Глава 11 Долина мамундов

Глава 11

Долина мамундов

Воевать на Индийском фронте — это опыт, не имеющий себе равных. Как пейзаж, так и население здесь совершенно уникальны — нигде в мире не встретится ничего подобного. Долину со всех сторон окружают отвесные скалы в пять-шесть тысяч футов высотой. Войсковые колонны ползут по гигантскому хитросплетению ущелий, где под раскаленным небом бурлят и пенятся реки, питаемые снегом с вершин. Дикая красота этих мест взрастила племя себе под стать. Кроме как в пору сбора урожая, когда забота о выживании диктует необходимость перемирия, племена патанов постоянно вовлечены в междоусобицы или же в единую борьбу. Каждый житель здесь воин, политик и богослов. Каждый приметный дом — это средневековая крепость, пускай слепленная из обожженной глины, но с зубцами стен, башнями, бойницами, подъемными мостами и всем прочим в полном комплекте. Каждая семья свято чтит обычай вендетты, каждый род продолжает начатую предками вражду. Многочисленные племена и племенные союзы ведут счет нанесенным им обидам и всегда готовы предъявить этот счет противнику. Ничего не забывается и не прощается и очень редко остается безнаказанным. Помимо обычая замиряться в период сбора урожая в местном обществе существует очень разветвленный и сложный кодекс чести, которого свято придерживаются. Тот, кто его знает и чтит, может передвигаться безоружным по всему фронту. Но малейшая пустяковая оплошность грозит бедой. Потому жизнь патана захватывающе увлекательна, а раскинувшиеся под щедрым солнцем и изобилующие водой земли здешних долин плодородны настолько, что без особого ухода могут удовлетворить скромные потребности малочисленного населения долин.

Девятнадцатый век привнес в этот счастливый мир два новшества — винтовку с затвором и британское правительство. Первое стало настоящей драгоценностью и благом, второе — сплошной обузой. Удобство винтовки с затвором и, тем паче, с магазином патронов нигде не было оценено больше, чем на индийском высокогорье. Оружие, разящее с расстояния тысячи пятисот ярдов, открыло новые кладези наслаждений каждому семейству или роду, которые сумели его приобрести. Появилась возможность, не выезжая со двора, подстрелить соседа, находящегося от тебя чуть ли не в миле, или, пристроившись где-нибудь на кряже, уложить всадника, скачущего внизу, в дали, дотоле недосягаемой. Целые деревни могли теперь вести перестрелку, не отходя от дома. За такое замечательное орудие убийства платили бешеные деньги. Рука об руку с честными спекулянтами, шаря по всей стране, действовали воры. Неиссякаемый поток контрабандного оружия захлестнул пограничье, и уважение патанов к христианской цивилизации невиданно возросло.

Действия же британского правительства, напротив, никак нельзя было счесть удачными. Великое продвижение на юг, имевшее целью упорядочение, просвещение и ассимиляцию, выродилось в какое-то мелкое вредительство. Когда патаны совершали вылазку на равнину, их не только выдворяли назад (что, в общем, было только справедливо), но и вторгались затем к ним, а еще время от времени снаряжали экспедиции, которые, с трудом переваливая из долины в долину, всячески отчитывали дикарей и штрафовали за причиненный ущерб. Никого бы эти пришельцы не раздражали, если бы они просто явились, подрались и убрались восвояси. Так, собственно, и делалось раньше, в соответствии со стратегией «бей и беги», к которой тяготело индийское правительство. Но к концу девятнадцатого века захватчики начали прокладывать в долинах дороги, в частности великую дорогу в Читрал. Обезопасить эти дороги они пытались угрозами, строительством фортов и выделением субсидий. Последнее, разумеется, встречалось без возражений. Однако в целом строительство дорог патаны совершенно не одобряли. На дороге предписывалось вести себя тихо-смирно, не затевать перестрелок и тем более не метить из укрытия в следующих по ней путешественников. А уж подобные требования никуда не годились. Множество стычек имели своим источником данное расхождение во взглядах.

