Глава 10 . Украина: от Ковеля до Новограда
Глава 10. Украина: от Ковеля до Новограда
Мы были наслышаны о Ковеле еще перед тем, как увидели его. Артиллерийские части вермахта окружили город и стали обстреливать его из 8,8-см орудий. Издали город походил на призрачный Парфенон. Поднимавшиеся над Ковелем столбы дыма повисали в небе гигантским балдахином. Грузовики остановились у позиций артиллеристов, вплотную подъехав к одному из расчетов 8,8-см орудий. Фельдфебель, старший расчета, восседал на удобном стуле, наверняка прихваченном в каком-нибудь из близлежащих домов. Сняв мундир и — заложив руки за голову, он с безмятежным видом сидел в каске, сапогах и штанах, будто созерцая спектакль. А расчет тем временем продолжал вести огонь.
Оберштурмфюрер Кюндер взад и вперед нетерпеливо прохаживался вдоль выстроившейся в ряд штурмовой группы В, словно лев в клетке.
— Противогазы, штыки, оружие, гранаты, ножи, боеприпасы и ранцы! Все оставить здесь! По двое! Если твоего товарища подстрелят, продолжать движение! Артогонь по центру города! Выбить этих вонючих русских псов из города!
Остановившись прямо напротив меня, Кюндер окинул взором висевший у меня на спине «Петрике».
— Ваша группа остается целиком, радист!
Дернув за ремень рации, оберштурмфюрер вытащил меня из строя. Я перевел взгляд на Детвайлера, Брустмана, Лёфлада, Крендла и Лихтеля. Мне было как-то спокойнее от их присутствия здесь.
— Свяжетесь со мной, как только штурмовая группа войдет в Ковель.
— На какой частоте, оберштурмфюрер?
Кюндер окинул меня таким взглядом, словно я права не имел и рта раскрыть без его повеления. Я понять не мог, отчего какой-то оберштурмфюрер столь болезненно реагирует на самые обычные вещи. В свое время я герру генералу задавал и не такие вопросы.
Кюндер отделил нас от штурмовой группы, велев перейти на правый фланг. 5-й полк СС выстраивал танки и полугусеничные вездеходы. Все это очень походило на работу хорошо отлаженного механизма, где каждая деталь на своем месте. Мне уже приходилось наблюдать подобный подход и во 2-й танковой дивизии СС, и в 7-й танковой, но под Ковелем все было просчитано буквально до мелочей.
— Да, так, значит, оно выглядит, — задумчиво произнес Крендл.
Все мы понимали, что именно подразумевалось под этим «оно». Наступление. Наступление по всему фронту, нанесение согласованного удара по мощным и слаженным группировкам обороны противника. Нам раньше приходилось слышать байки про дикарей-русских, про то, что они не позволят просто так перешагнуть их линию обороны, как бельгийцы или французы. Нам пришлось понюхать пороху в Западной Европе, но здесь складывалось впечатление, что мы вообще необстрелянные. Здесь, под Ковелем, все было по-другому. Мы стояли у логова «Большого Медведя», и никто из нас не верил, что сей медведь, проснувшись, вежливо уступит нам дорогу к своему логову.
Раздался свисток, и штурмовая группа В, исторгнув из глоток воинственный клич, ринулась в пригороды Ковеля. Мы неслись по полям, мимо домов. Они нас не интересовали, главное — вперед, и жители с изумлением глазели на нас через окна.
Весь Ковель был окружен линией мешков с песком, русские яростно отбивались. Я видел их мелькавшие над мешками зеленые каски, когда они предложили нам попробовать, каков он на вкус, этот русский свинец. Остальные штурмовые группы следовали за нами, поэтому остановиться или изменить направление не было никакой возможности. Попытайся я, на меня тут же налетел кто-нибудь из бежавших позади, и меня затоптало бы стадо несущихся вперед бычков. Я стрелял из своего МР-40 по позициям русских, мои пули и пули других дырявили мешки. Подбежав ближе, я убедился, что русские солдаты ничуть не ниже нас ростом. Когда же все это кончится, мелькнула мысль. Ее тут же сменила другая: когда же и меня пристрелят. Вокруг падали наши бойцы, повсюду лилась кровь, а я все бежал и бежал. Интересно, как же все-таки это будет выглядеть, когда и до меня очередь дойдет? Выдергивая на ходу опустевшую обойму из МР-40, я услышал, как русские скомандовали оставить позиции. И мы стали нырять в их траншеи, чтобы спастись от свистевших вокруг пуль. Быстро оглядевшись, я увидел, как пятеро наших пошатнулись, но все же устояли на ногах. От окраины города нас отделял какой-нибудь десяток метров, я тут же уселся на землю и передал по «Петриксу», что мы на позициях русских. Поступил приказ прорываться дальше в город. Вермахт наступал с юга, а «Лейбштандарту СС «Адольф Гитлер» была поставлена задача рассечь надвое плацдарм восточнее Ковеля. Это давало нам возможность заманить русских в ловушку, окружить их и уничтожить.
