Эпиграммы на московских светских красавиц
Эпиграммы на московских светских красавиц
Воспевая московских девушек с талантом и умом, Лермонтов обращается к прославленным светским красавицам с едкими эпиграммами.
Блеск Алябьевой Пушкин сравнивал с прелестью Гончаровой, Вяземский говорил о ее классической красоте. Юноша Лермонтов дерзко ей заявляет:
– Вам красота чтобы блеснуть
Дана;
В глазах душа чтоб обмануть
Видна!..
Но звал лн вас хоть кто-нибудь;
Она?[153]
Бухариной, которую звали «Психеей», «Пери», «Сильфидой», юноша-поэт говорит:
Не чудно ль, что зовут вас Верой? –
Ужели можно верить вам? –
Нет, я не дам своим друзьям
Такого страшного примера!..[154]
Эпиграмма, адресованная к «Н.Ф.И.», заставляет вспомнить нападки Чацкого на страсть к чинам и увлечение мундиром: «Мундир, один мундир!»
Н. Ф. И.
Дай бог, чтоб вечно вы не знали. Что значат толки дураков,
И чтоб вам не было печали От шпор, мундира и усов;
Дай бог, чтоб вас не огорчали Соперниц ложные красы,
Чтобы у ног вы увидали Мундир, и шпоры, и усы! – [155]
Н. Ф. Иванова
Слишком знаем мы друг Друга,
Чтоб друг друга позабыть.
Лермонтов.
По страницам юношеских тетрадей Лермонтова разбросаны таинственные инициалы: «Н. Ф. И.». Долгое время они привлекали к себе внимание исследователей[156]. Только в нашу советскую эпоху И. Л. Андроникову удалось разгадать загадку «Н. Ф. И.»[157] и ввести новое лицо в биографию великого русского поэта.
Андроников не только разгадал тайну этих трех букв – он разыскал в Москве, на Зубовском бульваре, квартиру, где жила внучка героини Лермонтова. Познакомившись с ней, Андроников многое узнал от нее о ее бабушке.
«Дева нежная лицом, с очами полными душой и жизнью», с «чистым», «спокойным взором» – вот героиня лирического цикла «Н.Ф.И.». Такой смотрит она и с небольшого портрета, который удалось найти Андроникову на дне старого сундука, долгие годы хранившегося на даче под Москвой.
Наталья Федоровна Иванова – дочь покойного Федора Федоровича Иванова, известного театрала и драматурга. Остряк и весельчак, Ф. Ф. Иванов – колоритная фигура Москвы 10-х годов. Он был другом профессора Московского университета, критика, переводчика и поэта Мерзлякова[158]. Мерзляков давал уроки Лермонтову. Очень возможно, что это он ввел в дом к Арсеньевой дочерей своего друга.
В 1830 году Лермонтова соединяет с Ивановой дружба. Эта дружба незаметно переходит у юноши Лермонтова в любовь, в которой он не решается признаться. Между тем у Наташи Ивановой появляются женихи.
Первый раз вопрос о браке встает, по-видимому, весной 1831 года, что находит отражение в драме «Странный человек», которую Лермонтов заканчивает в черновом виде 17 июля. Брак Наташи Ивановой расстраивается, – она выйдет замуж только несколько лет спустя, – но с этого момента все иллюзии Лермонтова исчезают.
Бурно пережив свое горе, он уезжает в Середниково, где проводит лето вдали от Ивановой. Он теперь уже знает, что она его не любит, страдает от этого, но не винит ее в своих страданиях, так как Наташа никогда его не обманывала. Но осенью все меняется. Лермонтов встречает Н. Ф. Иванову в обществе. Он видит ее окруженной поклонниками и мучительно ревнует. Иванова тепло и дружески относится к поэту, старается охладить его чувство, но это ей не удается. К весне 1832 года, последней весне, проведенной Лермонтовым в Москве, заканчивается первая юношеская любовь поэта.
* * *
Стихи Лермонтова, относящиеся к 1830 году, отличаются спокойным, дружеским тоном, страстная эмоция в них отсутствует. Лермонтов делится с Ивановой своими философскими размышлениями, ищет моральной поддержки. Лермонтов гораздо слабее и беспомощнее своей героини, – это мальчик рядом с более взрослой (хоть и не годами) девушкой[159], с сильным, уже сформировавшимся характером.