Наш путь в край момандов лежал мимо входа в долину мамундов. Долина эта, имеющая в поперечнике почти десять миль, формой своей напоминает сковородку. С мамундами мы не конфликтовали. Их убийственная репутация заставляла нас держаться от них в отдалении. Но вид нашего лагеря с его идеально ровными рядами солнцезащитных навесов, с группой госпитальных палаток, со скоплением лошадей, верблюдов, мулов и ослов раззадорил мамундов. Свет наших костров по периметру, поблескивающий в ночи, так и манил стрелков — искушение, которому не могла противиться душа обитателя индийского пограничья. Одиночные выстрелы были неизбежны и начались сразу же, как только темнота укрыла стан нашей передовой бригады. Большого вреда выстрелы не причинили. Только ранили нескольких человек. Сэр Биндон Блад невозмутимо продолжал ужинать, хотя в какой-то момент и вынужден был загасить свечи. Утром, не ответив на эту наглую выходку, мы двинулись на Навагаи. Но мамунды уже возбудились, и, когда двумя днями позже к их долине подошла следовавшая за нами вторая бригада, сотни туземцев, вооруженных чем ни попадя — от допотопных кремневых ружей до винтовок последнего образца, — три часа вели оживленный обстрел сгрудившихся людей и животных. Большая часть наших бойцов успела окопаться в неглубоких ямах, и весь лагерь был окружен траншеей. Тем не менее эта ночная стычка стоила нам примерно сорока солдат и офицеров, не считая множества лошадей и вьючной скотины. Получив донесение, сэр Биндон Блад дал приказ отомстить неприятелю. Командовавшему второй бригадой генералу Джеффрису было велено на следующий день войти в долину и наказать необузданных дикарей за их наглость. Отмщению предстояло принять форму марша через всю долину, до самого края этого cul de sac[20], с попутным уничтожением всех посевов, разрушением водных резервуаров, подрывом стольких крепостей, сколько время даст подорвать, и расстрелом любого, кто осмелится помешать данному процессу. «Если хотите увидеть настоящий бой, — сказал мне сэр Биндон, — то отправляйтесь с Джеффрисом». И вот в сопровождении бенгальских уланов, возвращавшихся после доклада во вторую бригаду, я с большой осмотрительностью преодолел десять миль пересеченной местности, разделявшей оба лагеря, и еще засветло прибыл в штаб к Джеффрису.

Всю ночь над лагерем свистели пули, но к тому времени уже были вырыты надежные окопы, а большинство лошадей и мулов тоже получили сносное укрытие. На рассвете 16 сентября вся бригада с эскадроном бенгальских улан во главе в боевом порядке вступила в долину мамундов и вскоре развернулась широким фронтом, разделившись на три части, каждая из которых имела свою карательную задачу. Поскольку мы рассредоточивались веером, а общая численность бригады не превышала тысячи двухсот бойцов, вскоре все разбились на небольшие отряды. Я примкнул к центральной колонне, направлявшейся к дальнему краю долины. Ехал я с кавалеристами.

Мы пересекли долину без единого выстрела. Ни в деревнях, ни в полях — ни души. Приближаясь к горной гряде, мы различили в бинокли группки крохотных фигурок на конусообразном холме. Время от времени можно было видеть, как поблескивает на солнце сталь сабель, которыми туземцы взмахивали в воздухе. Зрелище воодушевило нас, и рысью и галопом мы припустили к рощице, находившейся на расстоянии ружейного выстрела от конусообразного холма. Здесь мы спешились и открыли огонь с семисот ярдов из не более чем пятнадцати карабинов. Моментально весь холм испещрили белые облачка дыма, и рощу со свистом стали прорезать пули. Увлекательное противостояние оживляло атмосферу чуть ли не час, а между тем к нам все ближе по долине подвигались пехотные части. Когда они подошли, было решено, что передовой отряд из тридцати пяти сикхов атакует холм, а другие два отряда поднимутся по длинному пологому отрогу к деревне, крыши и маисовые поля которой можно различить на склоне. Все это время кавалерия будет контролировать долину, поддерживая связь с нашим, находящимся под началом командира бригады, резервом, состоявшим в основном из Кентцев[21].

