«ЧЕРВОНА УКРАИНА»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«ЧЕРВОНА УКРАИНА»

Пусть простит меня читатель: в своем рассказе о подводниках я увлекся и забежал вперед. Сейчас вынужден вернуться к более ранним событиям.

У моряков нередко бывает: не успеешь обжиться на одном месте, а тебя уже ждет приказ о новом назначении. С этого начался для меня 1926 год. Распростившись с Севастополем и собрав нехитрые пожитки, еду в город, знаменитый своим судостроительным заводом. Здесь достраивался легкий крейсер «Червона Украина», на который меня назначили старшим штурманом. Командовал крейсером Н. Н. Несвицкий. Помните, с которым я познакомился на борту «Азарда» в 1919 году. Не без основания считая, что Николай Николаевич меня сразу узнает, я без особых церемоний вошел в его «каюту» в казарме (экипаж в то время жил еще на берегу) — большую, почти пустую, очень неуютную комнату, и громко представился. Несвицкий, читавший газету, медленно отложил ее, снял пенсне, прищурился. Глаза на полном лице превратились в маленькие бусинки и холодно глянули на меня, словно удивлялись моей дурацкой улыбке. Он не спеша взял предписание и начертал в углу: «ст. п.» и также неторопливо вернул документ. Мне оставалось сказать: «Есть!», повернуться на каблуках и покинуть комнату. Буквы «ст. п.» означали «старшему помощнику». Я и направился к нему. Исполнял эту должность А. И. Белинский, в прошлом моряк торгового флота, тихий, очень деликатный. Он поинтересовался, как принял меня командир и о чем мы с ним беседовали. Хотелось сказать: «Несвицкий все тот же, только с годами стал еще невыносимее». Но такую фривольность по отношению к коман-

[99]

диру крейсера я допустить не мог и, не моргнув глазом, доложил:

— Командир дал подробные указания, мне все ясно, вопросов нет.

Белинский покосился на меня и понимающе улыбнулся.

Как потом выяснилось, Н. Н. Несвицкий всех новичков принимал так: молча накладывал резолюцию и отсылал к старпому. Конечно, от такой встречи настроение не поднималось. Выручал комиссар Г. Н. Кедрин: приглашал к себе, долго беседовал с молодым командиром, говорил о Несвицком, что человек с характером, но добрый, справедливый, а главное, отличный моряк.

Работа по достройке корабля была на редкость интересная, я с утра до вечера пропадал на заводе. Помогал устанавливать штурманские приборы, вместе со старшинами изучал рулевое устройство, системы его переключения. Пожалуй, только на заводе можно вот так, своими руками ощупать каждый винтик. В море это не удастся.

Наконец корабль готов. Готовимся к ходовым испытаниям. В те годы на ходовых государственных испытаниях кораблем командовал сдаточный капитан завода. У машин и механизмов стояли тоже заводские рабочие и инженеры. Мы, военные моряки, только смотрели и учились. И, конечно, каждый в оба глаза следил, как работают вверенные ему механизмы и приборы — ведь мы принимали их от завода. Сдаточным капитаном был П. И. Клопов, бывший морской офицер. Он отлично управлял крейсером и самым тщательным образом знакомил Н. Н. Несвицкого с характером нового корабля. Испытания прошли хорошо, и после окончания внутренней отделки жилых помещений был подписан акт о вступлении крейсера в состав флота. В торжественной обстановке мы подняли военно-морской флаг, гюйс и вымпел.

КРЕЙСЕР «ЧЕРВОНА УКРАИНА»

Экипаж переселился на корабль. Приятно было входить в помещения, где еще слегка пахло краской и лаком, где все блестело новизной. Кают-компания, каюты и матросские кубрики выглядели нарядными и праздничными. В машинных отделениях многочисленные и разноцветные трубопроводы блестели эмалью, сияли и кожуха турбин, залитые ярким светом. Настроение у всех приподнятое, праздничное…

[100]

Крейсер вошел в строй флота, но это был еще, можно сказать, ребенок, который все должен начинать с первых шагов. Для учебы требовалось время и большая работа. Огромный коллектив корабля должен был, как слаженный оркестр, приобрести стройное звучание.