Неприятель сражался за каждый дом, но чувствовалось, что русские не торопятся контратаковать. Напротив, они сотнями сдавались к нам в плен, и вскоре танки СС и вермахта контролировали уже все важные перекрестки иглицы города. «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» уничтожил силы противника, оказавшиеся в кольце окружения восточнее Ковеля. Спустя 6 часов далеко не ожесточенных боев город был в наших руках.
Подполковник вермахта, заметив «Петрике» у меня на спине, велел мне объехать Ковель на мотоцикле и доложить о наличии и местонахождении наших раненых, чтобы санитарная рота без промедления могла оказать им помощь. С Крендлом за рулем мы отправились в путь, остальные бойцы нашего взвода остались в разрушенном снарядами магазине. Исколесив почти весь город, мы потом доложили санитарам, где находятся тяжелораненые, нуждавшиеся в срочной медицинской помощи. Когда мы говорили с врачом, Крендл тронул меня за плечо. Повернувшись к нему, я увидел нескольких офицеров СС, жестами подзывавших нас. Крендл подвез нас к ним, мы отдали честь двум унтерштурмфюрерам. У обоих на рукавах были нашивки 4-го полка полиции СС. Оба офицера не знали, что делать с двумя русскими военнопленными, сидевшими в «Опель Блице», оба никак не могли договориться насчет формы исполнения отданного им приказа. Один из них утверждал, мол, этот приказ распространяется исключи, тельно на политруков Красной армии, другой был с этим категорически не согласен. Мы с Крендлом стояли как дураки, так и не поняв, для чего понадобились здесь.
Один из унтерштурмфюреров распорядился, чтобы я настроил «Петрике» на другую частоту, потом стал вызывать своего командира. Второй офицер тем временем приказал двоим солдатам 2-го полка СС доставить пленных к ним. Один из русских походил на офицера, форма на них была разной. И тут меня осенило — это же политрук. Унтерштурмфюрер, вернув мне рацию, обратился к своему товарищу.
— Нет, это касается только политруков, — доложил он.
И буквально в ту же секунду выхватил пистолет и выпустил несколько пуль подряд прямо в голову советскому политруку. Мы с Крендлом даже не успели увернуться от брызг крови и мозга. Второй офицер, разразившись бранью, набросился на офицеров полиции СС. Заехав ему рукояткой пистолета в лоб, унтерштурмфюрер приказал ему возвращаться в грузовик. Потом, повернувшись ко мне, сказал:
— Это все. Можете убираться отсюда.
И оба представителя полиции СС зашагали прочь. Крендл был так потрясен увиденным, что даже не мог завести мотоцикл. Вцепившись в регулятор газа, он механически нажимал на стартер. Стиснув зубы, он шумно дышал. Тут я понял, что до сих пор стою, вцепившись ногтями правой руки в запястье левой. На скулах Крендла дрогнули желваки, и в следующее мгновение уже успевший повидать кое-что на своем веку солдат разрыдался как ребенок. Я положил руку ему на плечо, но он раздраженно сбросил ее.
Не знаю почему, то ли реакция моего товарища оказалась столь заразительной, то ли просто у меня сдали нервы, но и у меня полились слезы из глаз. И не было в тот момент силы — ни божественной, ни человеческой, — способной унять их. Крендл, повернувшись ко мне, в отчаянии тряс головой, а потом спросил меня, почему они так поступили. Что я мог сказать? Пожав плечами, я отвернулся.
В нескольких метрах от бездыханного тела политрука я заметил упавшую у него с головы фуражку, причем на удивление опрятно выглядевшую. На тулье красовалась звезда с серпом и молотом. Долго-долго я смотрел на нее, потом Крендл, наконец, все же завел мотоцикл — надо было подумать о раненых, которым требовалась помощь.
Вот так я впервые воочию убедился, как выполнялся пресловутый «приказ о комиссарах».
Прибыв в магазин, где я велел дожидаться остальным нашим бойцам, мы их не обнаружили. По улице двигались колонны солдат вермахта, а мы и понятия не имели, куда делась штурмовая группа В. Связавшись по рации с вышестоящим штабом СС, я узнал, что ее перебросили к плацдарму, располагавшемуся восточнее города.
Мы с Крендлом не знали, как поступить с мотоциклом. Вообще-то машину мы получили от офицера вермахта, но нам необходимо было как можно скорее добраться до плацдарма.