Я решил присоединиться ко второму отряду, поднимавшемуся к деревне. Отдав свою лошадь сикху, я стал карабкаться на холм вместе с пехотинцами. Стоял пугающий зной. Палящие лучи солнца, приближавшегося к зениту, буквально въедались в плечи. Через силу, спотыкаясь, мы лезли в гору примерно час — то через заросли кукурузы, то по камням, то по скалистым тропам или голым склонам, но неизменно по восходящей. Сверху раздалось несколько одиночных выстрелов, но, если не считать их, царила полная тишина. Оглянувшись назад с высоты, можно было увидеть весь овал долины. Я приостановился и, отирая пот со лба, присел на валун, озирая открывшуюся картину. Было почти одиннадцать, и первое, что меня поразило, — это отсутствие наших частей в пределах видимости. Примерно в полумиле от подножия отрога стояли рядом со своими лошадьми несколько уланов. Вдалеке, под скалой, клубился дымок — это горела крепость. Куда подевалась наша армия? Всего несколько часов назад в поход вышли двенадцать сотен сплоченных бойцов, сейчас же долина словно поглотила их. Вытащив бинокль, я стал изучать раскинувшуюся внизу равнину. Глинобитные деревенские хижины, редкие крепости, ущелистые русла рек, поблескивающая гладь водоемов, разбросанные там и сям полоски пашен, отдельные купы деревьев — и все это в ослепительной яркости на фоне зубчатых скал, — но ни следа англо-индийской бригады.

Тут меня впервые пронзило понимание того, как нас мало: пять британских офицеров, считая меня, и около восьмидесяти пяти сикхов. И это все, а против нас — грозная долина, и мы взбираемся вверх, чтобы разорить самое дальнее из ее поселений. Свежеиспеченный выпускник Сандхерста, я четко помнил предупреждения касательно «распыления сил» и был поражен контрастом между предосторожностями, с которыми наше мощное подразделение покидало утром лагерь, и отчаянностью положения жалкой горстки, которую мы составляли. Но как это и свойственно юным дурням, я с готовностью лез на рожон и только и надеялся, что на захватывающее приключение. Оно не заставило себя ждать!

Мы наконец добрались до нескольких глинобитных хижин деревни. Как и все прочие, она была покинута жителями. Деревня стояла на самом гребне отрога, и ее соединял с горным массивом широкий перешеек. Вместе с еще одним офицером и восемью сикхами я залег у деревенской околицы со стороны гор, в то время как остальные обыскивали хижины или отдыхали, укрывшись за ними. Следующая четверть часа не принесла с собой никаких событий. Затем подошел командир отряда.

— Мы собираемся отходить, — сказал он младшему офицеру. — А вы останетесь здесь, чтобы прикрывать наше отступление, пока мы не займем новую позицию на вон том выступе, пониже деревни. — Еще он прибавил: — Кентцы, похоже, не подтягиваются, и полковник считает, что мы тут со всех сторон оголены.

Такое соображение показалось мне вполне здравым. Мы подождали еще десять минут, пока, как я мог предположить, потому что вживе я этого не видел, основная часть отряда спускалась от деревни на площадку пониже. Внезапно склон горы ожил. Из-за расселин сверкнули сабли, здесь и там замелькали пестрые знамена. Из разных мест вздымавшегося перед нами бугристого скального среза вырвались десятки белых клубочков дыма. Совсем рядом послышались разрывы. Тысяча, две тысячи, три тысячи ног замелькали в вышине, белые и синие фигурки заскользили с уступа на уступ, как мартышки с ветки на ветку. С разных сторон неслись пронзительные крики «Яй, яй!» и звуки выстрелов. Весь склон испещрили пятнышки дыма, а крохотные фигурки с каждой минутой приближались к нам. Восемь наших сикхов открыли пальбу по ним, становившуюся все более яростной. Наши враги, продолжая движение вниз, начали скучиваться среди утесов, находившихся всего в сотне ярдов от нас, образуя тем самым весьма соблазнительную мишень. У сикха, лежавшего рядом со мной, я позаимствовал его «мартини». Он охотно передал мне и патроны. Я открыл прицельный огонь по собиравшимся среди утесов людям. Над нами свистели пули, но мы распластались на земле, и нас не задевало. Все это длилось минут пять с нарастающей интенсивностью. Наша жажда приключений, таким образом, была вполне удовлетворена. Затем совсем близко за нашими спинами раздалось по-английски:

— Отходите. — Это был батальонный адъютант. — Нельзя терять ни минуты. Мы сможем прикрыть вас с высотки.

