1
1
Когда оглядываешься на пройденные годы, невольно выделяешь из будничного чередования дней и дел то, чему суждено было иметь отнюдь не будничные последствия.
В один из летних месяцев 1937 года, когда я отдыхал в сочинском санатории имени Ворошилова, конструктор Н.А.Доровлев сказал мне, что со мной хотел бы познакомиться молодой военный инженер, сотрудник Артиллерийского комитета ГАУ Р.Е.Соркин. Знакомство состоялось. Соркин оказался человеком энергичным, широко эрудированным. При знакомстве он сказал, что слышал о нашем КБ системы Ф-22; это заставило его искать у меня понимания и поддержки. И тут же он начал разговор о тяжелом положении, которое, по его мнению, складывалось в области нашей танковой артиллерии.
Основную мысль он сформулировал достаточно четко: по его убеждению, некоторые работники ГАУ допускают ошибку, недооценивают важности артиллерийского вооружения танков. Это привело к тому, что пушка Л-11 Кировского завода планируется для вооружения средних и тяжелых танков, хотя, во-первых, мощность ее мала, а во-вторых, конструкция противооткатных устройств имеет органичный порок, который ведет к выходу орудия из строя при определенном режиме огня. (Порок этой системы уже знаком читателю, я подробно останавливался на этом при описании испытаний 76-миллиметровой пушки Кировского завода, предназначенной для вооружения дотов.)
Соркин рассказал, что он об этом докладывал неоднократно, но доводы его игнорировались; пушку Л-11 горячо поддерживали начальник ГАУ Кулик и начальник отдела Арткома ГАУ М.М.Жеванник, непосредственный начальник моего нового знакомого. Но это не страшило Соркина. Он считал, что если бы удалось создать для вооружения танков другую пушку, более мощную и совершенную, то такая пушка значительно усилила бы мощь наших танков, ее обязательно приняли бы на вооружение вместо пушки Л-11, опытный образец которой проходил стадию заводских испытаний.
Довольно продолжительный наш разговор с Р.Е.Соркиным закончился тем, что он спросил, не возьмется ли наше КБ быстро создать такую пушку, которая отвечала бы следующим требованиям: калибр 76 миллиметров под патрон 76-миллиметровой дивизионной пушки, орудие должно быть полуавтоматическим, иметь ограниченный откат, допускать стрельбу при переменных углах возвышения и склонения, удовлетворять максимальным удобствам заряжания, наведения и ведения огня с места и с ходу, иметь удобный гильзоулавливатель и хорошую лобовую защиту.
Поскольку разговор носил пока характер обмена мнениями, а не совещания, уполномоченного принимать конкретные ответственные решения, я сказал, что взгляды его на вооружение танков нам близки. За создание специальной танковой пушки мы взялись бы с охотой. Однако есть и «но». Во-первых, денег для инициативных работ такого объема у нас нет, а работники ГАУ вряд ли заключат с нами договор на конструирование специальной танковой пушки. Во-вторых, если договор все же, как предполагал Соркин, можно будет «выбить», я не могу сейчас дать согласия на эту работу, так как мне нужно обсудить этот вопрос в КБ. Если техническое совещание выскажется «за», а также если новая срочная работа не сорвет другие плановые работы КБ, то тогда Соркин найдет во мне не только единомышленника, но и подрядчика.
На том и порешили.
Соркин чуть ли не сразу же после этого разговора исчез из санатория вернулся в Москву, пообещав на прощание, что скоро даст о себе знать. Я совершенно искренне пожелал ему успеха, но, если говорить откровенно, в успех его предприятия не поверил. Наше КБ со дня основания специализировалось на легкой пушечной полевой артиллерии, но я не ради красного словца сказал Соркину, что желание взяться за специальную танковую пушку у нас есть. Действительно, мы давно с интересом следили за развитием танкостроения у нас и за рубежом, и особенно за развитием пушечного вооружения танков. Но конкретно заняться танковыми пушками нам не позволяла загрузка КБ работами по полевым пушкам, да и повода не было.
Соркин оказался энергичным человеком не только на словах, но и на деле. Спустя некоторое время он появился у нас в КБ и вполне официально, от имени ГАУ, предложил нам заказ на 76-миллиметровую танковую пушку.
