Ни дня без эпиграммы. «Ксении» в борьбе

Ни дня без эпиграммы. «Ксении» в борьбе

Должно быть, много раздражения накопилось в душе у Гёте, коль скоро 23 декабря 1795 года он предложил Шиллеру написать эпиграммы на все журналы, «вроде ксениев Марциала» (письмо от 23 декабря 1795 г. — Переписка, 107), и он сразу же прислал ему в письме на пробу несколько таких двустиший. Такие подперченные «подарки гостям» некогда раздавал римский поэт Марциал (ок. 40—102 г. н. э.) — эпиграммы, полные иронии и великолепных «изюминок». Вот таким же образом хотел выступить в поход против всяческой скверны Гёте. На немецкую публику, в своей массе почти не оценившую собрание его сочинений, он давно уже был сердит. В далекое прошлое ушли те времена, когда Гёте повсюду славили как автора «Гёца» и «Вертера» и как представителя целого молодого поколения, не сводившего с него глаз, если не восторженных, то по крайней мере возбужденных. А в 1791 году поэту пришлось выслушать от своего издателя, выпустившего в свет собрание его сочинений в восьми томах, что произведения Гёте, мол, не так хорошо расходятся, как другие, которые больше пришлись по вкусу широкому кругу публики (письмо Гёшену от 4 июля 1791 г.). При тираже собрания в 4 тысячи экземпляров читатели подписались лишь на 626 комплектов, и расходились книги довольно вяло. С другой стороны, естественно, что продажа томов, содержавших незавершенные произведения, а также медленный выход их в свет у многих читателей должны были отбить желание покупать творения Гёте, к тому же тревожное время вряд ли стимулировало интерес публики к поэзии. По странной иронии судьбы, точнее, истории литературы именно капельмейстеру Рейхардту (тому самому, которого впоследствии беспощадно атаковали в «Ксениях» за критику журнала «Оры») Гёте 28 февраля 1790 года написал письмо, содержавшее уничтожающую оценку немецкой публики: «В искусстве наша публика ничего не смыслит… В среднем немцы — честные, добропорядочные люди, но об оригинальности, выдумке, характере, целостности, как и об уровне произведения искусства, они не имеют ни малейшего понятия. Словом, у них нет вкуса. Само собой, я говорю о среднем немце».

К уровню среднего немца в последнее десятилетие самым неприятным образом приспосабливались авторы романов и пьес. Могли ли в этих условиях поправить дело «Ифигения», «Эгмонт» и «Тассо»?

А теперь еще и «Оры», журнал, призванный воспитывать публику, не получил желаемого резонанса. Тут уж, понятно, просто не терпелось взять на мушку другие журналы и разить их острыми эпиграммами. «Мысль насчет ксениев великолепна и должна быть приведена в исполнение», — ответил Шиллер на предложение друга, вот только, если задумана сотня эпиграмм, тогда «придется нападать и на отдельные произведения» (29 декабря 1795 г.). Радуясь скорому приезду Гёте в Йену, Шиллер провозглашал: «И правилом будет также: nulla dies sine Epigrammate».[27] И правда, в последующие месяцы рождался дистих за дистихом! «Коллекция растет у нас под руками, так что весело смотреть», — писал Шиллер 5 февраля 1796 года.

Так оно и шло дальше. В редкие часы досуга, выпадавшие после работы над более крупными вещами, оба поэта сочиняли эпиграммы, злобно-язвительные и добродушные, рожденные в совместном творчестве и в одиночку — во всяком случае, в условиях непрестанного обмена мыслями, а также насмешками и дерзостями, адресованными недругам. Поэтому в отношении многих двустиший даже невозможно установить, кому из двух поэтов принадлежит окончательная редакция. Так обильны были плоды творческого порыва, охватившего друзей, что вопрос о публикации подборки эпиграмм, с таким расчетом, чтобы она составила стройное целое, потребовал особых размышлений. Ведь Гёте и Шиллер писали не только воинственные, но также и «невинные ксении», философские и «чисто поэтические» (из письма Шиллера к Гёте от 1 августа 1796 г.), в которых они в сжатом виде излагали свои взгляды по разным вопросам жизни, искусства и науки. Шиллер, стало быть, подготовил две подборки: «Tabulae votivae»[28] со 103 двустишиями и «Ксении» с 414 двустишиями. Те и другие наряду с прочими эпиграммами, в том числе принадлежащими перу Гёте, были опубликованы в «Альманахе муз» за 1797 год, который разослали подписчикам в октябре. Таким образом, увидели свет далеко не все эпиграммы. Только в 1893 году Эрих Шмидт и Бернгард Зуфан, уже имея в своем распоряжении все творческое наследие обоих поэтов, напечатали все ксении, в общей сложности — 926. И Гёте, и Шиллер в свое время включили в собственное собрание сочинений лишь небольшое число этих двустиший. Гёте к тому же собрал ряд двустиший в цикл «Четыре времени года». Дело в том, что обоим поэтам эпиграммы эти представлялись чрезмерно сиюминутными — Гёте и Шиллер боялись, что скрытые в них намеки будут непонятны читателям более поздних времен.