Испытания начались сразу же. Ночью командир приказал пробить пожарную тревогу. Еще в казарме составлены были все необходимые расписания. Тревога подняла людей, все быстро оделись, заняли боевые посты, протянули пожарные шланги… а вода из них так и не потекла. Кто-то что-то не так перекрыл, кто-то ждал приказания, а оно не поступило. Словом, не получилось. Утром Несвицкий собрал нас и, как всегда говоря чуть в нос, объявил:

— Сгорели все. Понятно? Механикам и командирам рот выяснить, в чем дело. Сегодня тревогу повторю…

Вот и весь разбор учения. Командир ушел, а старпом еще долго драил нас с песочком. Еще крепче досталось некоторым от старшего инженер-механика Василия Артемьевича Горшкова.

И долго еще не все получалось, как надо.

Новый крейсер вошел в состав отдельного дивизиона эскадренных миноносцев, которым командовал Ю. В. Шельтинга. Крейсер был единственным на флоте современным кораблем этого класса и, естественно, привлекал внимание начальства. У нас на борту поселился штаб дивизиона, и его специалисты стали вникать во все наши дела. Командующий флотом, или, как тогда значилась эта должность начальник Морских сил Черного моря, В. М. Орлов поднял на крейсере свой флаг и даже встал на учет в нашей партийной организации, чтобы ближе знать жизнь экипажа. Ну, а за комфлотом потянулись и флагманские специалисты, и работники политаппарата. Есть меткая народная пословица: «У семи нянек дитя без глазу…» Так было и с нами. Мы сами еще не разобрались в своем хозяйстве, а тут с утра и до вечера только и знай встречай да провожай начальство и отвечай на его вопросы.

На первую нашу артиллерийскую стрельбу съехались все. Сыграли боевую тревогу, высокие гости вместе с командованием крейсера перешли в боевую рубку. Тесно стало — не повернуться. Все толпятся у узких щелей амбразур, разглядывая щит — на длинном тросе его та-

[101]

щил большой морской буксир. Легли на боевой курс. Командир по переговорной трубе запрашивает старшего артиллериста А. А. Григорьева, находящегося на посту управления огнем:

— Как дистанция?

Григорьев — знающий артиллерист, но его частенько нервы подводят. Слышим его дрожащий голос:

— Товарищ командир, не могу взять дистанцию, дальномер сильно трясет.

Я стоял рядом с Несвицким. Он посуровел и очень четко, словно по буквам, бросил в переговорную трубу:

— Перестать трястись! Слышите?!

— Есть, перестать трястись!

Все невольно улыбнулись, хотя мы, молодежь, в душе даже пожалели нашего тихого Александра Алексеевича Григорьева.

Отдано приказание открыть огонь, нажата была уже кнопка ревуна сигнала, по которому производится залп, когда рулевой Колсанов крикнул:

— Руль не работает!

Командир приказывает мне устранить повреждение.

Но какое повреждение, где его искать? Мечусь от одного механизма к другому. А орудия уже ухают, все вокруг гремит. Инженер-электрик М. И. Денисов отталкивает меня в сторону, бросается к рулевым моторам. Оказывается, все из-за пустяка: перегорел предохранитель. Руль снова заработал. Корабль за это время отклонился всего на каких-то три-четыре градуса, но этого было достаточно, чтобы все наши снаряды легли не у щита, а поблизости от буксира, который начал истошно гудеть.

Стрельба была сорвана. С верхнего мостика гремел баритон Орлова:

— Безобразие!

Попало и нам с Денисовым. Однако о нас забыли, как только приступили к торпедным стрельбам. Проводили их в Евпаторийском заливе, где помельче. Стреляли из подводного торпедного аппарата. Его устройство было явно неудачным. Установлен он был в корпусе перпендикулярно борту корабля, и на большом ходу выстреливаемая торпеда испытывала сильное боковое давление, что не только влияло на точность стрельбы, но могло привести и к поломке торпеды. А нашему старшему минеру О. В. Нарбуту вдобавок почти всегда не везло. И на

[102]