Сикх, одолживший мне свою винтовку, выложил на земле рядом со мной восемь-десять патронов. Существовало правило не допускать попадания боеприпасов в руки туземцев. Сикх, похоже, уже намылился удирать, поэтому я один за другим стал подавать ему патроны, чтобы он поместил их в сумку. Я сделал это по счастливому наитию. Все прочие вскочили и пустились бежать. Со скал прозвучал рваный залп. Возгласы, вскрики, вопль. На секунду мне показалось, что пять или шесть наших опять залегли. Они залегли надолго: двое были убиты, трое ранены. Одному прострелили грудь, и он истекал кровью, другой извивался и корчился, лежа на спине. Прямо за мною катался по земле офицер-британец. Лицо его представляло собой кровавое месиво, глаз вышибло из глазницы. Да уж, приключение, нечего сказать!

К чести воевавших на Индийском фронте, оставлять раненых там было не принято. Медленное умерщвление путем жестокого членовредительства неизменно ждало всякого, оказавшегося после боя в руках туземцев-патанов. Адъютант, а с ним еще один офицер-британец из младшего состава, старший сержант-сикх и два-три солдата вернулись назад. Все вместе мы подняли раненых и понесли вниз. Мы пробрались через несколько деревенских дворов, десять-двенадцать здоровых мужчин с четырьмя ранеными на руках, и вышли на открытое место. Там мы нашли командира отряда еще с полудюжиной бойцов. Ниже, на взгорке, ярдах в ста пятидесяти от нас, должно было находиться подкрепление. Ничего похожего! Может быть, имелся в виду холм подальше? Мы опять подняли раненых и потащили, невзирая на их протесты. Прикрывающих у нас не было. Все занимались ранеными. Поэтому я понимал, что гром вот-вот грянет. Мы не одолели и половины открытого пространства, когда среди хижин появились человек двадцать-тридцать озверелых туземцев, беспрестанно паливших и размахивающих саблями.

Происшедшее потом помнится мне лишь урывками. Одному из двух сикхов, с которыми я нес раненого, прострелили икру, и он взвыл от боли. Тюрбан упал у него с головы, длинные черные волосы разметались по плечам — трагическое пугало. Откуда-то снизу вынырнули двое и подхватили нашего раненого. Я и еще один младший офицер, подоспевший мне на помощь, схватили пугало за ворот и поволокли по земле. К счастью, дорога шла под уклон. Но, судя по всему, мы причиняли ему такую боль, ударяя об острые каменья, что он взмолился, чтобы ему дали идти самому. Он скакал, и полз, и хромал, и спотыкался, но, в общем, не отставал. Я оглянулся налево. Адъютанта ранило. Его несли четверо солдат. Он был грузен, и солдаты насилу удерживали его. Внезапно от крайней хижины к нам ринулось с полдюжины патанов с саблями. При их приближении носильщики кинули несчастного адъютанта и пустились наутек. Первый туземец подлетел и три-четыре раза рубанул по распростертому телу. В тот момент единственным моим желанием было убить этого гада. Со мной был мой кавалерийский остро отточенный палаш. В конце концов, недаром же я выиграл школьный турнир по фехтованию. Я решился на поединок ? l’arme blanche[22]. Дикарь увидел, что я направляюсь к нему. От него я находился всего в двадцати ярдах. Схватив большой камень, он левой рукой швырнул его в меня, правой же — взмахнул саблей. За ним в ожидании замерли другие. Тогда я передумал — оставив мысль о холодном оружии, я вынул револьвер, хорошенько, как казалось мне, прицелился и выстрелил. Безрезультатно. Выстрелил опять. Снова безрезультатно. Выстрелил еще раз. Не знаю, задел я его или нет. Во всяком случае, он отбежал на несколько шагов и плюхнулся за камень. Между тем ружейная пальба не прекращалась. Оглядевшись, я понял, что нахожусь один лицом к лицу с неприятелем. Ни одного товарища в пределах видимости. И я что было мочи помчался прочь. Кругом меня свистели пули. Вот и первая высотка. Ура! Пригорок внизу обороняли сикхи. Они призывно махали мне руками, и через несколько секунд я уже был среди них.