Мои неясные мечты
Я выразить хотел стихами.
Чтобы, прочтя сии листы,
Меня бы примирила ты
С людьми и с буйными страстями…
«Н. Ф. И……вой (Любил в начале жизни я угрюмое уединенье…)»
Когда я унесу в чужбину
Под небо южной стороны
Мою жестокую кручину,
Мои обманчивые сны,
И люди с злобой ядовитой
Осудят жизнь мою порой,
Ты будешь ли моей защитой
Перед бесчувственной толпой?
«Романс к И…»[160]
Это тот период большой дружеской близости, о которой Лермонтов будет неоднократно вспоминать в стихах 1832 года:
Слишком знаем мы друг Друга,
Чтоб друг друга позабыть[161].
«Но для тебя я никогда не сделаюсь чужим»[162], – не устает он повторять Наташе весной 1832 года, когда она делает попытки отдалить от себя юношу, любовь которого не может разделить.
«Год тому назад, – вспоминает Владимир Арбенин про первый период отношений с Наташей Загорскиной, – увидав ее в первый раз, я писал об ней в одном замечании. Она тогда имела на меня влияние благотворительное – а теперь – теперь – когда вспомню, то вся кровь приходит в волнение»[163].
Наташа Иванова хотя и не разделяет философских мук своего друга, уже в этот период интеллектуально более развитого, чем она, но серьезно и внимательно выслушивает все то, о чем он ей говорит:
Но взор спокойный, чистый твой
В меня вперился изумленный.
Ты покачала головой,
Сказав, что болен разум мой,
Желаньем вздорным ослепленный. –
Эти строки передают внутренний облик спокойной, уравновешенной девушки. Он вполне соответствует изображению на портрете Бинемана.
Несмотря на авторитет своего друга, юноша-поэт не может освободиться от мучающих его философских проблем:
Я, веруя твоим словам,
Глубоко в сердце погрузился,
Одиако же нашел я там,
Что ум мой не по пустякам
К чему-то тайному стремился…[164]
Дружба юноши Лермонтова постепенно переходила в любовь. Этот новый этап его отношений с Н. Ф. Ивановой относится к зиме и весне 1831 года. К сожалению, от этого времени не сохранилось ни одной тетради Лермонтова. Об этом периоде мы можем судить только по первым сценам драмы «Странный человек» и по двум стихотворениям, где Лермонтов рисует картины недавнего прошлого, изображая себя и свою героиню. Если судить по драме, по этим стихотворениям и по следующим, где юноша-поэт упрекает ее в измене, то приходится допустить, что в отношениях Ивановой тоже был какой-то момент, когда ее чувства к Лермонтову были на грани любви.
В приведенном выше монологе Владимир Арбенин говорит о том, что он не в состоянии высказать Наташе своих чувств: «Когда я далёко от нее, то воображаю, что скажу ей, как горячо сожму ее руку, как напомню о минувшем, о всех мелочах… А только с нею: все забыто; я истукан! душа утонет в глазах; все пропадет…
…Может быть она меня любит; ее глаза, румянец, слова…»[165]
Вскоре после драмы «Странный человек», в июле того же 1831 года, написано стихотворение («Видение»), которое Лермонтов несколько месяцев спустя вставил в драму как стихотворение Владимира Арбенина. В стихотворении три картины, и на каждой изображен один и тот же юноша – он сам.
Весенний теплый день. У окна сидит «дева, нежная лицом, с очами полными душой и жизнью». Ее взоры бродят по раскрытой книге, но буквы сливаются, а сердце бьется. Рядом сидит смуглый юноша и смотрит не на нее, а в окно, на бегущие облака, хотя только о ней думал он в разлуке, дорожил ею больше своей «непобедимой гордой чести»; теперь же, в ее присутствии, он не смеет вздохнуть, не смеет пошевелиться и прервать молчания из боязни услыхать холодный ответ:
Безумный! ты не знал, что был любим,
И ты о том проведал лишь тогда,
Как потерял ее любовь навеки -[166]
Стихотворение «Сон», хотя и не датированное, по-видимому, относится к тому же времени, так как очень сходно по содержанию. На большом крыльце, между колонн, ночью, при луне сидит дева, у ее ног – юноша, почти ребенок. Он робко жмет ей руку и с тревогой следит за выражением ее глаз.