Получив предложение ГАУ, я внимательно ознакомился с тактико-техническими требованиями к будущей пушке. Было очевидно, что поставленная задача выполнима. Но для этого в КБ требовалось создать специальное подразделение, которое бы взяло на себя всю работу не только по выполнению данного конкретного задания. Нам не приходилось проектировать танковые пушки. Значит, нужно было изучить конструкции существовавших и существующих танковых пушек, как наших, так и зарубежных, специфику танковой артиллерии и многое другое. Иными словами, конструкторы, которых выделят в это подразделение, должны стать профессионалами в проблемах танковой артиллерии. Если мы сделаем одну танковую пушку, то это будет только началом.
Могли ли мы выделить из состава КБ группу конструкторов для проектирования танкового вооружения? Пожалуй, да. Второе: каким требованиям должен был удовлетворять руководитель этого подразделения? Прежде всего, любить новое в артиллерии, не быть рабом чужих схем. Кроме того, уметь глубоко прорабатывать каждый вопрос, обладать масштабностью инженерного мышления, без чего невозможно быстро и творчески использовать накопленный артиллерией опыт при создании нового орудия. Обязательным было и еще одно: руководитель подразделения должен хорошо владеть методом компоновки и увязки отдельных агрегатов пушки.
Всем этим требованиям в полной мере отвечал Петр Федорович Муравьев. Было у него и еще одно очень ценное качество: он умел быстро налаживать хорошие деловые связи с людьми. Это его качество проявилось в полной мере, когда ему пришлось заниматься увязкой конструкции и оформлением договоров на проектирование и изготовление новой гильзы для нашей пушки Ф-22. Может показаться странной моя уверенность в том, что с совершенно новой для нас работой по созданию танковой пушки мы справимся. Действительно, сомнений на этот счет у меня не было. Уверенность основывалась на том, что танковая пушка, в сущности, лишь качающаяся часть полевой пушки, а полевые орудия мы хорошо освоили. Разумеется, «качалка» полевой пушки и танковое орудие — не совершенно одно и то же. Но различий в конструкции все же меньше, чем сходства.
На другой день я встретился с Петром Федоровичем и изложил ему свои соображения. Муравьев попросил разрешения подумать.
Я согласился: в приказном порядке такую работу не поручают.
Через несколько дней состоялось техническое совещание КБ по поводу нового задания. Конструкторы одобрили кандидатуру Муравьева и единодушно высказались за то, чтобы принять заказ ГАУ и немедленно приступить к выполнению.
Я сообщил Соркину, что мы беремся за эту работу.
Но прежде чем приступить к выбору идеи пушки, нам предстояла большая подготовительная работа — изучение истории вопроса, чтобы не повторить прошлых ошибок.
В самых общих чертах воспроизведу ход наших изысканий и рассуждений, чтобы стали понятными позиция нашего КБ и дальнейшие события.
Первый проект танка в России был разработан в 1911 году, а годом позже проект подобного же рода появился в Австро-Венгрии.
Первую русскую бронированную быстроходную боевую машину, построенную в Риге, назвали поначалу «вездеходом».
Это был легкий танк с противопульной броней, с пулеметом на вооружении. На ходовых испытаниях он показал скорость 25 километров в час и высокую проходимость. Несмотря на большие работы, проведенные в области этого раннего танкостроения, царская Россия не смогла поставить дело на промышленную основу и обеспечить русскую армию бронетанковой техникой.
Впервые танки были применены англичанами 15 сентября 1916 года в знаменитом сражении на реке Сомме. Правда, неудачно: из 32 бронемашин, двинутых в атаку, в бою участвовали только 18, остальные вышли из строя из-за технических неисправностей, а иные застряли в болоте. Вслед за Англией танк взяли на вооружение Франция и Германия. Массовое применение нового вида оружия было осуществлено англичанами в сражении у Камбре 20 ноября 1917 года: в атаку пошло 378 танков. Об эффективности танков в первой мировой войне можно, с известной приблизительностью, судить по высказыванию германского генерала фон Цвеля:
— Нас победил не гений Фоша, а генерал Танк.
Как и все подобные изречения, фраза слишком изящна, чтобы быть достоверной и выражать действительные чувства побежденного прусского генерала. Однако доля истины в ней есть: эффективность нового оружия была высока уже хотя бы в силу того, что оно новое. Что же касается тактических свойств первых танков, то они оказались не слишком высоки. Но танк таил в себе огромные возможности для совершенствования. И это совершенствование шло непрерывно.