И правда, это было «сумасшедшее и рискованное предприятие», как назвал его Гёте в письме к Шиллеру от 15 ноября 1796 года (Переписка, 210), со стороны авторов «Ксений». Они открыли тем самым литературную войну, по числу уязвленных критикой, по остроте, язвительности и колкости намеков не имеющую себе равных. Гёте и Шиллер отважно выступили против своих литературных недругов, отлично сознавая, на какой риск идут. Наконец-то заключив между собой союз, оба поэта обрели самосознание и уверенность, что вдвоем они представляют собой некое духовное учреждение, правомочное вынести свой приговор другим журналам и авторам. Надежда обоих, что журнал «Оры», в силу своего нарочито провозглашенного высокого уровня, будет встречен публикой если не с одобрением, то по меньшей мере благожелательно, — надежда эта не оправдалась: критических отзывов оказалось много больше, чем хвалебных. Так, Вильгельм Гумбольдт сообщал Гёте из Тегеля: «К «Орам» здесь не слишком благосклонны. Особенно не прощают журналу того, что, судя по извещению о его основании, он намерен быть лучше других журналов» (22 августа 1795 г.).

В периодических изданиях того времени были опубликованы рецензии уже на самые первые номера нового журнала, причем настолько подробные, основательные, многостраничные, что современные рецензии в сравнении с ними кажутся образчиками исчезновения серьезной критики. Насколько обстоятельны были эти рецензии, настолько резкой была содержавшаяся в них критика. Вновь и вновь повторялись одни и те же упреки. Стремление издателей «Ор» дать публике нечто лучшее, нежели то, чем потчевали ее другие журналы, было воспринято как дерзость. Многие произведения, опубликованные в «Орах», объявлялись слишком сложными, эзотеричными: мол, небольшая горстка писателей «вращается в своем собственном узком кружке, в который нет доступа непосвященным, да и у народа с ними так мало общего, что он поостережется приблизиться к ним, словно вокруг них очерчен магический круг» («Анналы философии и философского духа», октябрь 1795 г.).

Письма об эстетическом воспитании человека находили чрезмерно сложными и абстрактными. Директор Бреславльской гимназии Манзо даже не побоялся заявить, будто стиль Шиллера представляет собой всего лишь «нескончаемую омерзительную смесь наукоподобных абстрактно-теоретических и прекраснодушных фраз» («Новая библиотека гуманитарных наук и свободного искусства», сентябрь 1795 г.). Идеализация греческой античности наталкивалась на скепсис: реальность древней Греции-де на самом деле была весьма печальной. В письме Кернеру от 2 ноября 1795 года Шиллер жаловался, что против него ополчились «все наперечет пошлые и ослоподобные противники», на что друг его, Кристиан Готфрид Кернер, возразил, что иной раз критика «может содержать и кое-что заслуживающее внимания» (письмо Шиллеру от 6 ноября 1795 г.). А Иоганн Фридрих Рейхардт в своем — тоже новом — журнале «Германия» настойчиво указывал на разрыв между начальным заявлением создателей журнала «Оры» о намерении строго избегать любых суждений о текущих политических событиях и претворением этого обещания в жизнь, коль скоро по всякому злободневному поводу журнал выносит свой приговор (январь 1796 г.).

Гёте и Шиллеру все это представлялось бунтом посредственности, и возможно, что многие журналы и авторы, хоть и далеко не все, и впрямь заслуживали подобной оценки. Во всяком случае, оба поэта считали, что не встречают ни заслуженного признания, ни должного понимания. Поэтому они и решили преподнести своим противникам и даже кое-кому из недавних друзей свои колючие «подарки». Оборона от критики переросла в атаку на низкий уровень литературного дела, в полемику с литературными противниками и кое-какими удручающими тенденциями того времени.

Досталось, в частности, и журналу «Дойче монатсшрифт» («Германский ежемесячник»):

Немцев искусство слывет обычно убогим.

Знать, и ты, «Ежемесячник», этого толка продукт?