В первых числах июня 1831 года происходит какой-то кризис в отношениях Лермонтова с Ивановой. Юноша-поэт проводит пять дней на даче, в семье Наташи. В эти-то дни и случается нечто такое, что заставляет его убедиться в том, что она его не любит.
Мы можем только догадаться о том, что произошло в это время, но эти пять дней породили в душе Лермонтова чувства, которые в течение года будут питать его творчество. Лирическое волнение затихнет только к лету 1832 года. Тогда же был получен творческий заряд, который заставил Лермонтова написать в полтора месяца драму «Странный человек».
Ключом к пониманию событий этого периода служит письмо друга Лермонтова Владимира Шеншина к их общему другу Поливанову, с небольшой припиской самого юноши-поэта. Это письмо, по счастливой случайности, сохранилось до наших дней и было приобретено рукописным отделом Пушкинского дома в Ленинграде.
Письмо было написано 7 июня и послано с оказией[167] из Москвы в деревню, где проводил лето Поливанов. Письмо на тоех страницах, а на четвертой посредине: «Николаю Ивановичу Поливанову».
Шеншин рассказывает о том, как он проводит время. В Москве душно, все разъехались, с оставшимися в городе товарищами почти не встречается, «и только один Лермонтов, с которым я уже пять дней не видался, меня утешает своею беседою». Если бы письмо на этом и кончилось, то мы бы никогда не узнали имя московской героини Лермонтова. Но Шеишин решает пояснить, почему же он не виделся пять дней с другом, который только один «утешает его своею беседою», и над словами, что он «уже пять дней не видался» с Лермонтовым, делает приписку: «Он был в вашем соседстве у Ивановых». Эта-то фраза и помогла Андроникову разгадать «загадку Н. Ф. И.».
В конце письма Шеншина Лермонтов делает приписку, которая живо характеризует его душевное состояние по возвращении от Ивановой: «Любезный друг, здравствуй! – пишет Лермонтов Поливанову. – Протяни руку и думай, что она встречает мою; я теперь сумасшедший совсем. – Нас судьба разносит в разные стороны, как ветер листы осени. – Завтра свадьба твоей кузины Лужиной, на которой меня не будет (?!); впрочем, мне теперь не до подробностей. – Чорт возьми все свадебные пиры. – Нет, друг мой! мы с тобой не для света созданы;-я не могу тебе много писать: болен, расстроен, глаза каждую минуту мокры. – Sourse intarissable[168]. – Много со мной было…»[169]
События, которые произошли в это время с Лермонтовым («много со мной было»), и нашли свое отражение в драме, которую он пишет, вернувшись от Ивановых. «Я решился изложить драматически, – говорит он в предисловии, – происшествие истинное… Лица, изображенные мною, все взяты с природы; и я желал бы, чтоб они были узнаны…»[170].
В лице главного героя Владимира Арбенина Лермонтов изображает самого себя, в лице главной героини Наташи Загорскиной – Наташу Иванову.
Владимир Арбенин глубоко любит Наташу Загорскину, которой он открывает свою душу, посвящает стихи, но не решается сказать о своей любви. Наташа выделяет его среди остальных молодых людей. Она даже как будто и любит его, но в то же время легко поддается интриге, направленной против Арбенина со стороны ее кузины, которая сама увлечена им и старается разлучить их. Ей это без особого труда удается. За Наташей начинает ухаживать человек, которого Арбенин считает своим другом, и Наташа принимает его предложение.
Владимир, на которого сразу обрушивается несколько у даров (у него умирает мать, его проклинает отец), не выдерживает этого последнего испытания – он сходит с ума и в припадке безумия кончает самоубийством. Его похороны – в один день со свадьбой Наташи. По окончании драмы Лермонтов мрачно выводит: «Конец». Это слово, написанное столь выразительно после финала драмы, в которой находит отражение сюжет, взятый из личной жизни автора, очень красноречиво свидетельствует о собственных переживаниях юноши Лермонтова.