— Прибудем на место, там и отдадим, уж как-нибудь разберемся, — успокоил меня Крендл.
И мы помчались по улицам Ковеля. Выехав из города, мы вскоре были в расположении штурмовой группы В. Оберштурмфюрер Кюндер изругал нас в пух и прах за то, что мы подчинились офицеру вермахта, а не последовали вместе с группой на плацдарм. После этого нам позволили стать в строй. Лёфлад стал оправдываться, что они, мол, понятия не имели, куда мы запропастились вместе с рацией, потом им приказали следовать к плацдарму. Я не имел претензий к нашему взводу, напротив, клял себя во все тяжкие за то, что сдуру решил действовать отдельно от них. Опрометчивое решение, если не сказать дурацкое.
А какое решение на войне не считается опрометчивым? Существовало ли вообще такое понятие? Разве может считаться опрометчивым то, что я связался с санитарной ротой и помог им отыскать раненых бойцов? Неужели я действовал неправильно? А как, в таком случае, правильно? Этого я не знал, да и не надеялся когда-нибудь узнать.
Кюндер объявил, что части вермахта атакуют город Луцк и что нам вместе с танками из «Лейбштандарта СС «Адольф Гитлер» предстоит двигаться в южном направлении в качестве сил поддержки. Бойцов стали усаживать на кузов «Опель Блица», а Кюндер посоветовал им поспать в дороге. Спать, сидя в кузове мчавшегося «Опель Блица», было невозможно, но мы измотались так, что готовы были где угодно. Мы тоже стали залезать в кузов.
— Нет, нет, — остановил нас Кюндер. — Вас двоих это не касается! Вы отправитесь на мотоцикле, — с нескрываемым злорадством объявил он.
Когда мы встроились между несколькими грузовиками, Крендл посоветовал мне прикорнуть. Я отказался. Он бодрствует, а я буду дрыхнуть? Ну, нет! Поздним вечером со стороны головы колонны послышались крики — что-то передавали по команде. Оказалось, у одного из грузовиков лопнула шина, вот и стали искать запаску. Нам, поскольку мы передвигались на мотоцикле, приказали следовать в голову колонны и найти роту снабжения.
Пострадавший «Опель Блиц» свернул на обочину и остановился, солдат стали пересаживать на другие грузовики. Стоявший тут же шофер в звании шарфюрера[17] и ехавший с ним в кабине унтерштурмфюрер остались в кабине. Офицер жестом велел Крендлу остановиться за грузовиком — не мешать проезду колонны. Унтерштурмфюрер, с улыбкой показав на кузов, произнес:
— К чертям вашего Кюндера, давайте залезайте. Хоть отоспитесь немного. Мы потом догоним колонну в Луцке.
Видимо, он по нашим лицам все понял. Не хотелось нам бесить Кюндера.
— Ладно, ладно, — махнул рукой офицер. — Отдыхать. Кюндер не прознает. А если прознает, я все возьму на себя. Мол, я приказал, и конец.
Мы с Крендлом не сдвинулись с места.
— Прошу вас, — чуть ли не умоляющим тоном произнес унтерштурмфюрер. — Поспите.
Перспектива выспаться пересилила возможные последствия, и мы с Крендлом быстренько забрались в кузов и легли на пол — чтобы видно не было. Под лязг танковых гусениц и гул двигателей мы провалились в сон.
Когда из Ковеля прибыли солдаты роты снабжения, уже стемнело. Прохудившуюся покрышку быстро сменили. Тут «Петрике» завизжал голосом оберштурмфюрера Кюндера. Он требовал срочно доложить о нашем местонахождении. Второй унтерштурмфюрер сдержал слово и успокоил Кюндера: мол, в мотоцикле кончился бензин, поэтому он вместе со своим шофером сочли необходимым обеспечить нас горючим. Похоже, Кюндера такое объяснение вполне удовлетворило. В Луцк мы прибыли незадолго до полуночи.
Вермахт подверг город яростному обстрелу, вынуждая его защитников к сдаче. Штурмовая группа А уже наступала. Штурмовая группа В заняла позиции на гребне возвышенности. Мы с Крендлом быстро отыскали наших. Едва мы улеглись, как раздался свисток — было приказано перестроиться в боевые порядки.
Кюндер снова произнес речь. Противогазы, штыки, оружие, гранаты, ножи, боеприпасы и все остальное. Закончив, он помедлил, остановившись перед нами с Крендлом. Бросив на меня взгляд искоса, процедил сквозь зубы:
— Рад снова видеть вас.
