3

3

Надо ли говорить, что мой доклад не обрадовал Павлуновского и Артамонова.

— Можно ли доработать пушку? — спросил Иван Петрович.

— Да, можно. Решение всех вопросов, кроме полуавтоматики, уже намечено и разрабатывается в КБ.

— А как быть с полуавтоматикой?

— Обдумываем. Наметки некоторые есть.

После тщательного обсуждения начальник ГВМУ сказал:

— Посмотрим, как отреагируют военные. А вы пока занимайтесь доработкой. И быстрее!..

Невесело мне было возвращаться на завод. Не мог я простить себе, что допустил такую ошибку, приняв решение соединить сваркой листовой короб и верхний лист лобовой коробки, а также применить сварку на верхнем станке. Но очень уж заманчива была сварка экономичностью изготовления лобовой коробки!

Чем больше я думал о случившемся, тем меньше нравились мне некоторые мои решения при создании и испытании опытного образца пушки Ф-22. Теперь многое сделал бы по-иному.

Самым страшным было разрушение лобовой коробки и верхнего станка. Но здесь выход ясен: надо изменить способ соединения деталей, отказаться от сварки. Раз литая коробка для завода непосильна, значит, надо применить болты и заклепки.

Несложно решался вопрос и о рессорах: нужно заказать пластины на заводе «Рессора», который специализировался на них. Дать ему заказ не только для опытного образца, но и для валового производства. Если, конечно, дойдет до валового производства после всего, что случилось.

Обод колеса у нашей пушки металлический, он деформируется. Сделать его толще, увеличить вес пушки — крайне нежелательно, даже недопустимо. Значит, обод надо обрезинить.

Это облегчит работу рессоры. Да, этот вариант наиболее целесообразный.

Я мысленно перебрал один за другим все недостатки пушки, обнаруженные при испытаниях. Пути к их исправлению открывались быстро, потому что я много передумал о них во время испытаний. Так дошел и до полуавтомата. Сомнения по поводу его надежности закрадывались у меня еще во время проектирования. Теперь мои опасения подтвердились.

А что, если использовать полуавтоматику (метод обработки детали по копиру), широко применяемую в станкостроении? Она там работает совершенно безотказно. Почему бы и нам не попробовать применить эту простую и надежную схему? На завод я шел хоть и не со щитом, но многому наученный.

Доложил директору о ходе испытаний, ничего не утаив. На вопрос, что будем делать, ответил:

— Нужно срочно дорабатывать, хотя не знаю, каким будет решение Наркомата обороны.

— На доработку и изготовление нового образца нужны средства, — заметил Радкевич, — а откуда мы их возьмем?

Я рассказал, что на обратном пути был у Ивана Петровича. Его мнение дорабатывать, независимо от того, что решения военных еще нет.

Решили форсировать доработку и изготовление нового опытного образца.

Моральное состояние коллектива КБ было подавленное. Это я понял сразу, как только мы собрались вместе — и конструкторы, и чертежники, и копировщики. Первый вопрос, который мне задали: «Нужно ли заниматься доработкой, стоит ли терять время, не лучше ли заняться чем-нибудь другим?»

Но в ходе разговора, который принимал все более острый и деловой характер, настроение людей менялось, на смену растерянности пришла целеустремленность. Каждое мое предложение по доработке подвергалось серьезному разбору и критике.

Приятно было видеть такую принципиальность и сплоченность коллектива. Из высказываний конструкторов и производственников, которых мы тоже пригласили, стало ясно, что можно быстро доработать все агрегаты, кроме полуавтоматического затвора. Полуавтомат беспокоил нас всех.

В первые дни после этого я никуда из КБ не выходил: столько навалилось работы. Никаких документов на завод из Артиллерийского управления еще не поступило. Поэтому конструкторы руководствовались моими письмами с полигона. В них говорилось не только о том, что ломалось, но и о том, какие детали работали недостаточно надежно. К каждому письму я старался по возможности прикладывать схему устранения обнаруженных дефектов.

