Глава 24 Спайон-Коп

Глава 24

Спайон-Коп

Здесь неуместно сколько-нибудь подробно пересказывать историю снятия осады Ледисмита, но короткий отчет об этом событии все же необходим. Сэр Редверс Буллер оставил свой первоначальный план форсирования Тугелы в Коленсо и продвижения вдоль железнодорожной линии. Когда благодаря подкреплениям в его распоряжении оказалось девятнадцать тысяч единиц пехоты, три тысячи кавалеристов и шестьдесят пушек, он предпринял попытку обойти буров с правого фланга, переправившись через Тугелу в двадцати пяти милях от Коленсо выше по течению. Одиннадцатого января кавалерийская бригада Дандональда молниеносным броском Заняла высоты над Потджитерским и Тричардским бродами. После этого вся пехота, оставив на месте биваки, неспешными ночными переходами под прикрытием наших кавалерийских аванпостов, выставленных вдоль реки, подтянулась к Тричардскому броду. Там на рассвете 17-го вся кавалерия почти беспрепятственно переправилась через реку и, постоянно забирая влево, подошла под вечер, после яростной и победоносной схватки с двумя сотнями буров, к Эктон-Хоумс. Тем временем передовая пехотная бригада, не без труда одолев глубокий брод, закрепилась среди горных складок Спайон-Копа, и под ее огневым прикрытием началось наведение двух понтонных мостов. К полудню мосты были готовы, и в течение следующей ночи по ним благополучно прошла 2-я дивизия под командованием сэра Чарльза Уоррена вместе с Особой бригадой и почти всей армейской артиллерией. Таким образом, рассвет 18-го шестнадцатитысячная армия встретила на другом берегу Тугелы, а ее кавалерия — недалеко от Эктон-Хоумс, откуда до самого Ледисмита простиралась равнина, легко покрываемая в два перехода. Все бойцы, включая опытных колонистов, верили, что, продолжая свое дуговое движение, кавалерия непременно обогнет всю гряду холмов к западу от горы Спайон-Коп и что достаточно лишь упорно следовать этим курсом — и Ледисмит будет освобожден.

Однако Буллер, равно как и его штаб, не без основания опасались за свои коммуникации. Они фактически пускались в долгий обходной марш вокруг правого фланга очень мобильного противника. Одна наша бригада держала переправу возле Коленсо, другая — бригада Литлтона — расположилась против Потджитерского брода. Сама армия была построена так: ее правое крыло достигало подножия Спайон-Копа, а кавалерия умахала далеко влево. И этот фронт длиной в тридцать миль не представлял собой сплошной и непрерывной линии. В любой момент две-три тысячи конных буров могли переплыть реку между нашими сторожевыми постами и, устремившись на юг, перекрыть нам снабжение. Главнокомандующий панически боялся быть отрезанным от железной дороги и окруженным, как сэр Джордж Уайт в Ледисмите, но вдобавок без укрепленного лагеря и провианта. Свойственная Буллеру медлительность делала эту опасность вполне реальной. Поэтому мы в кавалерии рвались поскорее осуществить наш широкий круговой маневр, Буллер же полагал жизненно важным сократить путь, то есть пройти по наименьшему радиусу вплотную к горе Спайон-Коп. Вот почему в ночь с 23-го на 24-е пехотная бригада совместно с полком Торникрофта (спешенным) была послана штурмовать Спайон-Коп. Атака увенчалась успехом. Горстка засевших в утесах буров бежала, и к утру бригада генерала Вудгейта утвердилась на вершине, в то время как основной массив армии расположился в западных предгорьях и отрогах.