А вскоре оба поэта в одной из эпиграмм почтили своей иронией и публику, не желавшую идти в ногу с журналом «Оры»:

ОРЫ. ПЕРВЫЙ ГОД ИЗДАНИЯ

То слишком серьезен журнал, то дерзко вперед забегает,

Что бы ему сонным шагом публики нашей плестись?

Не одна критическая стрела была выпущена в журнал «Библиотека изящных искусств», в котором сотрудничал Манзо:

БИБЛИОТЕКА ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ

Год за годом уже мы ситом черпаем воду.

Не наполняется сито — как и камень нельзя растопить.

Тому же журналу посвящена и другая эпиграмма:

Убогим поэтам вотще лазарет предназначен вот этот.

Немощь и бешенство здесь чахоткой готовы лечить.

Язвительной насмешкой разили поэты также и отдельных лиц, представлявшихся им типичными носителями духовного убожества той поры. А ксении должны были стать своего рода огнивом, рождающим пламень, и читателю авторы добродушно советовали:

В меру охоты читай нас, в радости, как и в горе,

Так же и мы духом добрым, иной раз — и злым рождены.

Предполагалось, однако, что подборка в «Альманахе муз» прочно испортит настроение всем подвергшимся осмеянию. Иные из них сделались излюбленной мишенью авторов ксении: например, критик и поэт Иоганн Фридрих Каспар Манзо, Николаи, Рейхардт, как и противники Гёте в сфере естественных наук. Фридрих Николаи, типичный представитель берлинского Просвещения, в свое время злобно пародировал «Вертера». Начиная с 1783 года он стал публиковать многотомное «Описание путешествия по Германии и Швейцарии», за что удостоился не только нижеследующих язвительных строк — целый сонм стрел был выпущен против него:

НИКОЛАИ

Все колесит по дорогам наш Николаи почтенный.

Жаль, что в царство рассудка он не находит пути.

Или еще:

ЭМПИРИЧЕСКИЙ УПРЯМЕЦ

Бедный жалкий эмпирик, даже познать ты не можешь

Глупость свою до конца — для этого слишком ты глуп.

Свыше 70 эпиграмм направлены против Иоганна Фридриха Рейхардта. А ведь он много лет поддерживал с Гёте дружеские отношения, даже написал музыку к некоторым из его пьес. Мало того, изящно сплавив искусство с народными мотивами, он положил на музыку ряд стихотворений (не только одного Гёте). Словом, Рейхардт известен как выдающийся композитор-песенник периода ранней немецкой классики.

Рейхардт родился в 1752 году в Кёнигсберге, в семье бедного музыканта. Благодаря покровительству потсдамского композитора Франца Бенда он в 1776 году был назначен придворным капельмейстером прусского короля Фридриха Великого. Пребывая в этой должности, он заботился о музыкальном просвещении берлинцев, знакомил их с ораториями Генделя и симфониями Гайдна. В период с 1781 по 1791 год Рейхардт издавал журнал «Музыкальное искусство», в котором публиковал собственные музыкальные сочинения и статьи об искусстве музыки. Пробовал он свои силы также и в литературе (его перу принадлежит, в частности, «Жизнеописание знаменитого музыканта Германа Вильгельма Гульдена», изданное в 1799 г.).