Снова раздались свистки, и мы, недоспавшие, бросились на штурм Луцка. У самого города было светло от пожарищ — горели дома. Из-за пламени мы едва заметили пулеметное гнездо, укрывшееся среди мешков с песком. Тут же очередь преградила нам путь. Детвайлер показал на свежую воронку, где мы и укрылись. Не успевшая огтыть земля источала едкую серную вонь. На фоне горевших домов виднелись головы нескольких русских — пулеметное гнездо. Мы не знали, где наши, — то ли сумели ворваться в город, то ли оставались еще на подходах к нему. Нас в воронке было всего шестеро. Лёфлад, посмотрев через прицел снайперской винтовки, покачал головой:
— Черт, и не прицелишься как следует.
— Почему? — не понял Детвайлер.
В воронке разгорелся очередной идиотский спор. Русские, оставив нас в покое, переключились на других наших. Брустман предположил, что, стоит нам открыть огонь по пулеметному гнезду, как русские тут же засекут нас в этой воронке.
— Да, но и гнездо необходимо подавить, — не соглашался Детвайлер.
Он, конечно, верно рассуждал, но нам почему-то хотелось от его слов уши заткнуть. Потому что, пока русские обстреливали кого-то еще, мы оставались в относительной безопасности. И в живых. Но, с другой стороны, мы знали, что гнездо в двух шагах от нас. И каждая минута дурацкой дискуссии оборачивалась гибелью все новых и новых наших товарищей.
— Я двинусь по центру. Кто пойдет справа и слева?
Лихтель вызвался наступать слева. Остальные колебались — атака была явно гибельным предприятием. Я даже сначала не понял, как сам произнес:
— Ладно, я буду заходить справа.
Разве кто-нибудь тянул меня за язык? И откуда во мне столько смелости взялось? И вот мы с Брустманом, Крендлом и Лёфладом стали выбираться из воронки. Детвайлер предупредил, чтобы остававшиеся не стреляли, — иначе возникала угроза попасть под перекрестный огонь, что не сулило нам ничего хорошего.
В последний момент Крендл предложил пойти вместо Лихтеля. Я был категорически против, но Лихтель был помощником радиста, и если кому-нибудь из нас суждено было погибнуть во время этой совершенно безумной затеи с атакой, должен был остаться хоть один умеющий обращаться с рацией, чтобы позвать наших на подмогу. Лихтель, подумав, согласился.
Детвайлер отдал приказ, и мы стали обходить с флангов пулеметное гнездо русских. До него было метров двадцать. Пулеметчик палил по полю, я, метнувшись вправо, бросил в него гранату. Укрывшись за грудой кирпичей, я услышал несколько взрывов. Пулемет продолжал строчить, и я бросил наугад вторую гранату. По-видимому, не только я швырялся гранатами, потому что уже в следующую секунду прогремели еще несколько взрывов, и пулемет захлебнулся. Я выжидал, вжавшись в землю за грудой кирпичей, но тут услышал голос Крендла:
— Чисто!
Подняв голову, я увидел силуэт Крендла, приближавшегося к уничтоженному пулеметному гнезду. Взяв на изготовку автомат, я тоже крикнул на всякий случай, чтобы Крендл сдуру не укокошил меня. Мы оба подошли к пулеметному гнезду и убедились, что лишь уцелел один русский солдат, да и тот не жилец, судя по огромной ране на груди.
— Где Детвайлер? — спросил я.
— Плохо дело! — ответил Крендл.
Мы стали его звать, но Детвайлер не откликался. С остатками взвода мы прошли по полю к нашей воронке. Детвайлера мы обнаружили в полутора десятках метров от пулеметного гнезда. Пулеметная очередь перерубила его чуть ли не надвое, прошив поясницу.
Те, кто оставался, прошли неохраняемым узким переулком и, овладев несколькими домами, вошли в Луцк. Времени скорбеть о гибели Детвайлера не оставалось. И призывать на помощь санитаров тоже не было смысла. Мы уже ничем не могли помочь ему. Поскольку я был старшим радистом выдвинутого вперед саперного взвода, остальные глядели на меня, ожидая дальнейших распоряжений. А что я? Я сам был растерян ничуть не меньше их, но выхода не было, надо было принимать решение, хоть командных навыков у меня практически не было. Я в командиры не набивался. Но поскольку я сам подбирал людей еще в Бобровниках, а Детвайлер погиб, товарищи мои негласно выдвинули в командиры меня.
Переулок выходил к перекрестку улиц, повсюду были одни сплошные руины — наша авиация и артиллерия поработали здесь на славу. Русские укрылись в развалинах справа от нас на другой стороне улицы и вели перестрелку с нашими, которые находились в развалинах по левую руку от нас. Укрытием русским служили полуразрушенные стены дома высотой метра в три, не больше. Сколько их там было, мы не знали, но из-за остатков стен отчетливо доносился перестук станкового пулемета и одиночные винтовочные выстрелы.