Между тем противник вот уже шесть дней наблюдал за невероятно медленными и вялыми перемещениями британцев. Буллер еле тащился, а Уоррен едва полз. Буры успевали и передислоцироваться, и укрепиться на новых рубежах. Они сняли с осады Ледисмита около семи тысяч конников и примерно дюжину пушек и малокалиберных зениток. Однако, обнаружив нашу напористую кавалерию на подступах к Эктон-Хоумс, враг затрепетал, и многие ополченцы-горожане, как в одиночку, так и целыми отрядами, стали отходить к северу. Увидев Спайон-Коп во власти британцев, буры были не столько испуганы, сколько ошеломлены. Генерал Шалк-Бургер, собрав личными своими усилиями полторы тысячи человек, по большей части из ополчения Эрмело и Претории, начал в предутренней мгле яростную ружейную контратаку на Спайон-Коп, одновременно бомбардируя ее с разных сторон из своих немногочисленных, но отменно пристрелянных и умело рассредоточенных орудий.

Спайон-Коп — это скалистая возвышенность, практически гора, вознесенная над рекой на тысячу четыреста метров, с плоской и широкой, как Трафальгарская площадь, вершиной. На этом ограниченном участке сгрудились две тысячи британских пехотинцев. Укрыться там было почти негде, а обстрел начался прежде, чем им удалось по-настоящему окопаться. В ружейной дуэли буры очень быстро взяли главенство. Полукружие вражеских зениток стегало шрапнелью по скоплению людей. Британцам было бы легче атаковать, чем обороняться. Рывок вниз по склону Спайон-Копа с одновременным ударом корпусом всей армии прямо в Лоб неприятелю, несомненно, принес бы успех. Вместо этого бригада была оставлена на вершине, где подвергалась истреблению в течение долгого летнего африканского дня. Генерала убило в самом начале сражения, и потери, в соотношении с общим числом задействованных бойцов, оказались чудовищными. Высота с огромным трудом и не меньшим упорством удерживалась до наступления темноты; при этом, по крайней мере, тысяча офицеров и солдат, то есть половина тех, кто скучился на пятачке под огнем, была убита или покалечена. В отчаянной попытке спасти положение Литлтон выслал через Потджитерский брод два батальона подкрепления. Великолепные 60-й стрелковый и Камеронцы взобрались на гору с тыла и овладели двумя буграми, так называемыми Близнецами, захват которых мог переломить ситуацию, прояви главнокомандующий больше решительности. Остальная армия наблюдала за происходящим, и когда сгустилась тьма, британцы, хоть и понесшие горестные потери, все же занимали все стратегически важные позиции.

Я вышел к Тугеле вместе с кавалерией, провел тревожную неделю в ожидании атаки на нашу жидкую линию аванпостов и рано утром 17-го переправился через реку у Тричардского брода, после чего вечером участвовал в стычке у Эктон-Хоумс. Противоборство было увлекательным. Буры намеревались обойти нашу бригаду с фланга и устроить нам засаду, в то время как два наших эскадрона, незаметно проскакавшие по низине вдоль реки, подложили им такую же свинью. Враги, ни о чем не подозревая, попарно въехали в длинную котловину, и тут мы открыли по ним пальбу с трех сторон, сразу же выведя из строя половину с учетом тридцати пленных и сами потеряв всего человек пять. Обеим нашим кавалерийским бригадам надлежало бы на следующий день продолжить свой марш, дразня неприятеля и отвлекая его от нашей пехоты. Однако кавалерии было строго-настрого приказано отступить и воссоединиться с левым флангом армии. С этой позиции мы тремя днями позже (10-го) атаковали ряд высот за Вентерс-Спруит — притоком Тугелы. Под орудийным огнем мы рысью прошли к речушке и, спрятав лошадей в ее русле, полезли на крутой склон, обращая в бегство аванпосты буров. Строго следуя правилам военной науки, мы вскарабкались по выступам, взяли Чайлдс-Копье и добрались до гребня почти без потерь. Но вершина у этой гряды холмов плоская, как стол, и буры, чей военный инстинкт превосходил все учебники по тактике ведения боя, нарыли окопов и стрелковых ячеек примерно в трехстах ярдах от ребра «столешницы». Они встречали градом пуль каждого, кто осмеливался поднять голову над гребнем, делая невозможным продвижение по гладкой, поросшей травой площадке. Поэтому мы до темноты сидели скрючившись под ее краем, пока нас не выручила пехота.