Все же отсутствие хоть какого-либо отзвука из Артиллерийского управления вызывало настороженность и неуверенность. Я расспрашивал Елисеева и Бурова: может быть, у них есть сведения? Они отвечали, что в Артиллерийском управлении о нашей пушке даже разговора нет. Оба военных инженера интересовались нашей работой по улучшению конструкции Ф-22 и относились к ней одобрительно. А работа шла ходко. Опытный цех получал все больше и больше чертежей улучшенных механизмов и агрегатов.

Однажды к концу рабочего дня мне позвонил директор: нас обоих вызывает завтра нарком по поводу пушки Ф-22. Он уже послал за железнодорожными билетами. Сегодня скорым выезжаем в Москву. На вокзал поедем вместе.

Не успел я положить телефонную трубку, как воображение мое сразу же заработало. Возникали самые разнообразные предположения. Это вместо того, чтобы по-деловому начать готовиться к завтрашнему дню! Но скоро взял себя в руки.

Попытался предугадать вопросы, которые может Серго Орджоникидзе задать. Все, что продумал, что считал необходимым доложить, выстроил в определенном порядке, записал и положил в карман на всякий случай. Поздно ночью мы с Радкевичем прибыли на вокзал, а рано утром были уже в Москве.

В Наркомтяжпроме, в приемной Орджоникидзе, когда мы в нее вошли, сидели директора и начальники КБ нескольких артиллерийских заводов. Был и Маханов с «Красного путиловца». Ждать почти не пришлось. Вскоре всех пригласили в кабинет. Должен сказать, что меня удивило столь представительное совещание.

В кабинете уже находились Павлуновский, Артамонов, Чебышев и другие руководители наркомата. Я волновался, потому что не знал, как будет стоять вопрос о пушке, но Орджоникидзе сразу внес ясность. Он сообщил, что на имя Сталина поступило письмо Тухачевского, в котором Михаил Николаевич описывает результаты испытания пушки Ф-22 и предлагает прекратить дальнейшую работу над ней, так как она, по его мнению, доработана быть не может. Закончив чтение письма, Григорий Константинович прочитал сделанную на нем резолюцию Сталина. Резолюция была приблизительно такая: «Волжане сделали хорошую пушку, но этому молодому коллективу, видимо, трудно ее доработать, надо им помочь». Затем товарищ Серго обратился ко мне;

— Товарищ Грабин, вы принимаете помощь?

Пока я поднимался с места, мною владели чувства самые противоречивые. Я ответил:

— Да, согласен принять помощь и буду благодарен за нее.

— Хорошо, что вы охотно принимаете помощь, — резюмировал Григорий Константинович, — это не умаляет ваших заслуг. Кто бы и сколько бы ни оказывал вам теперь помощи, пушка остается вашей. Мы вам поможем ее доработать.

Он спросил у директора артиллерийского завода Мирзаханова:

— Вы поможете Грабину?

— Да, поможем, — ответил Мирзаханов.

Затем нарком обратился с таким же вопросом к начальнику КБ Сидоренко. Тот тоже ответил согласием. Работники Горьковского автозавода пообещали спроектировать и изготовить колеса.

Словом, все соглашались помочь. Последним, к кому обратился Орджоникидзе, был Маханов.

Тот сказал:

— Я согласен помочь Грабину тем, что предлагаю вместо его пушки свою.

— Ваша нам не нужна, — твердо сказал нарком. — А если хотите помочь Грабину в доработке, то, пожалуйста, примите участие.

Орджоникидзе установил срок присылки к нам конструкторов других КБ и срок начала совместной работы. Предложили нашему заводу разумно использовать помощь, составить график работ и выслать его в ГВМУ на утверждение.