этот раз торпеда вылетела из аппарата, и больше мы ее не видели. Несколько часов сопровождавшие нас сторожевые катера обшаривали залив, а торпеду так и не нашли. Для корабля это всегда ЧП, и недовольство начальства было беспредельным. К вечеру крейсер стал на якорь на Евпаторийском рейде. Настроение у всех мрачное. Когда наступили сумерки, к борту крейсера подгребла маленькая шлюпка, и сидевший в ней молодой милиционер прокричал:

— Товарищи моряки! Уберите с пляжа вашу машинку, она лежит и шипит, всех курортников разогнала…

На палубе воцарилась тишина, вахтенный начальник С. А. Капанадзе не рисковал сразу доложить командиру о непонятном происшествии. Но пришлось все же. Немедленно послали катер. На пляже лежала наша торпеда, около нее толпились мальчишки. И на всем пляже — ни одного курортника. Торпеду доставили на корабль. ЧП было ликвидировано.

Начальство призадумалось, что же с нами делать дальше? Комфлот пришел к совершенно правильному решению: он приказал всем штабам покинуть корабль, и сам тоже съехал на берег. Крейсер для отработки всей своей сложной организации был предоставлен в распоряжение командира. Больше не нужно было каждый вечер возвращаться в базу, чтобы начальство могло съехать на берег. Мы теперь базировались в различных бухтах и на рейдах недалеко от Севастополя. Днем и ночью выходили на стрельбы, решали и другие задачи. Через месяц наш крейсер стал настоящим боевым кораблем, он прекрасно стрелял, отлично проводил все корабельные учения. Ничего больше не заедало и не перегорало, стреляли мы по щиту, а не по буксиру или курортникам на пляже. И свои первые горести, а их было куда больше, чем здесь рассказано, мы вспоминали потом вечерами в кают-компании под дружный и веселый смех.

Большую помощь командиру в налаживании корабельной службы оказывала партийная организация. Коммунисты с болью переживали наши первые промахи, на закрытых и открытых собраниях тщательно разбирали причины и крепко журили виновных, вместе думали над устранением неполадок. Критика была жесткая, но справедливая. Комиссар Кедрин — поистине душа корабля — умно, тактично, по-партийному направлял наши усилия.

[103]

Мы сожалели, когда его перевели от нас, но новый комиссар Каскевич сохранил стиль своего предшественника, и мы с ним быстро и хорошо сработались.

Так проходили день за днем — в трудной, но интересной работе. В свободное время люди отдыхали, занимались любимыми делами. Много нашлось любителей парусного и гребного спорта. Часто устраивались гонки, организовывались и дальние походы на шлюпках. Так, мне удалось сходить на шестерке из Севастополя в Одессу и обратно, а старшему вахтенному начальнику Н. Г. Кузнецову (нашему будущему Наркому ВМФ) — в Скадовск. Надо отдать должное командиру крейсера Н. Н. Несвицкому — он умело прививал морские качества молодежи и был доволен, если наши шлюпки занимали на флотских гонках призовые места.

Многому мы тогда научились у этого оригинального человека, казавшегося чересчур замкнутым и строгим. На самом деле он всем сердцем любил молодежь, очень много для нее делал.

В те годы следили за тем, чтобы краснофлотцы и на рабочем платье во всех случаях носили синие форменные воротники. Как-то, стоя на вахте, я увидел, что мой рулевой Николай Колсанов идет в робе без воротника.

— Колсанов, почему вы нарушаете форму? — спрашиваю его.

Несвицкий стоял сзади и все слышал. Он перебил меня:

— Отставить разговоры! — И подошел к краснофлотцу: — Колсанов! Надеть воротник!

К моему удивлению, матрос бодро ответил: «Есть!», мгновенно извлек из кармана воротник и прикрепил как положено к рубахе. Командир улыбнулся и спокойно сказал мне:

— Вот так-то, штурман! Надо приказывать, а не разговорчики разводить почему да отчего. Тогда и разгильдяев станет меньше.

Все мы быстро привыкли к Н. Н. Несвицкому, относились к нему с уважением и любовью, прежде всего за прямоту и честность. Были у него чудачества, но у кого их нет?