Следующий день мы отдыхали, однако утром 24-го, едва продрав глаза, мы устремили взгляды на Спайон-Коп, хмуро маячившую справа от нас. Нам сказали, что ночью высоту захватили наши части, но что буры контратакуют, в чем убеждал нас сплошной ореол шрапнельных разрывов вокруг вершины. После завтрака мы с приятелем поскакали верхом к Холму Трех Деревьев, чтобы поглядеть, что происходит. Там стояли шесть полевых батарей и гаубичная батарея — силища для такой войны немереная, — но они не понимали, куда стрелять. Рассредоточенные орудия буров, ведшие огонь по Спайон-Копу, обнаружить никак не удавалось, других же целей видно не было. Мы решили подняться на гору. Спешившись, мы взобрались, прыгая с валуна на валун, по тыльному склону. Жестокость противостояния была очевидной. Раненые, кто на руках, кто при поддержке четырех-пяти товарищей, стекали ручьем и даже потоком вниз к подножию, где уже выросли и быстро разрастались два полевых лазарета с палатками и повозками. За бровкой гребня укрывался целехонький резервный батальон с запасным командиром бригады, похоже изнывавшим от безделья. Здесь нам сообщили, что после гибели генерала Вудгейта его полномочия были переданы полковнику Торникрофту, и тот отчаянно отбивается. Командир бригады получил приказ не сменять его. Однажды ввысь уже взвивался белый флаг, и буры приблизились, чтобы забрать в плен несколько сдавшихся рот, но взбешенный Торникрофт, поспешив к флагу, сбил его, и яростная перестрелка, теперь уже нос к носу, возобновилась. Справа были видны Близнецы, по которым то и дело пробегали крохотные фигурки. Все думали, что это противник. Если так, то у него явное позиционное преимущество и путь к отступлению нам скоро будет закрыт. На самом деле там были наши друзья Камеронцы с Потджитерского брода. Мы вылезли на плоскую вершину и проползли немного вперед, но вокруг так шарахало, что нам пришлось наш наблюдательный пункт покинуть. Мы решили отправиться в штаб и доложить о ситуации.

Уже на закате мы добрались до штаба 2-й дивизии. Пятидесятидевятилетний начальник штаба сэр Чарльз Уоррен выглядел старше своих лет. Со времени экспедиции в Бечуаналенд, которую он возглавлял, прошло шестнадцать лет. Он был откомандирован из армии в полицию метрополии на должность главного ее комиссара. Теперь же его вернули к активной деятельности, назначив на крайне ответственный пост. Сэр Чарльз казался обеспокоенным. Уже несколько часов он не имел со Спайон-Копом связи. Принесенные нами известия были неутешительны. Один из его штабных сказал:

— Мы весь день провели в тревоге, но худшее, надеюсь, позади. Мы пошлем туда свежие силы, окопаемся за ночь, и завтра будет намного легче. Отправляйтесь и сообщите это полковнику Торникрофту.

Я попросил письменного распоряжения, и офицер выполнил мою просьбу.

И вот я опять полез на гору, на этот раз в полной темноте. Миновав резервный батальон, все еще невредимый, я ступил на площадку вершины. Обстрел прекратился, лишь изредка слышался свист пуль. Повсюду валялись убитые и раненые, и я долго бродил среди них, прежде чем нашел полковника Торникрофта. Отдав ему честь, я поздравил его с назначением командиром бригады и передал письменное распоряжение штаба.

— Завтра от этого командира бригады останется один пшик! — воскликнул он. — Час назад я отдал приказ об отступлении. — Он прочел записку. — Ничего конкретного, — нетерпеливо заключил он. — Какое еще подкрепление? Здесь и так людей невпроворот! Где план операции?

— Может, мне стоит предупредить сэра Чарльза Уоррена о том, что вы покидаете высоту? — спросил я. — Он, без сомнения, желает сохранить позицию.