Окончив 17 июля в Москве драму «Странный человек», Лермонтов едет в Середниково. Жизнь на лоне природы, общество его старшего друга Сашеньки Верещагиной, которая всегда имела на Лермонтова благотворное влияние, занятия литературой и чтение в прекрасной середниковской библиотеке – все это вместе взятое успокаивает юношу, который принимает участие во всех развлечениях и шалостях молодежи.
Сразу по приезде в Середниково мы застаем Лермонтова ночью на его любимом месте, у окна его комнаты, открытого в парк. На развороте с окончанием драмы «Странный человек», где эффектно выведено слово «Конец», расположено стихотворение «Завещание» с припиской: «(Середниково: ночью; у окна)». Это стихотворение служит как бы лирической вариацией к финалу драмы. Ночью, у окна, юноша думает о самоубийстве и в глуши середниковского парка выбирает себе место для могилы:
Мой друг! ты знаешь ту поляну; –
Там труп мой хладный ты зарой,
Когда дышать я перестану![171]
В течение всего лета Лермонтов не перестает возвращаться к своей любви и говорить о ней в самых разнообразных формах.
Пережитые страдания заставляют юношу как-то сразу вырасти и возмужать. Роли меняются. Лермонтов говорит теперь со своей героиней, как старший с существом более слабым и неустойчивым, как мужчина с юной девушкой. В стихотворениях этого лета чувствуется какая-то внутренняя зрелость и мудрость. В упреках юноши много трогательной нежности. Он старается оправдать Наташу. Трудно представить, что это пишет семнадцатилетний мальчик.
Во зло употребила ты права.
Приобретенные над мною,
И мне польстив любовию сперва,
Ты изменила – бог с тобою!
О нет! я б не решился проклянуть! –
Все для меня в тебе святое:
Волшебные глаза, и эта грудь,
Где бьется сердце молодое.
«К***» («Всевышний произнес свой приговор»…) Конец июля[172].
Лермонтов говорит о каком-то поцелуе, который, он знал, не был поцелуем любви:
В те дни, когда любим тобой,
Я мог доволен быть судьбой,
Прощальный поцелуй однажды
Я сорвал с нежных уст твоих;
Но в зиой, среди степей сухих,
Не утоляет капля жажды.
«К Н. И……»[173]
Проходит лето. Вакации кончаются, и перед началом занятий в университете Лермонтов возвращается в Москву.
Летом, Едали от Наташи, Лермонтов спокойно мог рассуждать о происшедшем. Теперь, в городе, он встречается с ней на балах и видит ее, красивую и жизнерадостную, окруженную влюбленными в нее молодыми людьми. Любовь и ревность вспыхивают с новой силой.
Лирические дневники Лермонтова осени, зимы и весны 1831-1832 годов[174] свидетельствуют о внутренней борьбе и мучительных переживаниях юноши-поэта, связанных со встречами его с Н. Ф. Ивановой.
Опять, опять я видел взор твой милый,
Я говорил с тобой.
И мне былое, взятое могилой,
Напомнил голос твой[175],
– пишет он 28 сентября. Встреча с Ивановой напомнила Лермонтову о его драме «Странный человек» и заставила его вернуться к ней.
На развороте со стихотворением читаем: «Еще сцена для странного человека», и дальше, на четырех страницах, черновой набросок сцены у студента Рябинова, которая в драме, законченней 17 июля, отсутствовала.
«Снегин. Что с ним сделалось? Отчего он вскочил и ушел не говоря ни слова?
– Челяев. Чем-нибудь обиделся!
– Заруцкой. Не думаю:-ведь он всегда таков; то говорит, орёт, хохочет… то вдруг замолчит и сделается подобен истукану; и вдруг вскочит, убежит, как будто потолок над ним проваливается…»
Очень возможно, что этот разговор товарищей про Владимира Арбенина отражает действительный факт – поведение Лермонтова, вызванное неожиданной встречей с Наташей Ивановой. Нахлынувшее волнение заставило юношу вскочить и убежать, «как будто потолок над ним проваливается».