Однажды комиссар посоветовал Н. Н. Несвицкому собрать наших жен и поговорить с ними, узнать, как они живут. Собрание организовали без нас, на берегу, в Доме

[104]

Флота. Речей произносить Несвицкий не умел и не любил. Он сразу спросил женщин:

— Как живете? Ему хором ответили:

— Хорошо живем.

Командир улыбнулся, прищурился.

— Наверно, меня ругаете за то, что мужей ваших отпускаю домой только раз в неделю? И тут моя жена отличилась.

— Что вы, Николай Николаевич, — сказала она, — мы очень довольны. Мой через день, как только поедет по делам в гидрографию, так забегает домой, пообедает, отдохнет и только к ужину — на корабль.

— Вот счастливые, — завистливый шепот пронесся по комнате.

Что говорили другие жены, я не знаю, но по возвращении на корабль Несвицкий мне объявил:

— Штурман! Неделю без берега.

Когда я попытался узнать, за что, Несвицкий отрезал:

— Спросите у жены…

***

Осенью начались большие и малые общефлотские учения. Флот решал задачу отражения десантов. Сил у нас было уже больше и на море, и в воздухе. «Синие» обозначались обычно крейсером «Коминтерн» и канонерскими лодками. Их в море атаковывали развернутые на позициях подводные лодки и авиация «красных», а затем ночью три-четыре эсминца. На рассвете крейсер «Червона Украина» совместно с береговыми батареями и торпедными катерами «добивал» и «топил» десант. Во время учений у нас на крейсере обычно находился начальник Морских сил Черного моря В. М. Орлов. Это была весьма колоритная фигура. Сын состоятельных родителей, он поступил на юридический факультет университета, а во время первой мировой войны, как и многие студенты, был призван на флот и поступил в отдельные гардемаринские классы, готовившие за три года офицеров флота. Революция застала Орлова на учебном корабле «Орел» на Дальнем Востоке. Вместе с небольшой группой гардемаринов Орлов отказался служить у белых, вернулся в Петроград. Он вступил в партию большеви-

[105]

ков, хорошо воевал в гражданскую. Позднее занимал крупные должности на флоте.

Увлечение в студенческие годы юриспруденцией сказывалось на всей деятельности Орлова. Он был замечательным оратором. Его разборы учений, куда обычно приглашалось излишне большое число участников — «от мала до велика», были увлекательны. Выступления Орлова искрились юмором. Так и слышалось:

— Наши подводнички честно проспали на дне морском, пока подходил вражеский десант… Спасибо крейсеру — он, словно прижавший уши тигр, немедленно бросился на врага, а наши москиты — торпедные катера безбожно жалили смертельно раненный десант…

Нам, молодежи, все это нравилось, в зале даже иногда слышались аплодисменты. Но поучительного в разборах Орлова подчас было маловато.

Выглядел он весьма внушительно — высокий, полный. Вообще-то это был образованный и умелый руководитель. Ему много помогал член Реввоенсовета Г. С. Окунев — опытный и эрудированный политработник, пользовавшийся на флоте большим авторитетом. Его выступления всегда отличались пониманием дела, конкретностью и многому нас учили.

***

В ночь на 12 сентября 1927 года после окончания флотских учений мы вышли в Сочи. На корабле шел командующий флотом. Погода была чудесная, тепло, на море полный штиль. Лунная дорожка казалась особенно широкой и яркой. Постепенно исчезали огоньки крымских маяков, по последнему из них Айтадору я определил место крейсера. Идем «перевалом», то есть не вдоль берегов Крыма, а прямым курсом на Сочи. До самого кавказского берега здесь нет никаких навигационных препятствий. Младшего штурмана И. И. Ковша, балагура и весельчака, прибывшего из последнего выпуска училища, я отпустил отдыхать, да и сам был не прочь прикорнуть в рубке на диване. Смущала близость начальства — с верхнего мостика доносился громкий баритон Орлова. Мы подходили к меридиану Керченского пролива, как вдруг крейсер сильно вздрогнул, словно налетел на каменную гряду. Командир застопорил машины.

[106]

У карты в штурманской рубке мигом столпились все начальники.

— В чем дело? — услышал я грозный возглас Орлова.