— Нет, — сказал Торникрофт. — Я принял решение. Отступление уже началось. Нас теснят. В любую минуту мы можем оказаться отрезанными. — И с большой убежденностью он произнес: — Лучше ночью снять с горы шесть боеспособных батальонов, чем утром получить здесь кровавое месиво.

Так как адъютанта при нем не было, а перенесенное им испытание измотало его как морально, так и физически, я провел с ним час или даже больше, пока его солдаты длинными шеренгами спускались с горы.

В воцарившейся тишине мы, наверное, были последними, кто покидал укрепления. Вдруг неподалеку от нас, под низкорослыми деревцами, мелькнули темные фигуры.

— Буры, — шепнул Торникрофт. — Я знал, что они нас окружат!

Мы выхватили револьверы. Но конечно, это оказались наши. Спрыгнув через сотню ярдов на склон, мы наткнулись на резервный батальон, так и не задействованный, свежий и полный сил. Минуту-другую полковник Торникрофт глядел на сгрудившихся солдат, словно пересматривая свое решение, но плато уже было отдано неприятелю, и, тряхнув головой, он продолжил путь. Полчаса спустя, когда мы почти достигли подножия, нам встретилась колонна саперов с кирками и лопатами. Ее возглавлял офицер с затененным фонариком в руках.

— У меня послание для полковника Торникрофта, — произнес он.

— Прочтите, — кивнул мне Торникрофт.

Я вскрыл конверт. Послание было коротким. «Направляем к Вам 400 саперов и свежий батальон, — говорилось в нем. — К утру окопайтесь на позиции». Но полковник Торникрофт, взмахнув своей тростью, развернул подкрепление, и мы все вместе зашагали вниз. Тьма стояла кромешная, и, чтобы отыскать штаб Уоррена в лабиринте камней, мне потребовался целый час. Генерал спал. Я разбудил его, тронув за плечо:

— Полковник Торникрофт здесь, сэр.

Генерал, этот прелестный старый джентльмен, воспринял происшедшее очень спокойно. Мне было искренне его жаль. Как жаль и армию.

Полковник Торникрофт серьезно провинился, покинув вопреки распоряжению генерала позицию, которую сам же столь мужественно и ценой многих жертв защищал. Необычайная храбрость, которую он демонстрировал на протяжении всего этого дня, и тот факт, что лишь его решимость несколько раз предотвращала фатальную капитуляцию, освободили полковника от ответственности за военное преступление. Во всяком случае, не тем, кто так долго не давал ему внятных указаний, было судить его. Если бы молодой энергичный дивизионный генерал, разработавший план операции, с вечера сам поднялся к нему на вершину и лично все организовал, великой трагедии, возможно, удалось бы избежать.

Буры тоже понесли серьезные потери и были сильно деморализованы тем, что высота им никак не покорялась. Они уже начали отступать, когда подоспевший из Ледисмита Луис Бота, который за два месяца прошел путь от рядового до главнокомандующего, развернул их и повел на штурм. Масштабы бойни ужаснули всех. Неглубокие окопы полнились трупами и ранеными. Погибло почти сто офицеров. Водворившись на Спайон-Копе, Бота вывесил флаг перемирия, предлагая нам оказать помощь своим раненым и схоронить убитых. Двадцать пятого ничто не нарушало тишины. Двадцать пятого и двадцать шестого наш длиннющий обоз прогрохотал по мостам в обратную сторону, и ночью двадцать шестого за реку ретировались все наши боевые части. Я так и не понял, почему буры не обстреливали мосты. Так или иначе, мы благополучно переправились, и сэр Редверс Буллер получил возможность объявить, что отступление он провел, «не потеряв ни единого солдата и ни единого фунта припасов». Что еще хорошего можно было сказать о шестнадцатидневных действиях целого армейского корпуса, унесших почти две тысячи жизней?