Изучение танков капиталистических стран времен первой мировой войны и более поздних лет привело нас к следующим выводам о тенденциях в развитии этого вида оружия на Западе:
— резко изменилась и продолжает совершенствоваться конструктивная схема танка, боевое отделение выделяется в самостоятельную вращающуюся башню с пушечно-пулеметным вооружением; скорострельность орудий увеличивается за счет применения полуавтоматических пушек;
— скорость хода резко возрастает у всех типов танков;
— резко повышается толщина брони у легких, средних и тяжелых танков;
— мощность пушечного вооружения остается в основном прежней.
Следовательно, главным в развитии танков капиталистических стран является резкое увеличение скорости, а не увеличение мощности пушек.
Начало советскому танкостроению было положено в 1919 году: по решению правительства в Нижнем Новгороде на заводе «Красное Сормово» организовали производство первых советских танков. 31 августа 1920 года из ворот Сормовского завода вышел первый танк. Он назывался «Борец за свободу товарищ Ленин», весил 7 тонн, был вооружен 37-миллиметровой пушкой и одним пулеметом, нес броню толщиной 16–18 миллиметров, обслуживался экипажем из двух человек и мог развивать скорость до 8,5 километра в час. Схема конструктивного решения этого первого легкого танка предусматривала башню для вооружения, поэтому была более совершенной по сравнению с легкими танками Запада. За десять с небольшим лет, несмотря на все трудности, были созданы различные типы советских танков: легкие танки Т-18, Т-26 и колесно-гусеничный БТ-2; средние танки Т-24, ТГ, Т-28, Т-23; тяжелый танк Т-35.
На примере легкого танка БТ-7 образца 1935 года хорошо прослеживаются ведущие тенденции в развитии советского танкостроения.
При общем весе 13,8 тонны и броне 20-миллиметровой толщины танк этот был вооружен 45-миллиметровой пушкой и одним пулеметом. Максимальная скорость на колесном ходу 72 километра в час, на гусеничном — 58 километров в час.
По своей скорости и конструкции башни, которая могла вращаться на 360 градусов, танк БТ-7 превосходил зарубежные. Легким танкам западных государств БТ-7 уступал по бронезащите и особенно по мощности пушки.
Подробный анализ всех типов советских и зарубежных танков наглядно показал нам, что в советском танкостроении преобладает та же тенденция, что и на Западе: прежде всего повышать скорость танка и усиливать бронезащиту. Некоторые наши танки были вооружены слабее, чем даже танки Запада времен первой мировой войны. Например, 76-миллиметровая пушка нашего тяжелого танка Т-35 обладала настолько низкой бронепробиваемостью, что ей не под силу было справиться даже с легкими и средними танками Запада.
Все это было, на наш взгляд, ненормальным. На основании изучения задач танков, их конструкции, особенностей танкового пушечного вооружения и других вопросов танкостроения и использования танков в бою наше КБ определило три главенствующие характеристики танка:
— первая и основная — высокая огневая мощь (мощное пушечное вооружение);
— вторая — высокая скорость и хорошая проходимость танка на гусеничном ходу;
— третья — надежная бронезащита.
Кроме этих трех основных характеристик определились и более частные взгляды на танковую пушку и отдельные ее агрегаты. Вот некоторые из них:
— специальная конструкция танковой пушки обусловливается габаритами боевого отделения и задачами танка; нельзя допускать вооружение танка полевыми или зенитными орудиями;
— мощность и калибр танковой пушки должны быть перспективны; танковое орудие должно пробивать броню своего, как принято говорить, танка на расстоянии не меньше тысячи метров под углом встречи снаряда с броней, равным 30 градусам;
— в целях облегчения снабжения боеприпасами бронетанковых сил во время войны целесообразно при проектировании танковой пушки использовать патрон полевой, морской или зенитной артиллерии, принятый на вооружение армии.
Не располагая сведениями о существующей системе вооружения танков возможных противников, но твердо зная, что в будущей войне развернется жестокое соревнование между броней и снарядом, наше КБ разработало желательную систему пушечного вооружения среднего и тяжелого танка, где предусматривалось в перспективе постоянное повышение калибра и мощности орудий. Желая проверить правильность своих выводов, мы послали составленную нами таблицу перспективного вооружения средних и тяжелых танков в Генштаб РККА.