— Может, попробовать их гранатами, а? — спросил я.
— У меня их всего две штуки, — ответил Брустман. — И здесь я их расходовать не намерен.
— А у меня вообще ни одной, — сообщил Крендл.
— Зато у меня три, — доложил Лёфлад.
Лихтель молча постучал по двум гранатам у себя на поясе.
Мне в голову не приходило ни одного вразумительного варианта с возможностью отхода. Я намеревался забросать русских гранатами и тем самым дать засевшим в развалинах слева нашим понять, что мы свои. Разумеется, если гранаты не помогут, уцелевшие русские тут же изрешетят нас. Впрочем, вразумительные варианты на войне большая редкость. На войне приходится выполнять поставленную задачу, действуя по обстановке. Вот и все. Повезет, значит, повезет. Не повезет — ты.покойник. Я принял решение.
— Лёфлад. Лихтель. По моему сигналу бросаете гранаты.
Оба они приготовились, и я отдал приказ. Гранаты полетели в развалины дома, прогремели взрывы, и воцарилась тишина.
— 5-й СС! Выходим!
Перемахнув через перекресток, мы бросились на камни и поползли, пока чьи-то руки не ухватили нас за форму и не стали встаскивать наверх. Уже несколько секунд спустя пулеметный и ружейный огонь русских возобновился. Пришибли мы кого-нибудь из них гранатами или нет, не могу сказать. Неважно, в конце концов, главное, что мы получили несколько секунд передышки и сумели перебежать к своим, засевшим слева от нас.
— Мы — «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер»! — произнес кто-то. — Это, случаем, не ваши?
Боец кивнул на два неподвижных тела. В одном я узнал того самого унтерштурмфюрера, который позволил нам с Крендлом прикорнуть в кузове «Опель Блица». Рядом лежал военврач из 5-го СС. В каске у него зияла пробоина.
— Русские уже долго держат нас здесь.
Русские вели огонь через дыры в стене. Попытаться за-бросать их гранатами? Опасно. Кому-то обязательно придется подставить себя под пули — иначе не получится. На прежней позиции у нас еще было преимущество, правда, мы его так и не углядели. А здесь? Здесь мы оказались в мешке вместе с нашими товарищами из «Лейбштандарта СС «Адольф Гитлер».
— 2-й взвод! 2-й взвод! Где вы? — раздался в «Петриксе» голос Кюндера.
Вот уж с кем мне меньше всего хотелось общаться!
— Мы заперты вместе с бойцами «Лейбштандарта СС «Адольф Гитлер», оберштурмфюрер!
— Вот так незадача. Но ничего, 2-й взвод, поднимите задницы и взбирайтесь на крышу. Два из моих стрелковых взвода разделились, вот я и хочу, чтобы вы обеспечили между ними связь. Как доберетесь до них, доложите.
— Оберштурмфюрер, мы не можем выбраться отсюда, с этого перекрестка.
— А мне необходима связь на крыше. Так что вперед, роттенфюрер.
Бойцы из «Лейбштандарта СС «Адольф Гитлер» умоляюще глядели на нас.
— Как там у нас в тылу? — спросил их я.
Один из бойцов сказал, что не знает. Поскольку с тыла огня по нас не открывали, следовательно, путь к отходу существовал.
— По моему приказу, — бросил я.
Мой взвод приготовился, и каждый раз, когда русский пулемет хоть на пару секунд умолкал, кто-нибудь из солдат перебегал.
Потом дошла очередь и до меня. Мы втроем или, по-моему, даже вчетвером что было сил бросились бежать. Тут Брустман вскрикнул и хлопнул себя по заду, словно его ужалили, а потом хлопнулся навзничь. Лёфлад остановился помочь ему, но не смог из-за свистевших вокруг пуль. Пробежав почти квартал, мы укрылись в каком-то горящем здании.
— Брустман убит! — выкрикнул Крендл. — Убит! Убит! Убит!
Я тем временем обдумывал, как безопаснее убраться отсюда.
— Брустман убит! — продолжал истерически вопить Крендл.
Русские тем временем сосредоточили огонь по бойцам «Лейбштандарта СС «Адольф Гитлер», укрывшимся за грудой битого кирпича.
— Приготовьтесь бежать дальше, — скомандовал я. В воздухе запахло тихим неповиновением.
— Никуда я не побегу, — возразил Лихтель.
— Я тоже, — присоединился к нему Лёфлад.
— Брустмана убили! — как заведенный продолжал бормотать Крендл.
Вверху раздался страшный треск, и в следующую секунду горящая кровля обрушилась, едва не похоронив нас подсобой.
Как можно спокойнее я попытался убедить их:
— Здесь оставаться нельзя.
