«Я не хочу прожить еще одну жизнь»

…В кафе «Флер» Натали Саррот хорошо знали и были с ней очень любезны. Феликс заметил, что многие посетители уважительно раскланиваются с его спутницей.

– Наталья Ильинична, правда ли, что вы пишете в кафе, а не дома? – спросил Феликс, заметив привычную деловитость, с какой писательница расположилась в кресле.

– Да, – кивнула она. – Я по утрам хожу в кафе, где сижу и думаю, вожу пером по бумаге…

– И это давняя привычка? – Феликс незаметно подстраивался под манеру собеседницы вести диалог: лаконичные фразы, сдержанные интонации.

– Это вошло в моду после войны. В кафе тепло, а в квартире холодно. И я стала ходить работать в кафе. Многие годы так работали писатели, художники…

– Как же можно в кафе писать? – искренне удивился Феликс. Сам он предпочитал «ваять» свои статьи и книги в тиши домашних стен. – Мешает шум, голоса…

– Мне ничего не мешает, абсолютно. Я никого не слышу…

Феликс помнил, что когда впервые взял в руки знаменитые «Золотые плоды» Натали Саррот, впечатление от текстов и стиля осталось неоднозначным. Он читал роман с большим трудом: «Это было не чтиво, не развлекательная прогулка по сюжету с почти обязательным угадыванием, чем все кончится и кто останется с кем. Читать Саррот надо по странице в день. На свежую голову, после чашки утреннего кофе».

Писательница не скрывала того, что никогда не ставила себе задачи нравиться, что равнодушна к наградам и по-прежнему бывает приятно удивлена, когда критики выражают свое восхищение. Ее роман «Золотые плоды» был когда-то выбран для печати в СССР Александром Твардовским. Позже Натали встречалась с ним в Париже в компании Луи Арагона. Феликс знал, что последняя книга Саррот, недавно вышедшая у Галлимара, названа ею «Ты себя не любишь?»

– О чем ваш новый роман? – он хотел узнать о книге, что называется, из первых уст.

– Ах, это очень трудно пересказать! – пожала плечами Наталья Ильинична. – Кому-то сказали: ты себя не любишь. И он все спрашивает: кто не любит кого? Мы себя не знаем, кого я могу любить в себе? Но во мне столько разных «я», столько разных людей, что моя личность распадается на большое количество существ. Есть такие, которые себя любят, они как бы смотрят на себя со стороны и строят себе памятник. И вот как мы реагируем на них и как их тоже начинаем любить, обожать. Как Сталина…

В далеком 1937 году, она, давно уже француженка по документам, поехала в туристическую поездку в Москву. Именно тогда она поняла, что ее родители, лично знавшие Ленина и Троцкого и предрекавшие ужасную диктатуру, были абсолютно правы – она попала в СССР в самое тяжелое время, сразу после убийства Сергея Кирова, когда уже поднялась разрушительная волна репрессий. И все-таки Наталья Ильинична ходила на первомайскую демонстрацию, сохранив фотографию об этом памятном событии…

– Наталья Ильинична, перед вами прошел почти весь двадцатый век. Что вы думаете о нем?

Она задумалась, поставила чашку на стол.

– По-моему, мы пережили ужасный период истории. Расизм. Гитлер – уникум в истории человечества. Ужасное время было, конечно, и при Сталине: насилие, убийство невинных. Пережито две войны, ужасной была и первая мировая война, мне было четырнадцать лет, я многое помню, видела, что делалось вокруг… Что и говорить, невеселый был век…

– Вы бы хотели прожить еще одну жизнь?

– Нет, – ответила она решительно. – Не хочу. Все начинать с детства… не хочу.

– Почему? – Феликс вгляделся в ее умные, несколько утомленные глаза.

– Потому что моя жизнь была нелегкой. И мне бы не хотелось заново переживать пережитое…

Феликс на фоне знаменитой работы Олега Целкова. С гением художественного андеграунда журналист встречался во Франции, той самой благословенной осенью 1989 года, когда он, восхищенный, увлеченный, не зная сна и отдыха, вдыхал, глотал, впитывал всей кожей воздух Парижа, воздух свободы…

Когда Феликс попрощался с Натальей Ильиничной и выходил из кафе, он вдруг обратил внимание на выставленные в витрине книги. «Что это?» – наивно спросил он. Гарсон гордо ответил: «Это книги писателей, которые здесь работали». Феликс вчитался в фамилии – Сартр, Элюар, Арагон, Эренбург… «Может, и мне заглянуть сюда как-нибудь лет через двадцать пять-тридцать, когда доберусь до мемуаров, – улыбнулся он своим мыслям. – Приобщусь к «Бессмертным»…»

К одной из своих парижских приятельниц, с которой его познакомила Татьяна Ивановна, Надин Фавр, Феликс заезжает чаще остальных. Эта молодая женщина, выросшая на ферме в провинциальном Гренобле, специалист по русской литературе, стала для Феликса эталоном парижанки – живой, открытой, искренней, свободной, невероятно притягательной и одновременно недоступной… Надин давала приют беспокойному московскому гостю в своей скромной квартирке на рю Лякурб в его следующие приезды в Париж, помогала Феликсу во время встреч с Франзуазой Саган, Франсуа Ле Пеном, Роже Гароди… Феликс и Надин оба родились 22 июня, оба любят Москву и Париж и, гуляя по любимым местам Хемингуэя, Верлена, Бунина, Куприна и Шаляпина, оба ощущают эту прочную, необъяснимую связь друг с другом.

– Мне кажется, я живу как будто вчера, – признался Феликс Надин, когда они остановились у галереи пропавшего без вести в беспокойной Москве знаменитого коллекционера Басмаджяна. – Особенно сегодня, когда мы ищем дома, события и людей далекой эпохи…

Испытывая смешанные чувства, Феликс, как настоящий поэт, излил их на бумагу – так родилось потрясающее эссе «Ах, Надин, Надин…», пропитанное горячим, чувственным восхищением Парижем и Женщиной.

«…Я мчался в Гренобль, на запад Франции, туда, где дуют хмельные ветры, где пасутся несмышленые бычки, не ведая, что их молодой кожей бредят парижские библиофилы, туда, где в теплых, утробой пахнущих прочных сараях, на свежескошенном душистом сеновале можно вспомнить мою решительную хмельную молодость, в которой ответов было больше, чем вопросов, а рассудочность и сомнения заменяли натиск и надежда…»