Теперь мы оказались подготовленными к тому, чтобы оценить тактико-технические требования ГАУ на новую 76-миллиметровую танковую пушку. Предполагалось, что ее снаряд весом 6,5 килограмма должен с километрового расстояния пробивать броню толщиной 45 миллиметров (при угле встречи снаряда с броней в 30 градусов). Между тем толщина брони у некоторых танков (например, французских) уже к началу тридцатых годов достигала 55 миллиметров, а с тех пор наверняка повысилась. Мощность и калибр орудий хоть не так быстро, но тоже повышались. На тех же французских танках стояли пушки калибром 75 и даже 155 миллиметров.
Эти и ряд других сопоставлений давали нам повод заключить, что заказанная нам 76-миллиметровая танковая пушка уже ко времени заказа была неперспективной.
Желая получить компетентное суждение по выработанной КБ перспективной системе вооружения танков, я побывал в Автобронетанковом управлении Красной Армии, которое тогда возглавлял комкор Д.Г.Павлов. Но прежде чем идти к начальнику АБТУ, я поговорил с его заместителем и с некоторыми работниками аппарата.
Уже тут выявилось несовпадение наших взглядов на танковое вооружение. Сотрудники аппарата АБТУ восхищались танком БТ-7, особенно его высокими ходовыми качествами. По шоссейной дороге, с восторгом говорили они, на танке БТ-7 можно обгонять даже легковые машины. Мои попытки объяснить, что танк должен обладать еще и огневой мощью, отбрасывались собеседниками как нечто второстепенное, не заслуживающее внимания. О необходимости создавать специальные танковые пушки заместитель начальника АБТУ высказался в том смысле, что если пехота еще не приняла для себя эту пушку, то она и для танка не нужна.
Того же взгляда придерживался, как выяснилось, и начальник АБТУ комкор Павлов, к которому я зашел, не найдя поддержки у его подчиненных. Встретил он меня любезно. Я изложил ему наши выводы, вытекающие из анализа танкостроения и пушечного вооружения, познакомил с таблицей перспективного вооружения средних и тяжелых танков, обратил особое внимание на то, что, по нашим заключениям, каждый тип танка необходимо вооружить пушками соответствующего калибра: калибр и мощность пушки тяжелого танка должны быть выше, чем калибр и мощность пушки среднего танка; орудия среднего танка должны быть классом выше по мощности и калибру, чем орудия легкого танка.
Павлов внимательно выслушал меня, познакомился с таблицей, а затем сказал, что калибр и мощность пушки влияют на габариты и вес танка, а следовательно, на уменьшение его скорости.
— Если требуется увеличить скорость, — заметил я, — нужно ставить на танк другой, более мощный двигатель.
— Такой двигатель не всегда есть, — возразил Павлов. — Кроме того, продолжал он, — у мощной пушки длинный ствол. А длинный ствол для танковой пушки опасен, так как при движении танка через ров или кювет ствол может зачерпнуть землю. При выстреле это может вызвать разрыв ствола.
Несколько раз Павлов подчеркнул, что главное в танке — скорость, а не огонь пушек. Главным достоинством машины считалось то, что она могла, быстро перемещаясь и используя складки местности, вырваться на вражеские позиции, не подвергая себя большой опасности.
Сидящий передо мной начальник АБТУ не допускал и мысли, что на поле боя кто-то почему-то сможет помешать ему влететь со своими конями-танками на позиции врага и там все проутюжить гусеницами. В процессе беседы я несколько раз пытался напомнить ему, что и противник имеет артиллерию и танки. К тому же танки противника находятся в более выгодных условиях, чем наступающие танковые эскадроны комкора Павлова, — они в любую минуту готовы к открытию огня и маневру. Ошибочно думать, что противник в нужный момент не использует артиллерию и танки против наступающих. Таким образом, наступающим танкам придется не только «утюжить гусеницами» убегающего противника, но и преодолевать огонь артиллерии и отражать контратаки танков противника. А здесь мало гусениц и быстроходности, нужны мощные пушки.
Долго продолжался наш разговор. Комкор Павлов твердо отстаивал свою теорию использования танков в бою. Мои доводы были для него неубедительны, а на мое утверждение, что наши танки со слабым пушечным вооружением бесперспективны, он и вовсе не отреагировал. На прощание он посоветовал еще раз подумать и оценить возможности и задачи танков.