Мои товарищи поняли, что бунтовать бессмысленно, и согласились. Перебежав улицу, мы перешли на быструю ходьбу. Лихтель приглядел один из домов, хоть и разрушенный, но с уцелевшей крышей.
Проскочив через оставшийся от входной двери пролом, мы услышали крик. Кричали по-русски. Тут же что-то тяжелое грохнулось на доски — русский солдат, бросив оружие, поднял руки. Схватив русского за шиворот, Лёфлад потащил его вверх по лестнице. Увидев чердачный люк, мы забрались на чердак и открыли выходившую наподобие балкона дверцу. Установив «Петрике», я стал вызывать Кюндера — доложить о том, что мы прибыли на место. Кюндер назвал мне каналы, по которым я должен был связаться с двумя стрелковыми взводами. Я связался с одним из них. В ожидании ответа я видел, как Крендл сунул в рот плененному нами русскому сигарету.
Я обеспечивал обмен сообщениями между взводами, действовавшими в зернохранилище, каком-то складе и универмаге. Хотя группы оказались разделены, обе считали, что на упомянутых объектах хранятся боеприпасы и другие важные вещи, которые пригодились бы нам. Поскольку обе группы действовали раздельно, ни одна не желала сообщать координаты складов нашим артиллеристам из опасения быть уничтоженными заодно с боеприпасами. Как только выяснилось, что оба подразделения покинули объекты, меня попросили передать точные координаты последних батарее 8,8-см орудий.
С нашей террасы или балкона открывался вид на Луцк. Казалось, что в уличных боях целыми толпами участвуют чародеи. Во всяком случае, попытки русских сигнализировать ракетами весьма напоминали непонятные магические обряды. С разноцветными следами сигнальных ракет перекрещивались в воздухе и зеленовато-желтые строчки трассирующих пуль, и дымные хвосты 8,8-см снарядов, выпущенных нашими артиллеристами. Ползущие по улицам внизу танки и бронетранспортеры сверху казались заводными игрушками. Нам показалось, что мы целую вечность проторчали на этом балконе. Мы не имели морального права отсиживаться там, нам следовало помогать своим товарищам, но было нелегко оторвать взор от чарующего, необычного зрелища.
Крендл угостил пленного еще одной сигаретой, когда в «Петриксе» прозвучал голос Кюндера. Нас сей раз оберштурмфюрер сообщил хорошие вести.
— Всем рациям настроиться на канал 1. Артиллерии прекратить огонь, танкам и бронетранспортерам остановиться, пехотинцам выдвинуться вперед и санитарным подразделениям обеспечить доставку раненых.
Битва за Луцк, продолжавшаяся три или четыре часа, завершилась. Русские войска оставили город.
Я передал сообщение, артиллерия прекратила обстрел. Танки и бронетранспортеры, выехав к важнейшим перекресткам, перекрыли их. Пехотинцы заняли тактические позиции, после чего в город вошла санитарная рота.
Наш пленный, по-видимому, понял, что все кончено. И очень нервничал по этому поводу. Мы посмотрели друг на друга, словно спрашивая: как быть с ним? И Лихтель вслух выразил то, что мы думали все, но втихомолку:
— Оставим его здесь.
Мы, четверо, собрали оружие и снаряжение, Крендл дал русскому пачку сигарет и коробку спичек. Оставив его сидеть на чердаке, мы ушли. Что с ним потом стало, выбрался ли он из занятого нами города или же вновь угодил к нам в плен, мы так и не узнали. Нам, во всяком случае, ничего от него не было нужно. Мы уже вдоволь насмотрелись на то, что вытворяет наша полиция СС с русскими пленными, так что особого желания, чтобы и его постигла подобная участь, ни у кого из нас не было.
В Ровно и Новограде все выглядело почти так же. Пресловутая Красная армия, дикая и необузданная, которой нас пугали, рассыпалась в ничто при одном нашем появлении. Бои, конечно, были, но они не носили ожесточенного характера. Были и потери, но красноармейцам так и не удавалось остановить натиск наших родных СС. И за три первых месяца войны мы успели уверовать в себя как в неодолимую силу, для которой нет и не может быть преград. К сентябрю 1941 года мы уже вышли к Днепру южнее Киева.
На дороге Житомир — Белая Церковь мы в полной мере испытали испепеляющую жару украинского лета. Дорожная пыль забивала двигатели техники — все, что двигалось — от штабных легковушек до тяжелых танков — замирало на рокадном шоссе. Солдат выгружали, заставляя топать на своих двоих, снаряжение перекидывали на остававшийся на ходу транспорт. Когда исчерпались и его единицы, то снаряжение распределяли между нами, заставляя тащить его на себе. Вот и приходилось таскать минометные мины, гранаты, лопаты, свернутые одеяла, обмундирование, по нескольку штук касок, автоматов и карабинов и даже пятикилограммовые противопехотные мины с корпусами из сверхпрочного стекла. И вдобавок свое собственное снаряжение. Спасения от солнца не было, машин жутко не хватало, нам оставалось думать да гадать, когда же поступит очередная партия всего самого необходимого. А пока оставалось довольствоваться весьма скромным пайком — иными словами, сидеть, вернее, шагать на хлебе и воде.
