еще остается?

Марта быстро поставила своему господину стул возле кровати его дочери, по другую сторону от места преподобного Артура Николлса. Так они и просидели до самых сумерек — эти два непримиримых гордых исполина, словно Телль и Гесслер[99], которых, волею Судьбы, сплотило бы общее горе.

Когда настало время отправляться ко сну, достопочтенный Патрик Бронте у постели дочери стал читать вслух отходную. Мерный звук его голоса наконец привел Шарлотту в чувства. Она с трудом открыла свои прекрасные зеленовато-карие, с восхитительным разрезом степной газели глаза и тихо спросила не то отца, не то мистера Николлса, не то самого Господа Бога:

— Я не умираю, нет?

…К позднему вечеру бушевавшая уже целые сутки стихия разгулялась вовсю. Мокрый снег теперь окончательно сменился проливным дождем, усиливавшимся с каждым мгновением и неотступно сравнивавшим благодатные земли Гаворта с торфяными болотами, щедро оснащавшими эту заповедную местность. Восточный ветер продолжал свирепствовать так, что от его пронзительных стенаний, до боли родственных зловещим возгласам Банши[100], опасно кренились черепичные крыши окрестных домов.

«<…> Воцарись, покой! Тысяча плакальщиков, отчаянно воссылающих молитвы с жадно ждущих берегов, уповали на эти слова, но они не были произнесены — не были произнесены до тех пор, пока не настала тишина, которой многие уже не заметили, пока не воссиял свет солнца, для многих оказавшийся чернее ночи! <…>»[101]