На самом верху страницы, над сценой для «Странного человека», есть небольшое стихотворение, которое говорит о новой вспышке чувства:
К*
Не верь хвалам и увереньям,
Неправдой Истину зови.
Зови надежду сновиденьем…
– Но верь, о верь моей любви[176]-
И через три страницы – еще одна сцена для драмы.
Лирический дневник, расположенный на страницах между этими двумя новыми сценами для «Странного человека», представляет собой большой интерес для характеристики внутреннего состояния Лермонтова в этот период его отношений с Н. Ф. Ивановой. Развлечения студенческой «веселой ватаги», похождения, который позднее послужат Лермонтову материалом для поэмы «Сашка», чередуются с возвышенными порывами. Картины окружающей зимней природы врываются в лирический дневник юноши-поэта.
На одной и той же странице – два стихотворения, написанные под впечатлением бушующих зимних метелей:
Прекрасны вы, поля земли родной,
Еще прекрасней ваши непогоды…
И дальше:
Метель шумит и снег валит…[177]
На одной и той же странице «Песня» и «Небо и звезды»; на развороте «Счастливый миг», а на следующей странице «Когда б в покорности незнанья…» За небольшим наброском еще одной сцены для «Странного человека» идет стихотворение, обращенное «К кн. Л. Г(орчаков)ой», двоюродной сестре Н. Ф. Ивановой. Лермонтов рассказывает ей о горестях неразделенной любви, но она не понимает его страданий и недоверчиво качает головой. Семнадцатилетнюю девушку радуют блестящие наряды, все ей кажется привлекательным – люди, жизнь и свет. Но, – с горечью прибавляет Лермонтов:
– . ты не будешь
Довольна этим, как она…
Ты рождена для другого, более высокого, в тебе есть зерна мыслей, которым не суждено погибнуть[178]. А в самом низу страницы, под стихотворением, адресованным Горчаковой, опять небольшой набросок к драме.
Лермонтов долго бродит один ночью по снежным улицам Москвы и возвращается домой «в час утра золотой», когда над городом лежит туман и между храмов Кремля «с гордой простотой» «Как царь, белеет башня-великан».
Волнение временно улеглось. Юноша овладел своими чувствами, вызванными новыми встречами с героиней. В его лирическом дневнике следует философское размышление в стихах:
Я видел тень блаженства…
Но и здесь он признается:
Печалью вдохновенный, я пою
О ней одной – и все, что чуждо ей,
То чуждо мне…
Звук ее речей для него отголосок рая, и
…для мученья моего она,
Как ангел казни, богом создана –
Теперь, как и раньше, он опять старается оправдать ее:
Нет! чистый ангел не виновен в том,
Что есть пятно тоски в уме моем…
Ему кажется, что это пятно тоски все ширится и растет, как «чумное пятно», оно жжет ему сердце[179].
Поводы для ревности – на каждом шагу. Всякий новый повод заставляет его страдать.
На той же странице, где закончено стихотворение «Я видел тень блаженства…», следует небольшое стихотворение «К***». Оно отчеркнуто от предыдущего, и под чертой:
К***
О, не скрывай! ты плакала об нём…
Она плакала о ком-то, кто был близок и Лермонтову, но ее слезы заставили бы его полюбить даже врага. И тут же он снова обращается к прошлому:
И я бы мог быть счастлив…
Но он не хочет искать счастья в прошлом и с горечью замечает, что должен быть доволен и тем,
Что зрел, как ты жалела о другом! – [180]
В декабрьских стихах 1831 года перепевы мотивов недавней близости[181] сменяются припадками тоски и отчаяния, доходящими до предела, когда любовь готова перейти в ненависть:
Как дух отчаянья и зла
Мою ты душу обняла…
Иногда Лермонтову начинает казаться, что любовь прошла:
Я не люблю тебя –
В его душе уживаются самые противоречивые чувства. Юноша-поэт то готов воздвигнуть алтарь своей героине, то оскорбить свое божество. В лирике этой зимы постоянно мелькает образ демона. Это демон, любовь которого оттолкнула Тамара.