Есть и пить полагалось только в отведенное для этого время. Того, кто пожелал отхлебнуть от фляжки на ходу или откусить кусок от краюхи хлеба, сурово наказывали. Немудрено, что в таких условиях обмороки стали повсеместным явлением — еще бы, попробуй прошагай несколько часов кряду с грузом в пару десятков кило по тридцатиградусной жаре! Мы, лениво обходя упавших, продолжали путь, собирая в кулак всю волю и остававшиеся силы, чтобы не последовать примеру валявшегося без чувств в дорожной пыли несчастного. Именно несчастного, потому что ему в таком состоянии ничего не стоило угодить под копыта лошадей или колеса телег.
Чтобы легче было переносить ужасы пешего марша, я приучил себя никогда не смотреть вперед. Да и смотреть было особенно не на что — все та же унылая равнина, все та же степь без конца и края. Поэтому я предпочитал созерцать отпечатавшиеся в пыли следы шедшего впереди бойца и даже пытался ступать ему в след. Иногда напевал про себя что-нибудь или читал стихи. Словом, делал все, лишь бы не дать себе впериться в недостижимую линию горизонта.
Жажда, обезвоживание организма и заплесневелый хлеб оборачивались болезнями личного состава. Ни о какой гигиене в подобных условиях и говорить, конечно, не приходилось. Если мы оказывались у реки или озера, никому не разрешалось лезть в воду до тех пор, пока не будут заполнены все фляжки, цистерны и радиаторы машин. Но многие вместо купания предпочитали завалиться спать. Офицеры силой принуждали выкупаться, но разбудить измотанного солдата было не так-то просто, и они, в конце концов, отвязывались. Отсутствие элементарной гигиены оборачивалось вшами, другими паразитами, в конечном итоге мы дошли до такого состояния, когда уже нельзя было отличить «купальщиков» от «сонь». Вши донимали и тех, и других — они были в волосах, в одежде — повсюду. Можно было ведрами выливать на себя дезинсекторы — толку никакого. Мы еще шутили, что, дескать, за каждого убитого солдата СС 10 легионов вшей (10 ООО) непременно отомстят русским за незаконный захват ими среды обитания.
Когда подходило время приема пищи, мы собирались группами. Офицеры обходили всех, проверяя, сколько воды у тебя во фляжке и сколько хлеба. И того, и другого должно было оставаться ровно столько, сколько у остальных. Если кто-то по пути глотнул воды или пожевал хлеба, того выводили из строя и тумаками учили уму-разуму. Но и разрешение поесть и попить отнюдь не всегда вызывало радость — нередко хлеб кишел червями, причем нам не позволялось выбрать их. Жуй себе с червячками, сытнее будет, да и протеинов побольше, так, видимо, рассуждали наши командиры. Вот мы таким образом и восполняли нехватку белков. Со временем наша трапеза обогатилась новым ритуалом — своего рода протестом. Все наперебой хвалились друг перед другом, у кого в краюхе хлеба червяк толще. А потом принимались жевать, да еще с открытым ртом, мол, смотрите на меня, я не брезгливый, я ко всему привычный. Чистейший мазохизм.
Поскольку пить приходилось, главным образом, некипяченую воду, учащались случаи желудочно-кишечных заболеваний. Я практически все время пил некипяченую, но, как говорится, Бог меня миловал от всех этих хвороб.
Между Киевом и Белой Церковью меня вместе с «Петриксом» направили в голову колонны 5-го ваффен-СС. Был душный вечер очередного прокаленного солнцем, пропыленного дня. Я сидел неподалеку от офицеров и слышал, о чем они говорили. Кюндер и еще несколько офицеров были весьма обеспокоены сильным отрывом вперед 5-го ваффен-СС в ходе продвижения к Днепру. В результате мы оказались отрезаны от сил поддержки. Наши основные силы — части вермахта и СС — оказались разделены, овладевая одним городом за другим. И при попытке овладеть любым из них мы подвергались атакам русских, хоть и успешно их отбивали, оттесняя противника. А теперь мы оказались посреди степей Украины, будучи поделенными на изолированные друг от друга группировки, и противнику ничего не стоило взять их в клещи. Кое-кто из офицеров высказывал мысль, что, мол, русские намеренно завлекали нас в глубь страны, чтобы потом разделаться нами, — нанести мощные фланговые удары, а потом замкнуть кольцо окружения и тем самым отрезать нам путь к отступлению, после чего просто-напросто уничтожить.