Что я мог ответить? Ведь под нами глубина более тысячи метров. Что бы ни случилось, но всякое начальство прежде всего хочет немедленно видеть живого виновника происшествия, а потом уж разбираться что к чему.

— Штурман! Где наше место? Быстро!

Я ткнул карандашом в точку на карте.

Крейсер медленно терял инерцию. Руль работал исправно. Из машины сообщили, что винты в порядке, но сильный удар слышали и там. Начались всяческие догадки. Снова и снова проверял свои расчеты. Все правильно. Крейсеру вновь дали ход. А через полчаса на мостик поднялся радист и подал комфлоту депешу. Орлов, подсвечивая тусклым фонариком, прочел, подозвал командира:

— Николай Николаевич! Все ясно, в Крыму сильное землетрясение, эпицентр в Ялте.

А я все еще обливался лотом. Хорошо, что было темно и никто не заметил моего волнения. Теперь уже не поминали штурмана и не требовали быстро показать наше место на карте. Начальство отправилось с мостика по каютам, а мы с командиром удалились в рубку. Видя мое понурое настроение, командир сказал:

— Давайте, штурман, приляжем на часок. И не переживайте: в море всякое бывает.

Так моя штурманская практика пополнилась знакомством с землетрясением на море.

Несмотря на задержку в пути, в точно назначенное время, ровно в 8 часов, крейсер отдал якорь на Сочинском рейде. Побывать на берегу нам не удалось, ибо через час вахтенный сигнальщик громко доложил с мостика: «Катер под флагом начальника Морских сил СССР отвалил от пристани!» Сыграли «большой сбор», команда выстроилась во фронт, караул и оркестр вызваны на ют. К трапу подошел катер, и на палубу быстро поднялся Р. А. Муклевич, впервые прибывший на Черноморский флот после вступления в высокую должность. Крейсер немедленно снялся с якоря и взял курс на Севастополь.

Муклевич поздоровался, обошел строй моряков и поднялся на мостик, где и оставался до глубокой ночи.

[107]

Новый наморси оказался общительным и пытливым человеком. В Севастополе он побывал на многих кораблях, тепло беседовал с моряками, выходил в море, на деле проверял выучку экипажей. Мы быстро убедились, что это талантливый, мыслящий организатор, у которого сложилось свое твердое мнение о путях строительства флота.

***

Весна 1928 года запомнилась мне дипломатическими хлопотами. Нашу страну посетил король Афганистана Амаяула-хан. Советское правительство устроило ему торжественную встречу. С Афганистаном у Советского Союза к тому времени установились хорошие отношения. Из нашей страны король должен был отбыть на турецкой яхте «Измир», которая направлялась в Севастополь в сопровождении двух турецких же канонерских лодок. Мне было поручено встретить эти корабли на границе наших территориальных вод. Лоцмана почему-то не назначили, я выполнял его функции. Правда, вход в Северную бухту Севастополя не представлял никаких трудностей, надо было идти одним курсом — прямо по створу Инкерманских маяков.

Погода была свежая, и уже на пути к кораблям мой белоснежный костюм я был одет по форме № 1 — изрядно пострадал от брызг. Еще больше я промок, когда на волне ловил штормтрап — тонкую веревочную лестницу и по ней взбирался на высоченный борт океанской яхты. Поднявшись на палубу, я от имени командующего флотом поздравил командира отряда с прибытием и указал на карте место, отведенное для стоянки кораблей. Турецкий офицер, разглядев мои командирские нашивки, долго извинялся, что заставил меня подниматься по штормтрапу, объясняя свой промах тем, что они ожидали лоцмана, а не представителя командующего флотом.

Приехавшая к тому времени в Севастополь королевская чета разместилась на яхте. На меня возложили роль офицера связи при королеве Сарайе. Обязанности мои были несложные, но достаточно нудные. Являлся я на яхту к подъему флага. Королева, конечно, еще спала. Приходилось без дела торчать на палубе. Часов в десять королева приглашала меня к завтраку. Мне подавали солидную рюмку коньяка и две галеты. Видимо, предполагалось,

[108]

что я уже где-то завтракал. Оставалось лишь с тоской вспоминать кают-компанию крейсера. Весь день королева сидела на палубе в шезлонге, рассматривала в бинокль город и заставляла меня рассказывать о всех памятниках и старинных сооружениях, которые попадались ей на глаза. Королева прекрасно говорила по-французски, я очень плохо, но мы все же понимали друг друга, хотя она иногда от души смеялась над моим произношением. Это была красивая, очень изящная и умная женщина, но все время пребывать при ее особе было, однако, тяжким бременем.