В 1785 году он предпринял поездку в Лондон и Париж, снискавшую ему множество поклонников. После смерти Фридриха II, последовавшей в 1786 году, преемник прусского короля разрешил композитору расширить рамки творческой деятельности, в частности ставить на сцене свои оперы, одновременно назначив ему хорошее жалованье; словом, Рейхардт зажил на широкую ногу. С 1781 года он переписывался с Гёте, в 1789 году даже дважды навещал его в Веймаре и уговаривал в соавторстве с ним создать оперу. Однако Гёте так и не написал просимого либретто. Без сомнения, в ту пору Рейхардт был для поэта ценным советчиком в музыкальных вопросах: Гёте обсуждал с ним проблемы театральной практики и именно ему откровенно жаловался в письмах на публику, на скверный вкус немцев. В 1790 году в Берлине взяли верх любители итальянской музыки, вследствие чего положение Рейхардта осложнилось. В 1791 году он получил трехгодичный отпуск с полным сохранением содержания и отныне жил уединенно в своем поместье в Гибихенштайне близ Галле. Уже в ранних литературных опытах Рейхардта проступали антифеодальные тенденции, поэтому казалось вполне естественным, что он сочувствовал Французской революции, хоть не считал нечто подобное ей возможным или даже желательным в Германии. В 1792 году он поехал во Францию, считая себя твердым сторонником конституционной монархии. Подобно чуть ли не всем посетителям этой страны, переживавшей в ту пору величайшее брожение, он был предельно раздражен сложившейся ситуацией, но при всем при том по-прежнему не сомневался в необходимости переворота. Его «Доверительные записки о Франции, составленные во время путешествия в эту страну в 1792 году» были изданы анонимно, в двух частях, уже в 1792–1793 годах. Вскоре Рейхардт лишился своей должности придворного капельмейстера, но не по причине опубликования «Доверительных записок», а из-за своих дружеских связей с республиканцами, которые поддерживал в Северной Германии в 1793 году. Была и другая причина: Рейхардту ставили в вину антимонархистские высказывания. Будто бы за карточным столом он сказал, что все короли заслужили судьбу казненного Людовика XVI. В общем, в октябре 1794 года Рейхардт сразу лишился и должности, и жалованья. Фридрих Вильгельм II не пожелал выслушать его и даже не стал назначать полагающегося в таких случаях расследования. Теперь Рейхардт пытался снискать успех на стезе публициста. Он взялся издавать журнал «Франция» и в своих статьях решительно выступал с республиканских позиций, с той лишь разницей, что не одобрял якобинский террор. В 1795 году он основал журнал «Германия», который, однако, просуществовал всего лишь два года — в нем Рейхардт с равным пылом выступал как против деспотичных монархов, так и против якобинской тирании. В этом же журнале он опубликовал пространную, резко критическую статью о журнале «Оры»: отвергая концепцию эстетического воспитания как средства разрешения социальных невзгод, он одновременно иронизировал над противоречием между декларацией журнала о политическом нейтралитете и политическим консерватизмом, проступающим во всех его публикациях.

Веймарцы своими Ксениями нанесли ему ответный безжалостный удар, выставив в них прежде почтенного придворного капельмейстера, знатока музыки и театра, этаким псевдореволюционером, любителем ловить рыбку в мутной воде, вроде небезызвестного Шнапса из гётевской пьесы «Гражданин генерал»:

КО МНОГИМ

Государей своих вы сперва доили усердно,

Ныне ж нахлебники свергнуть готовы прежних господ.

Или вот еще другое:

РАЗНАЯ ДРЕССИРОВКА СОБАК

Знатные псы — те рычат на попрошаек, на нищих,

Демократический шпиц лает на бархат, на шелк.

После этого конфликта лишь спустя много лет наступило некоторое сближение. Зимой 1800–1801 гг. Гёте перенес серьезное заболевание, и тут, после многих лет взаимного молчания, Рейхардт написал ему: «Одно лишь чувство у меня: какое счастье, что Вы уже вне опасности!» (письмо от 21 января 1801 г.). В своем ответном письме от 5 февраля 1801 года поэт, вспоминая прежнее приятельство, отвечал: «Наши с Вами старые, твердо установившиеся отношения могли быть, подобно кровному родству, нарушены только противоестественными обстоятельствами» (XIII, 256). Война, которую они некогда вели с помощью ксений, теперь уже смущала обоих авторов эпиграмм: Гёте и Шиллера. Прежние отношения между Гёте и Рейхардтом, однако, все же не восстановились, хотя в 1802 году Гёте как-то раз посетил Гибихенштайн. Место музыкального консультанта при Гёте давно уже успел занять Карл Фридрих Цельтер, человек также образованный и творчески активный.

В 1796 году Рейхардта снова приняли на службу при прусском дворе, правда уже не в качестве капельмейстера, а директора солеварни (?) в Галле. В этой должности он пребывал вплоть до 1806 года, причем ему дозволялось в зимние месяцы музицировать с королевским оркестром в Берлине, а также давать уроки музыки королеве Луизе. Его дом и парк в Гибихенштайне приобрели славу гостеприимной обители, где собирались литераторы, особенно представители течения раннего романтизма. Впоследствии войска Наполеона, поскольку Рейхардт зарекомендовал себя его противником, разрушили его усадьбу. Под впечатлением наполеоновских территориальных притязаний композитор в конечном счете из друга французов превратился в поборника сплочения немецких князей против агрессора, угрожающего немцам с Запада.

Досталось от авторов «Ксений» и Фридриху Штольбергу, некогда юному спутнику Гёте по его первому путешествию в Швейцарию в 1775 году. Еще в 1788 году граф Штольберг выступил против стихотворения Шиллера «Боги Греции», возмущаясь его языческими мотивами. Впоследствии, переводя «Избранные беседы Платона», Штольберг снабдил их предисловием, в котором утверждал, что учение Сократа, ввиду его «созвучия с великим учением нашей церкви», должно обрести для всех верующих «престиж божественного слова». Гёте посчитал подобную интерпретацию греческой древности «отвратительной» и назвал ее «пачкотней графа-пустомели» (из письма Шиллеру от 25 ноября 1795 г.).