До подножия и долины оставалось еще три четверти мили по голому склону отрога, а слева и справа от нас были другие отроги, вниз по которым неслись наши преследователи, спешившие перерезать нам путь и обстреливавшие нас с двух сторон. Не знаю, сколько времени занял у нас спуск, но мы продвигались вниз — медленно и упорно. Силами двадцати человек мы несли двух раненых офицеров и шесть раненых сикхов. Один офицер и с десяток солдат, убитых и раненых, были оставлены на склоне на поругание врагу.

В этой операции я разжился винтовкой «мартини» и боекомплектом убитого и сделал тридцать или сорок выстрелов в туземцев, засевших на левом отроге, аккуратно целясь в них с расстояния от восьмидесяти до ста двадцати ярдов. Делать это непросто, когда с трудом переводишь дух, а руки трясутся от напряжения, уже не говоря о волнении. Тем не менее могу поручиться, что я не палил наобум.

К подножию мы вышли беспорядочной гурьбой, но раненых своих не бросили. Там нас ждал наш резерв с командовавшим батальоном подполковником и несколькими ординарцами. Мы уложили раненых, и все остатки отряда были выстроены в две шеренги плечом к плечу, в то время как аборигены, числом две-три сотни, окружили нас широким полукольцом. Я видел, что белые офицеры делают все, что в их силах, чтобы заставить сикхов держать строй. Несмотря на то что наши сплоченные ряды делали из отряда удобную мишень, рассыпаться на местности было и того хуже. Туземцы собрались в кучки и, казалось, сгорали от нетерпения.

Полковник сказал мне:

— Кентцы на подходе. От нас они где-то в полумиле. Поезжайте и скажите им, чтоб поторопились, иначе всем нам крышка.

Я уже отправился было выполнять поручение, когда меня посетила светлая мысль. В моем воображении промелькнула картина: отряд атакован и истреблен, а я — адъютант дивизионного генерала, единственный уцелевший, мчусь во весь дух сообщить о несчастье и молить о помощи. Я сказал:

— Мне нужно письменное распоряжение, сэр.

Полковник, казалось, удивился. Порывшись в карманах кителя, он извлек оттуда блокнот и принялся сочинять записку.

Тем временем командир отряда надрывал голос, пытаясь командами своими унять общий гул и сумятицу. Наконец он заставил-таки бойцов прекратить дикую и беспорядочную пальбу.

— Залповый огонь! Готовьсь! Пли!

Залп — и по меньшей мере дюжина туземцев пала. Новый залп — и неприятель дрогнул. Еще один — и туземцы поползли в гору, отступая. Горнист протрубил атаку. Сигнал был подхвачен вырвавшимся из глоток криком. Острый момент миновал, и тут, слава Господу, показались передовые ряды Кентцев.

Возрадовавшись, мы занялись обедом. Но, как выяснилось, от вечера нас отделял еще долгий-долгий путь.

По прибытии Кентцев было принято упрямое решение взять высоту, с которой нас вышибли. Нам предстояло спасти свой престиж и вызволить тело адъютанта. Штурм длился до пяти часов.

В то же время другому отряду, 35-му сикхскому, бравшему правый отрог, пришлось еще туже. Они вернулись в долину с дюжиной или около того раненых, оставив нескольких офицеров и человек пятнадцать солдат на съедение волкам. Долину уже окутали сумеречные тени, и все подразделения, так неосторожно рассыпавшиеся утром по долине, потянулись к лагерю под прикрытием тьмы и начавшейся грозы, преследуемые злорадствующим неприятелем. Я возвращался с Кентцами и сильно потрепанным 35-м сикхским. Когда мы добрались до окопов, теперь окружавших весь наш стан, было черным-черно. Прочие части бригады уже отдыхали в лагере после пустяковых и бесполезных стычек. Но где же генерал со штабом? И где артиллерия на мулах?