— Духом не падайте, — сказал Григорий Константинович, прощаясь со мной, держитесь крепче и увереннее, помните, что почти все новое требует много труда, энергии, воли, выносливости и настойчивости, прежде чем оно утвердится в жизни. Замысел, вложенный в вашу пушку, хороший, передовой, но имеются недоработки. Мы вам поможем стать на ноги, и ваше КБ будет хорошей конструкторской организацией. Если потребуется моя помощь, пожалуйста, не стесняйтесь, звоните или находите ко мне. Дерзайте смелее!

Иван Петрович Павлуновский попросил Радкевича и меня, сразу наметить план действий по реализации указаний Орджоникидзе.

В кабинете Павлуновского уже были Артамонов, Чебышев, Надашков и другие руководящие работники. Иван Петрович сказал, что Орджоникидзе рекомендовал ему обратить особое внимание на наше КБ, просил всячески помогать — товарищ Серго убежден в том, что оно станет одним из лучших. Нарком особо ценит то, что наше КБ создает пушки по своей, отечественной схеме, из отечественных материалов, на отечественном оборудовании. Хвалит и за то, что пушки красивые.

Мы с Радкевичем понимали, что Павлуновский пересказывает нам это, чтобы поддержать нас. Такой поддержки не требовалось, настроение у нас было бодрое, но по-человечески было приятно.

У Павлуновского уже была готова «разверстка»: сколько конструкторов должен выделить тот или иной завод и сроки их приезда к нам. Он обязал Радкевича докладывать ему об их прибытии. Тут же Горьковскому автозаводу была поручена конструктивная разработка и изготовление колес, другому заводу полуавтоматика затвора. Координацию всех работ Иван Петрович возложил на Артамонова. Чебышеву приказал выехать на наш завод для оперативной помощи и связи. Был точно определен срок, к которому мы должны представить график работ. Во всем этом чувствовалась школа Орджоникидзе, учившего работавших с ним людей точности и исполнительности.

Возвращались мы с Радкевичем домой в приподнятом настроении. О многом переговорили в вагоне. Радовались, что так заботливо и внимательно подошли и Сталин, и Орджоникидзе, и Павлуновский к нашему коллективу. Теперь наш коллектив горы свернет!

— А знаете, — сказал, между прочим, Леонард Антонович, — я думал, вы откажетесь от помощи. Не в вашем это характере — принимать помощь. К тому же вы все уже наметили, все решили и делаете.

— Да, я привык и люблю сам решать все вопросы, сам делать. На помощь извне не рассчитывал и не надеялся, но это совершенно иная помощь. Для нас было бы достаточно резолюции и ободряющих слов Серго. Это главное и решающее. Ну, а если руководители при этом считают нужным усилить на время наше КБ конструкторами с других заводов, неужели я мог бы позволить себе становиться в позу?..

Решение доработать пушку Ф-22 и оказать заводу помощь в доработке окрылило, как и представляли мы с Радкевичем, весь коллектив — и конструкторов, и производственников. Это было признанием нашего КБ как творческой организации: ему верят, помогают и растят его. Это оказалось сильнодействующим воспитательным средством. Я еще никогда не видел ни в КБ, ни на всем заводе такого подъема. Результаты были видны по тому обилию чертежей, которые направлялись в опытный цех. В цехах не отставали от конструкторов.

Тем временем к нам начали прибывать конструкторы с других заводов. Мне приглянулся скромный, малоразговорчивый пожилой конструктор Алексей Васильевич Черенков, и я решил поручить ему конструктивно-технологическое формирование полуавтомата затвора. На всякий случай, для подстраховки, если окажется, что я ошибся в оценке способностей Черенкова, решил продублировать его, привлек еще Петра Федоровича Муравьева, который не раз выручал нас. Так они двое, независимо один от другого, приступили к проектированию полуавтомата.

Вскоре начало вырисовываться конструктивно-техническое решение. Черенков быстро и хорошо сделал проект на ватмане. Он оказался работником высокого класса.