И Штольбергу тут же досталось на орехи:

ДИАЛОГИ ИЗ ГРЕЧЕСКОГО

Для воспитания душ наш уважаемый Штольберг,

Граф, поэт, христианин, онемечил беседы Платона.

Или вот еще другое:

УТЕШЕНИЕ

Клеймил богов Греции ты — Аполлон тебя сбросил с Парнаса, —

Что ж, зато в царство божие ты, видно, скоро войдешь.

Случались, однако, ксении и другого рода. Если двустишия, направленные против вполне конкретных лиц, в большинстве случаев одновременно клеймили еще и какое-нибудь типичное для той поры явление, то другие эпиграммы в афористической форме провозглашали общие истины. Двустишия этого рода легко вписывались в подборку, для которой Шиллер к тому же придумал вольный «сюжет»: ксении-де отправились на Лейпцигскую книжную ярмарку, где познакомились и с журналами, и с авторами разных писаний и всех их сделали мишенью своих язвительных реплик. Далее ксении стали «путешествовать» по немецким рекам, а под конец даже спустились в подземное царство, где им тоже представилось немало поводов высказаться, за чем последовали диалоги с философами, с Геркулесом и Шекспиром о плачевном положении современной отечественной драматургии. (Впоследствии из этих ксений выросли стихотворения Шиллера «Философы» и «Тень Шекспира».)

Своеобразный скептический реализм, одинаково далекий как от голубой утопии, так и от мрачного пессимизма, нашел свое выражение в эпиграммах «на общие темы» — правомерность скепсиса этого подтвердили события, последовавшие за революцией, которая провозгласила столь высокие цели:

ЗОЛОТОЙ ВЕК

Правда ль, что в целом лучшает с веками людская порода?

В целом — возможно. Не будь целое суммой частей.

(Перевод В. Топорова — 1, 241)

Разумеется, дистихи, не вошедшие в подборку ксений и опубликованные преимущественно в «Надписях», содержали аналогичные мысли и провозглашали принципы, в ту пору особенно важные для Гёте и Шиллера. И если у древних римлян «надписи» содержали тексты, из благодарности посвященные богам, то в дистихах Гёте и Шиллера формулировались взгляды поэтов по разным вопросам: вопросам политики, искусства, философии, образа жизни. Истинный государь — только тот, «кто быть им способен». И если хотят предотвратить столкновения, чреватые насилием, необходимо сочетать «благоразумие — сверху» и «добрую волю — снизу». Отдельный человек — как, в частности, показано в романах о Вильгельме Мейстере — может добиться полного самоосуществления лишь в союзе с другими людьми:

К целому вечно стремись, а коли не можешь стать целым,

Частью доброго стань — и ему послужи.

Разум и красота — проявления бесконечного абсолютного и как таковые внушают религиозное чувство:

Высшее, бесконечное, сам создает себе разум.

В деве прекрасной дух высший — в сердце ее и в глазах.

Двустишия отражали и глубоко личные чувства их авторов. Новообретенной радости их — творческой дружбе — посвящены следующие строки:

ВЗАИМОВЛИЯНИЕ

Дети об стенку мяч бросают и сызнова ловят.

Жду, чтобы резво назад мяч мне бросил мой друг.

Осенью 1796 года вышел в свет «Альманах муз» с большой подборкой ксений. Событие это сильно взбудоражило публику, по крайней мере читателей, интересовавшихся литературой, — правда, таких тогда, как и теперь, было не столь уж много. Одних смешили дерзкие щелчки и остроты, другие же были всем этим чрезвычайно удручены. Одни смотрели на лихие выпады как на чисто интеллектуальные забавы, другие же усматривали в них намеренно оскорбительный умысел. «Все взбудоражены этим бесстыдным поступком», — писал 30 октября из Веймара Бёттигер. А старик Глейм заявил: «От подобной перебранки Гёте и Шиллеру лучше бы воздержаться…» (письмо от 27 ноября 1796 г.). Виланд со своей стороны выражал опасение, что авторы эпиграмм «сами навредили себе во сто крат больше, чем могли бы причинить им вреда все их литературные недруги и Мефистофели, вместе взятые, за всю жизнь». Тут и там в ответ стали появляться «антиксении». А Манзо — кто осудит его за это? — в 1797 году опубликовал «Ответные подарки пачкунам из Йены и Веймара».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.