В двадцатых числах мая яхта «Измир» под гром орудийного салюта покинула Севастополь. Наши летчики, сопровождавшие яхту в качестве почетного эскорта, очень эффектно сбросили на корму, где находился Аманула-хан и вся его свита, два большущих букета живых цветов. Мы долго потом восхищались: молодцы летчики, умеют бомбить корабли.

Вслед за «Измиром» в Турцию должны были направиться «Червона Украина» и три наших эсминца. При подготовке к походу в Стамбул возникла неожиданная проблема. С нами собирались идти некоторые большие флотские начальники. Показалось неудобным, что на одном крейсере вдруг окажется так много высоких чинов. Было принято решение: всем, кроме командующего флотом и еще нескольких официальных лиц, сменить знаки различия. Так некоторые флагманы (по-современному адмиралы) оказались вдруг значительно ниже по служебной категории. Поскольку предполагалось, что многие из нас в Стамбуле будут приглашаться на разные приемы, нам объявили, как звучат турецкие чины, соответствующие нашим. Я, таким образом, приравнивался к турецкому юзбаши. «Разжалованные» начальники со смущением поглядывали на свои новые нашивки. Но оказалось, что и те нашивки, которые оставались у нас на рукавах, удивили турок. Во время банкета на старом турецком крейсере «Гамидие» я оказался рядом с пожилым стамбульским чиновником. Хотя и с большим трудом, но мы нашли с ним общий язык. Мой собеседник загляделся на золотые нашивки сидевших неподалеку от нас Орлова и Окунева.

— Скажите, пожалуйста, господин юзбаши, в каких они чинах?

[109]

Я объяснил, что господин Орлов — адмирал, а господин Окунев вице-адмирал. Старик задумался, а потом показал на начальника штаба флота:

— А он, значит, контр-адмирал?

— Да.

— Я смотрю, вы богатые люди. У нас на флоте всего один адмирал, и тот в отставке, а пока флотом командует капитан первого ранга, вот тот, — и он указал на представительного мужчину…

28 мая мы вошли в Босфор — красивейший пролив между высокими горами. Пролив извилистый, на поворотах очень сильное течение, крейсер так и норовил рыскнуть в сторону, но Несвицкий прекрасно управлял кораблем. А мне не раз пришлось бегать от компаса на мостике в штурманскую рубку, к карте. Корабли наши стали на якорь на рейде Стамбула, напротив бывшего султанского дворца Долма Бахча с грандиозным куполом и множеством башен. Начались многочисленные визиты начальников всех рангов. Находившийся на крейсере представитель Наркоминдела определял, сколько залпов салюта положено тому или иному гостю. Целый день над рейдом гремела канонада. Бедный младший артиллерист Петя Лепин, мягкий и добродушный, совсем сбился с ног. Не обошлось, конечно, и без того, что кому-то «перестреляли», а кому-то и «недостреляли», и достреливать пришлось на следующий день с подъемом флага. А был случай, когда вообще зря палили, ибо белая яхта, появившаяся в проливе, была не та, которую ждали.

На моих глазах с крейсера сходил высокий господин в парадном сюртуке и цилиндре. Ему тоже что-то полагалось «салютное». Как только катер отвалил от трапа, Петя Лепин поторопился скомандовать «залп». Пушка ахнула, а катер был еще так близко, что воздушной волной сбило и снесло в воду цилиндр гостя. Господин сначала опешил, а потом заулыбался и помахал нам рукой.

Приемов и встреч в Стамбуле было очень много. Атмосфера на них была дружественная и отношение к нам — самое внимательное.