Как демон мой, я зла избранник.
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой…[182]
Или:
Живу – как неба властелин –
В прекрасном мире – но одни.
Переживания этой зимы дадут Лермонтову материал для изображения внутреннего мира Вадима, героя его неоконченного романа.
Так подготовляется почва для эпиграммы «Н. Ф. И.». Новогодняя ночь является как бы гранью романа Лермонтова с Ивановой, рубежом, за которым начинается уже последний его этап.
Эпиграмма «Н. Ф. И.» расположена в тетради[183] Лермонтова на одной и той же странице с двумя другими стихотворениями. Все три служат выражением одного и того же строя чувств, объединяются единым сюжетным стержнем:
Как дух отчаянья и зла Мою ты душу обняла…
И дальше:
Я не люблю тебя; страстей
И мук умчался прежний сон;
Но образ твой в душе моей
Все жив, хотя бессилен он…[184]
Читая эти стихотворения, мы видим, как душа юноши-поэта мечется в отчаянии, бросаясь от одной крайности в другую. Здесь напряжение чувств достигает кульминации, и после этой новогодней ночи роман Лермонтова с Н. Ф. Ивановой идет к своему концу.
Проснувшись после бала от ярких лучей январского солнца у себя в мезонине на Молчановке, Лермонтов вспомнил вчерашнее, свою злую эпиграмму, которую он преподнес Наташе, и новые встречи на балу. Казалось, что для него все в жизни кончено после этой эпиграммы, которой он так оскорбил ее, что душа его мертва. Подойдя к окну и взглянув на улицу, залитую ярким холодным солнцем, он написал:
Как солнце зимнее прекрасно,
Когда, бродя меж серых туч.
На белые снега напрасно
Оно кидает слабый луч!..
Так точно, дева молодая,
Твой образ предо мной блестит;
Но взор твой, счастье обещая,
Мою лн душу оживит? – [185]
«Дева», «образ» которой стоял в этот момент перед Лермонтовым, была Додо Сушкова. В то время как он оскорбил Наташу эпиграммой, он преподнес Додо мадригал. Это было уже третье стихотворение за истекший месяц.
Но дружба с Додо не могла залечить раны, нанесенной Наташей. Ее образ все еще заполняет его душу.
Другим предавшися мечтам,
Я все забыть его не мог…[186]
Наташе, невидимому, не понравилось, что Лермонтов преподнес Додо мадригал. Она в свою очередь обиделась на него и мстила своей холодностью. Ему пришлось просить у нее прощения.
Объяснение Лермонтова с героиней по поводу этого мадригала, в котором он осмелился «хвалить» «другую», мы находим в одном из последующих стихотворений:
Скажи мне, для чего такое мщенье?
Я виноват, другую мог хвалить,
Но разве я не требовал прощенья
У ног твоих?
Здесь же, раскаиваясь в мадригале «Додо», он живо рисует одну из тех сцен, которые заставили его написать эпиграмму «Н. Ф. И.»:
…..но разве я любить
Тебя переставал, когда толпою
Безумцев молодых окружена,
Г орда одной своею красотою,
Ты привлекала взоры их одна? –
Я издали смотрел, почти желая,
Чтоб для других очей твой блеск исчез;
Ты для меня была как счастье рая
Для демона, изгнанника небес[187].
Вариант такой сцены есть и в драме «Странный человек». При входе в гостиную Владимир Арбенин видел, как «какой-то адъютантик, потряхивая эполетами», рассказывал Наташе последнюю светскую сплетню и как Наташа «смеялась от души». «Посмотрите, как я буду весел сегодня», – мрачно заявляет при этом Арбенин[188].
Конец зимы и весна 1832 года – период завершения юношеского романа Лермонтова с Н. Ф. Ивановой, последние вспышки догорающего пламени. В стихотворениях этого времени Лермонтов живет воспоминаниями. Он любит возвращаться к теме их большой внутренней близости, которая никогда не позволит им позабыть друг друга, опять вспоминает все о том же поцелуе:
Волшебные глаза и поцелуй прощанья,
За мной бегущие повсюду[189].