Данные же разведки свидетельствовали о том, что русские в массовом порядке отступают за Днепр, в связи с чем ОКВ и ОКХ отдали приказ продвигаться к Днепру и закрепиться на его берегу.
Я вернулся к Крендлу и Лёфладу. Мои друзья выглядели постаревшими лет на десять — впалые щеки, посеревшие лица. Сказывалась невероятная нагрузка последних дней. Да и походка наша напоминала старческую — натруженные мышцы рук и ног не позволяли распрямиться. Появился унтерштурмфюрер Дитц с новыми распоряжениями. На следующее утро мы с Крендлом сели на мотоциклы и отправились на северо-запад — нам предстояло пройти спецподготовку: овладеть навыками работы с более мощной рацией новой модификации.
Нам выдали автоматы МР-40 и мотоциклы с коляской. Лёфлад получил снайперский вариант К-98. Лихтелю вручили карту местности. Разобраться было не очень просто — мы вертели ее так и так, пока не сообразили, где находимся и куда направиться, и после этого стали отмечать на ней маршрут следования. Нас заверили, что, дескать, начиная от района нашего тогдашнего местонахождения и кончая Одессой, обстановка повсюду спокойная.
Оторвавшись от колонны 5-го СС на рокадном шоссе, мы сразу почувствовали себя вольготнее. Конечно, неплохо было отдохнуть от наших офицеров, однако мы находились в оккупированной нами стране и с трудом представляли себе путь следования. Первые несколько километров мы бодрились, шутили, но Лёфлад, который отчего-то не был склонен хохмить по каждому поводу и без такового, предупредил нас, чтобы мы вели себя собраннее. Видимо, его пугала необходимость постоянно вглядываться в местность через прицел своей снайперской винтовки; У меня из головы не выходили разговоры наших офицеров. Интересно, а что, если вдруг русские надумают атаковать нас. Я понимал, что нам против их натиска ни за что не устоять. И что тогда? Сражаться до последней капли крови, как того требовала присяга? Сдаться в плен? Если мы сдадимся в плен, русские в ту же минуту поставят нас к стенке — по примеру той же 4-й СС, которая в точности так же поступала с их солдатами и офицерами. Впрочем, чем черт не шутит — может, нам все же удастся каким-то образом отогнать их? Как отгоняли все это время? Впрочем, рассуждать на эту тему смысла не имело — у нас, как у солдат, было два возможных варианта — либо смерть, либо плен.
На последнем пропускном пункте у Одессы дежурили вдвое больше, чем обычно, солдат охраны. Поглядев на наши приказы, они досадливо покачали головой.
— Будто и без вас проблем мало, — буркнул один из них, возвращая нам документы.
Шлагбаум взмыл вверх.
— Езжайте по этой же дороге к нашему домику. Доложитесь там квартирмейстеру. Но ни на метр дальше. Иначе вас прибьют.
— Кто это нас прибьет? — полушутя осведомился Крендл.
Охранник не ответил. Мы проехали через шлагбаум, потом свернули налево к строению, в котором располагалась охрана, и, уже подъезжая к посту квартирмейстера, вдруг метрах в 50 у деревьев увидели несколько сотен раздетых догола местных гражданских под охраной СС и украинских добровольцев. Послышалась автоматная очередь, потом из-за деревьев донеслись несколько одиночных выстрелов.
— Что это здесь делается такое? Кто эти люди? — спросил я у охранника поста квартирмейстера.
Тот взял наши документы, прочел их и сказал:
— Пройдите внутрь и доложите о прибытие квартирмейстеру.
— Так что это за люди? — повторил мой вопрос Крендл.
— И за что их расстреливают? — присоединился Лихтель.
— Доложите о прибытии квартирмейстеру, — будто не слыша нас, упрямо повторил солдат. — И не суйтесь, куда не просят, — вполголоса добавил он.
Квартирмейстером оказался штурмшарфюрер в расстегнутом мундире с толстой сигарой во рту. Пробежав глазами по нашим бумажкам, он велел нам ехать дальше по той самой дороге, с которой мы свернули. Радиоподразделение неподалеку, заверил он нас, там и доложитесь гауптштурмфюреру.
Лихтель, не утерпев, спросил штурмшарфюрера:
— А что за стрельба там, у деревьев?
— Занятия по огневой подготовке, — бросил квартирмейстер, не глядя на него.
— А те, что стоят голышом, кто они? Штурмшарфюрер смерил его ледяным взглядом.
— Мишени, — последовал лаконичный ответ.