Затем Буллер нацелился на горный хребет, протянувшийся на восток от Спайон-Копа до пика Дорн-Клооф. Армия получила подкрепления. Артиллерия увеличила количество пушек до ста единиц, в том числе и за счет пятидесятифунтовых дальнобойных судовых орудий. План был хитроумным, но объяснить его нетрудно. Через реку в районе Потджитерского брода был наведен мост. Предполагалось, что пехотная бригада при мощной поддержке артиллерии ударит по центру расположения буров. Пока все внимание противника будет сосредоточено здесь, еще три бригады спустятся на две мили вниз по реке и быстро соорудят там второй мост. Одна из этих бригад двинется влево и атакует хребет Вааль-Кранц, а две другие пойдут на штурм Дорн-Клоофа. Чуть позже две кавалерийские бригады, регулярная и наша, с батареей конной артиллерии проскачут галопом к Клип-Поорту через брешь, которая, как надеялись, образуется в результате этих расходящихся дуговых атак. Мы несколько встревожились, когда нам рассказали все это накануне вечером в обстановке строжайшей секретности. Ведь местность, которую мы наблюдали в бинокли со Спирманс-Хилла, была очень неровной, бугристой, усыпанной валунами, изрезанной речушками и ручьями и поросшей кустарником. Преодолевать все это верхом — поистине тяжкое испытание. Однако мнения нашего на сей счет никто не спрашивал.

Первыми в дело вступили наши пушки, открывшие массированный огонь с гребня Зварт-Копа, и, когда наши длинные кавалерийские колонны медленно потянулись со Спирманс-Хилла к реке, нам представилась потрясающая картина. Позиции неприятеля на хребте Вааль-Кранц, разносимые взрывами, дымились подобно вулканам. Я добился назначения в ЮАЛК для моего девятнадцатилетнего брата. Он прибыл к нам двумя днями ранее, и сейчас мы ехали вместе. Бригада Литлтона, переправившись по второму мосту, развернулась влево и атаковала Вааль-Кранц с востока. Там, где наступление захлебывалось, рылись окопы. Наступил черед второй бригады, но местность за нижним мостом была крайне неподходящей для быстрого марша. Вскоре один из батальонов оказался втянут в жестокую схватку, и продвижение других частей бригады застопорилось. Таким образом, около четырех часов пополудни сообщили, что до следующего дня нам дарована передышка. Мы разбили лагерь у подножия гряды, где вражеские снаряды нас почти не беспокоили. Хотя обоз наш находился всего в пяти милях позади нас, с собой мы могли взять лишь самое необходимое для планируемого прорыва сквозь брешь, буде эта брешь образуется. Ночь была холодная. Полковник Бинг и я спали под одним одеялом. Когда он поворачивался на бок, я мерз. Поворачиваясь сам, я стягивал с него одеяло. Ему это не нравилось. Он же был полковником! Когда настало утро, я перекрестился.

Между тем генерал Литлтон и его стрелки хорошо укрепились на склоне. С рассветом они ожидали обстрела, и ожидания их оправдались. Однако, окопавшись со всем тщанием, они целый день продержались под градом снарядов и отбили несколько ружейных атак ценой лишь двух сотен убитых и раненых. Мы наблюдали за ними из лагеря, сохраняя хладнокровие благодаря одной только мысли: час нашей скачки вот-вот придет. Но он не пришел. В ту же ночь бригаду Литлтона отвели обратно за реку. Понтонные мосты разобрали, и вся наша армия, потеряв около пятисот бойцов, без спешки двинулась назад к лагерям Чивли и Фрер, откуда мы за месяц до этого отправились освобождать Ледисмит. Между тем его защитники уже поедали лошадей и мулов. Сэр Джордж Уайт заявил, что способен обороняться еще полтора месяца. Однако на то, чтобы выдвинуться нам навстречу, у него уже не было сил. Он мог лишь сидеть на месте и подольше не поддаваться голоду. Перспектива, таким образом, вырисовывалась весьма мрачная.