Лагерь был хорошо укреплен по периметру, и, тревожимые лишь обычными одиночными выстрелами снайперов, мы, раздобыв еды, утолили голод. Прошло два часа. Но где же все-таки генерал? К тому времени мы уже разузнали, что помимо батареи с ним была полурота саперов и минеров и на круг около десяти белых офицеров. Внезапно со стороны долины, с расстояния примерно трех миль, донесся звук пушечного выстрела. Вслед за ним через равные короткие промежутки последовало еще двадцать выстрелов, и далее все стихло. Что могло произойти? В кого среди кромешной тьмы целила генеральская артиллерия? Судя по всему, там сцепились нос к носу. Может, дело даже дошло до рукопашной. Или это сигнал, просьба о помощи? Следует ли нам выслать подкрепление? В добровольцах недостатка не было. Старшие офицеры начали совещаться. Как всегда в критическую минуту, формальности были отброшены, и я стал участником дискуссии. Решили ночью людей не посылать. Снарядить спасательный отряд, чтобы он блуждал вслепую по бесчисленным буеракам долины, значило не только опять нарваться на беду, но и опрометчиво оголить лагерь, который в любую минуту может быть атакован. Генералу и его артиллеристам, где бы они ни находились, придется продержаться до рассвета. Опять послышался гром пушек. Значит, еще не разбиты. Впервые я познал треволнения, трудности и превратности войны. Отнюдь не все в ней, как оказалось, сводится к веселым приключениям. Нам грозила опасность, и можно было ожидать чего угодно. Постановили, что эскадрон бенгальских улан, поддержанный колонной пехоты, двинется на помощь генералу с первыми же рассветными лучами. Было уже за полночь, и я крепко заснул как был — в сапогах и при шпорах — и проспал так несколько часов.

При свете дня плоская равнина не выглядела пугающей. Генерала и его батарею мы нашли окопавшимися в глинобитном поселке. Нелегко им пришлось. Генерала ранило в голову — правда, не так уж серьезно. Застигнутый темнотой, он дал приказ занять несколько домов поселка, превратив их в подобие крепости. Но одновременно в поселок ворвались и мамунды, и всю ночь в лабиринте узких улочек кипел ожесточенный, переходивший из жилища в жилище бой. Нападавшие знали здесь каждую пядь земли и сражались в собственных кухнях и спальнях. Нашим оставалось лишь упорно обороняться почти в полной темноте, не имея ни малейшего представления ни о расположении, ни об устройстве домов. Туземцы рушили стены или карабкались на крыши и ломились в дом сверху, паля из ружей, нанося удары длинными своими саблями и кинжалами. Люди дрались, словно в кроличьей норе. Сцеплялись друг с другом, по ошибке стреляли в своих, из пушек били точно из ружей — с шагового расстояния. Из десяти британских офицеров четверо получили ранения. Треть саперов и пушкарей пала, как пали или истекали кровью почти все мулы. Измученные, осунувшиеся лица спасшихся офицеров довершали мрачную картину, представшую перед нами утром. Однако теперь все было кончено, и, пристрелив раненых мулов, мы сели завтракать.

Когда мы все вернулись в лагерь, генерал по гелиографу на дальней горе связался с сэром Биндоном Бладом, находившимся в Навагаи. Сам сэр Биндон с передовой бригадой также был атакован прошедшей ночью. Они потеряли сотни животных и двадцать или тридцать бойцов, но сохранили присутствие духа. Сэр Биндон приказал нам в отместку мамундам предать их долину огню и мечу. Мы и поступали согласно приказу, но с большой осторожностью — продвигаясь от селения к селению, мы в мстительном раже разрушали дома, засыпали колодцы, крушили башни, рубили большие развесистые деревья, сжигали посевы и сносили запруды. Хозяйничать в равнинных селениях было достаточно легко. Туземцы, засев в горах, угрюмо наблюдали за тем, как гибнут их дома и все то, что обеспечивало их существование. Однако, когда мы дошли до селений на склонах гор, жители стали отчаянно сопротивляться, и в битвах за каждую деревню мы теряли двух-трех офицеров и пятнадцать-двадцать солдат из местных. Стоило ли это таких жертв, сказать затрудняюсь. Так или иначе, по прошествии двух недель долина превратилась в настоящую пустыню, и честолюбие наше было удовлетворено.