Прибыл Михаил Михайлович Розенберг. Я знал его еще с 1920 года, он был командиром полубатареи в артиллерийской школе, где я тогда учился. Культурный, образованный артиллерист, он уже тогда разработал планшет для стрельбы по цели и корректировки огня на основе данных, поступавших от наблюдателей.

Розенбергу, с его согласия, поручили конструктивно-технологическую разработку колеса. Владимир Николаевич Сидоренко взялся доработать полуинерционный полуавтомат. Прибыл и представитель Кировского завода Н.П.Васильев, толковый инженер. Мы знали друг друга с 1923 года, вместе служили в артиллерийской части командирами, затем учились в академии и работали конструкторами на том же «Красном путиловце». Ознакомившись со сборочными чертежами механизмов и агрегатов, он, к моему удивлению, заявил, что пушку доработать невозможно. Я поблагодарил его за затраченное им время и сказал, что он может возвращаться на свой завод.

Этот неприятный эпизод был единственным. Все прибывшие к нам конструкторы работали хорошо, с желанием по-настоящему нам помочь. Многие из них имели хорошую теоретическую подготовку и практический опыт. Велик был соблазн оставить работать их у себя. Но, конечно, это было бы нечестно по отношению к тем КБ, которые отнеслись к нам так дружески.

Однажды, в самый разгар работы, директор сказал мне, что завтра на заседании правительства будет рассматриваться вопрос о пушке Ф-22. Нас вызывают в ГВМУ. Передо мной встал вопрос: какой материал готовить? К сожалению, завод так и не получил отчета полигона об испытаниях. Неизвестно, что и в какой форме там было записано. Пришлось просмотреть все письма, которые я посылал в КБ с полигона, свои записи, вспомнить все этапы прохождения испытаний. Пригласил к себе конструкторов и руководителей опытного цеха. Вместе проверили, что уже сделано по доработке и изготовлению новых деталей и агрегатов для опытного образца, определили ориентировочный срок окончания работ, время, необходимое для заводских испытаний, и на основании всего этого я составил конспект моего выступления.

В ГВМУ нас с Леонардом Антоновичем принял Павлуновский и попросил доложить о ходе работ. Поинтересовался, как нам помогают другие КБ. Разумеется, ничего, кроме хорошего, я сказать не мог. Спросил Павлуновского, как будет поставлен вопрос о пушке на заседании правительства, но он ответил, что ему пока ничего не известно. «Вот и готовься», — подумал я.

В приемной, в Кремле, когда мы туда прибыли, уже было множество и военных и штатских.

Я не думал, что все они приглашены по нашему вопросу. Состояние дел, как мне казалось, не требовало для обсуждения столько людей. Но когда в зал заседаний пригласили тех, кто вызван по поводу пушки Ф-22, все находившиеся в приемной устремились к двери. Мне стало даже не по себе. Военные все с ромбами, а штатских — тоже, по-видимому, товарищей ответственных — и не сосчитать. Если бы пушка выдержала испытания, тогда бы не страшно, а тут…

В зале заседаний были Сталин (он стоял у стола), за столом — Молотов (он председательствовал), Ворошилов, Орджоникидзе, Межлаук и еще несколько человек. Вошедшие расселись, а Сталин, по своему обыкновению, принялся ходить по залу.

С докладом выступил знакомый мне инженер Артиллерийского управления. Он начал читать подготовленный текст о результатах испытаний. В основном это был перечень недостатков пушки: полуавтомат работает ненадежно, подъемный механизм при выстреле сдает, рессоры ломаются, и еще, и еще, и еще…

Доклад вернул меня к недавним дням на военном полигоне, и я заново пережил все. Очень тяжело было мне слушать это, да еще в таком месте — в Кремле! Я забыл все, что готовил к выступлению. Мертвая тишина стояла в зале, когда докладчик читал о том, что случилось при последнем выстреле. Наверно, мне было бы легче, если б не эта мертвая тишина. Снова, точно наяву, на моих глазах взметнулась, повернулась и грохнулась на бетонную площадку вращающаяся часть пушки.