Иванова со своей стороны не хочет лишиться его дружбы. Она пытается охладить его чувства и в то же время сама ревнует его, если видит, что он начинает ухаживать за другими. Но юноша Лермонтов постепенно уже освобождается от власти Наташи.
В стихотворении «К*» («Я не унижусь пред тобою…») Лермонтов как бы подытоживает весь пройденный путь, всю историю своей трехлетней любви к Н. Ф. И. Теперь она уже не имеет над ним прежней власти:
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ии твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для заблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней,
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья.
Что протекли у ног твоих.
Я отнимал у вдохновенья!
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслею небесной
И силой духа убежден
Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он? –
Зачем так нежно обещала
Ты заменить его венец?
Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец?
Я горд! – прости – люби другого.
Мечтай любовь найти в другом: –
Чего б то ни было земного
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга.
Чтобы друг друга позабыть.
Мучительный опыт этой первой неудачной любви юноша переносит на других женщин:
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ии с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил –
Иль женщин уважать возможно,
Когда мие ангел изменил?[190]
От стихотворных бесед с героиней, от лирической исповеди и биографического документа в стихотворной форме Лермонтов переходит к художественным обобщениям. Здесь и образ покинутого храма, где все еще продолжает царить божество:
Так храм оставленный – все храм,
Кумир поверженный – все бог! –
и образ скалы, разбитой надвое ударом грома:
Вновь двум утесам не сойтись, – но всё они хранят
Союза прежнего следы, глубоких трещин ряд[191].
В «Сонете» Лермонтов так рисует свои отношения с Н. Ф. И.:
Я памятью живу с увядшими мечтами,
Виденья прежних лет толпятся предо мной,
И образ твой меж них, как месяц в час ночной
Между бродящими блистает облаками.
Мне тягостно твое владычество порой;
Твоей улыбкою, волшебными глазами
Порабощен мой дух и скован, как цепями.
Что ж пользы для меня, – я не любим тобой.
Я знаю, ты любовь мою не презираешь;
Но холодно ее молениям внимаешь;
Так мраморный кумир на берегу морском
Стоит, – у ног его волна кипит, клокочет,
А он, бесчувственным исполнен божеством,
Не внемлет, хоть ее отталкивать не хочет[192].
Но и здесь снова проскальзывают отклики прежних бесед. Рядом с образом мраморного кумира, у ног которого кипит и клокочет волна, совсем прозаически звучат слова: «Я знаю, ты любовь мою не презираешь», напоминая нам бесконечные стихотворные беседы, которые Лермонтов в течение трех лет вел со своей героиней.
Лермонтов был прав. Духовная связь между ним и Н. Ф. Ивановой оказалась прочной. Поэт бывал в доме Натальи Федоровны после ее замужества. Она хранила у себя в шкатулке его стихи и письма. Муж ревновал ее к Лермонтову. Он сжег шкатулку со стихами и письмами поэта.
Судьба Н. Ф. Ивановой была не совсем обычной. По-видимому, это была незаурядная женщина с сильным характером. О том, что Лермонтов любил в юности женщину с сильным характером, он рассказывал своему товарищу по военной школе Меринскому[193].
В выборе мужа Н. Ф. Иванова поступила против светских предрассудков. Наталья Федоровна вышла замуж в 1834 или 1835 году за человека с запятнанным прошлым. Николай Михайлович Обресков, будущий муж Ивановой, в 1826 году разжалован в солдаты. Он был обвинен в краже драгоценностей.
Обресков служил на Кавказе, участвовал в Турецкой кампании, отличился под Арзерумом и получил георгиевский крест. В 1836 году Обресков в отставке. Он заново начинает свою карьеру в самом низшем чине титулярного советника. В это время он уже женат на Наталье Федоровне.
Обресковы много жили за границей. Дочь Натальи Федоровны воспитывалась в Женеве.
Сохранился портрет Н. Ф. Ивановой в преклонном возрасте. Большой моральной силой веет от этой женщины, которую связывала когда-то большая, глубокая дружба с Лермонтовым.
Наталья Федоровна умерла в 1875 году, 62 лет, и похоронена в Москве на Ваганьковском кладбище.