Потом крейсер и эсминцы перешли в Измирский залив Эгейского моря и стали на якоря среди небольших зеленых островков, недалеко от главной базы турецкого флота. Здесь уже стояли яхта «Измир» и несколько кораблей под разными флагами. Объявили, что состоятся

[110]

дружеские гребные гонки. Мне вновь было приказано находиться при королеве Сарайе и давать ей объяснения по ходу состязаний. Аманула-хан, его супруга и вся свита интересовались, где стоят русские шлюпки. Во время гонки они шумно «болели» за наших гребцов и горячо аплодировали, когда советские шлюпки первыми пересекали линию финиша.

Наши моряки провели гонки блестяще. Даже молчаливый и суховатый Несвицкий сам встречал у трапа возвращающиеся с гонок шлюпки и все повторял:

— Молодцы, благодарю!

Перед отплытием мы вернулись в Стамбул. Турецкие морские офицеры организовали нам проводы, как они выражались, «на уровне корабельных кают-компаний». От крейсера группу командного состава возглавил старший помощник М. М. Оленин. С миноносцев была преимущественно молодежь со своими старпомами. Вечер с эстрадным концертом прошел весело и непринужденно. Многие речи отличались смелостью политических суждений. Хорошо помню, как один из турецких моряков сказал:

— Русские! Вы молодцы, вы никого не слушаете, ни немцев, ни англичан, сами себе все делаете. Вы себя еще покажете, я в это верю…

И из других высказываний было ясно, что ни веймарская Германия, ни англичане в то время не пользовались особой любовью у молодого турецкого офицерства.

Возвращались мы с прощального ужина довольно поздно. С трудом развезли хозяев, ибо не все были способны назвать свой корабль… Подходим, наконец, к нашему крейсеру и видим, что он стоит без огней. Не светятся и каютные иллюминаторы. Что такое? А когда мы подошли к трапу, то на наши головы обрушились водяные струи. Веселое настроение у всех сидевших в катере разом пропало. Старпом Оленин спрашивает:

— Послушай, Пантелеев, что это значит? Неужели командир объявил пожарную тревогу? Неудачное же он выбрал время.

Я промолчал, а младший штурман Ковш сразу возразил:

— Что вы, товарищ старпом, без вас он на это не решится.

[111]

Поднялись на палубу. Кругом развернутые пожарные шланги. Краснофлотцы бегают с огнетушителями.

Оказалось, это не учебная тревога, а настоящий пожар в одном из котельных отделений. Сейчас он уже побежден. Сказались распорядительность и энергия старшего вахтенного начальника Н. Г. Кузнецова, оставшегося за старпома, и котельного инженер-механика Н. Л. Лобановского. Ни на берегу, ни на стоявших на рейде турецких кораблях ничего не заметили.

С рассветом мы подкрасили обгоревшую дымовую трубу, и последние следы ночного происшествия навсегда исчезли.

В назначенное время наш отряд снялся с якоря. Корабли заняли свои места в эскорте яхты «Измир». Мы сопровождали ее до Батуми. Там прозвучал последний салют Амануле-хану, съехавшему на берег для дальнейшего следования сухим путем в Афганистан.

Мы все облегченно вздохнули. Парадные походы уже изрядно надоели нам шумихой и пестротой. Снова началась боевая подготовка, ожила кают-компания — этот центр духовной жизни корабля, где собираются в свободную минуту командиры, чтобы отдохнуть в дружеском кругу, обменяться мнениями. Я не помню более дружной и веселой кают-компании, чем на «Червоной Украине». Это сильно помогало сплочению команды крейсера.

Здесь у меня появилось много новых друзей. Со многими из них и сейчас добрые связи. В частности, участвуя в художественной самодеятельности крейсера, я подружился со старшиной турбинистов Евгением Жуковым и политруком Николаем Зубковым. Мы и сейчас встречаемся. Жуков стал вице-адмиралом, а Зубков — капитаном 1 ранга, отличным политработником. Да и почти все мои сослуживцы тех лет выросли, возмужали, стали очень ценными для флота людьми.

С МОСТИКА ПЛАВБАЗЫ «ЭЛЬБРУС» МЫ С Н. Л. ЗУБКОВЫМ И А. Г. ВАСИЛЬЕВЫМ НАБЛЮДАЛИ ЗА УЧЕБНЫМИ АТАКАМИ ПОДВОДНЫХ ЛОДОК

[112]