Наконец докладчик огласил приговор: «Пушка Ф-22 испытания не выдержала» и умолк.

Недолго пришлось мне предаваться своим переживаниям.

— А теперь послушаем Грабина, что он нам скажет, — предложил Сталин.

Я был готов защищать творение нашего коллектива. Я видел лица моих товарищей — все наше КБ… Но с чего начать?

— Ну-ну, давайте, товарищ Грабин, скажите, как вы оцениваете положение и что думаете делать, — подбодрил меня Сталин.

Я начал с того, что все перечисленные докладчиком недостатки действительно существуют. Недостатков много, но главных три. Постарался как можно убедительнее рассказать уже известное читателю о полуавтоматическом затворе, который мы решили заменить новой, чрезвычайно простой конструкцией — уже запустили ее в производство; объяснил причины разрушения лобовой коробки и верхнего станка; упомянул о рессорах, которые наш завод делал впервые, совершенно не имея опыта. Мы предполагаем проконсультироваться в автомобильной промышленности, имеющей в этом деле огромный опыт, и дать заказ для опытного образца заводу «Рессора».

Затем выступил инспектор артиллерии Роговский. Он сказал, что пушка с предусмотренным нами дульным тормозом не нужна и что нашу новую гильзу армия не примет: надо использовать патрон от 76-миллиметровой пушки образца 1902/30 годов, так как «у нас большие запасы этих патронов».

— Вы не могли бы убрать дульный тормоз и заменить новую гильзу на старую? — спросил меня Сталин.

— Можем, но мне хочется обосновать необходимость применения дульного тормоза и новой гильзы и показать, что повлечет за собой отказ от того и от другого.

И я начал объяснять, что дульный тормоз поглощает около 30 процентов энергии отдачи. Он позволяет создать более легкую пушку из дешевой стали. Если мы снимем дульный тормоз, пушка станет тяжелее, потребуется удлинить ствол и, возможно, придется применить высоколегированную сталь. Коли нужно будет усилить мощность пушки и ее бронепробиваемость, новая гильза позволит нам увеличить пороховой заряд. А при старой гильзе 76-миллиметровой пушки образца 1902/30 годов это практически исключено.

Инспектор артиллерии Роговский, однако, настойчиво требовал снять дульный тормоз и заменить камору, рассчитанную на новую гильзу, старой каморой. Его активно поддерживали другие военные. Победило большинство.

Я настоятельно просил уменьшить угол возвышения ствола с 75 до 45 градусов, что облегчило бы пушку и упростило ее, но военные требовали сохранить тот же угол возвышения. Победило опять большинство. Прошло совсем немного лет, и в ходе Великой Отечественной войны выяснилось, что большинство не всегда бывает право.

Решение снять дульный тормоз и отказаться от новой гильзы практически означало, что мы должны не дорабатывать, не улучшать первый опытный образец, который испытывался на полигоне, а заново перепроектировать почти всю пушку. Пришлось изъять из цехов все спущенные нами чертежи видоизмененных механизмов, кроме чертежей на полуавтомат затвора — намечаемые переделки на него не влияли. Работа усложнялась и удлинялась, а срок подачи опытного образца не изменился.

Когда определился вес системы — по чертежам теперь приблизительно 1650 килограммов, то есть на 200 килограммов больше первого опытного образца, — и была разработана рессора, которая тоже изменилась по сравнению с первым опытным образцом, я поехал в НКТП для консультации, а затем на завод «Рессора». Встреча с главным конструктором была приятной. Человек приветливый, деловой, он, не откладывая на завтра, сразу же ознакомился с нашим проектом и расчетами. Выяснилось: все это заводу посильно. Подписали договор. В условленный срок завод подал нам рессоры, которые на испытаниях показали гораздо большую живучесть, чем наши.