7. Лондонская жизнь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. Лондонская жизнь

«Если по дороге вам попалась вилка — поднимите её»

— Йоги Берра

Хочу поведать вам о том, как обстояли дела в перерывах между турне. Я тогда вживался в Лондон и только начал чувствовать себя там как дома. Я снимал дом в Холланд-парке вместе с Джими Хендриксом — вроде как снимал — когда он впервые прилетел в Англию. Собственно, это был дом П. П. Арнольд. Она отдала подвал Джимми, а первый этаж — мне, а сама жила в большой квартире выше. Джимми вошел в чарты с хитами вроде «Purple Haze» («Пурпурная дымка») и «Hey Joe» («Эй, Джо»), а у ней был хит «The First Cut is the Deepest» («Первый удар ножом — самый глубокий»). Это была пора, когда она гуляла с Джимом Моррисоном, он всё время дарил ей бриллианты. По иронии судьбы, он умер спустя год после Джими в том же возрасте. Еще два парня из печально известного списка Кита с теми, кому не суждено было дожить до 30-и.

Джими любил Лондон, и, кажется, хорошо вписался в его атмосферу. Также Джими очень любил свою шляпу, с которой не расставался. Она прочно поселилась в нашей квартире. Большую часть времени он находился во взвинченном состоянии — определенно в более взвинченном, чем я. Мне просто нравилось по жизни бухать, я не хотел слишком сильно торчать, но иногда для смеха мог позволить себе таблеточку. Джими же был всегда сильно под кайфом. Поскольку и я, и он тогда были всё время очень заняты концертами, интервью, поездками по стране и за границу, мы не виделись неделями, но когда нам случалось быть вместе, Джими оказывался отличным соседом.

Однажды ночью мы с ним лежали в нашей квартире в комнате, наполненной подушками, с зажженными благовониями и свечами, и говорили о гитарах. Он продемонстрировал мне, как может играть и правой, и левой рукой (спустя много лет подобный трюк, но уже с бильярдным кием, мне показал Ронни О’Салливан), и у меня просто слетела крыша. Это было невероятно клево, и он просто загипнотизировал меня. Но что меня больше всего поразило в нем — это то, насколько сильно он был не уверен в себе. Я просто не мог в это поверить. Он признался мне в ту ночь, что ненавидит собственный голос, ненавидит петь и мечтает о том, чтобы просто стоять на сцене и играть. Вот что он на самом деле хотел делать. Просто играть. Я посоветовал ему прекратить эти нелепые рассуждения и ценить свой голос как инструмент. Наверное, это ему понравилось, так как после того, как я это произнес, он взял с полки две пластинки и отдал их мне. Я такие никогда не слышал, так что он настоял, чтобы я взял их. Первой была «Джеймс Браун на концерте в «Apollo», 1962». А вторая — «Би-Би Кинг на концерте в «Regal»». Она была записана в 1964-м, когда «Regal» считался чикагской версией «Apollo».

Я никогда не слышал подобной музыки. В ней было столько энергии! От этих альбомов я просто выпал в осадок. Это были американцы, которые сделали бриттов. Это был соул против рока.

Джеймс Браун полностью гипнотизирует публику своей отчаянной манерой исполнения — страдания, страсть и экстаз, живущие в его музыке, отдаются залу в чистом виде. Он заставил меня вибрировать всеми фибрами своего тела. И, как ни смешно, но он напомнил мне Джаггера. Я знаю, что его танцевальные па, пение и сексуальность вдохновляли Мика.

Эти уроки не прошли даром: спустя несколько лет после того, как «Роллинги» сыграли «Everybody Needs Somebody To Love» («Каждому нужно кого-то любить») Соломон Бёрк, к удивлению Мика, вышел к нему на сцену и вручил тому свою кепку — единственному из всех певцов в мире, который, по его мнению, достоин её носить.

Что касается Би-Би Кинга, то он был мужик что надо. Эта его неподражаемая необработанность… Я почувствовал себя мужественнее, слушая Би-Би, его голос и гитару — крепкие, сильные, мудрые, грустные и блюзовые одновременно.

Джими не знал, что эти пластинки просто перевернули всего меня — они заставили меня играть лучше. Впрочем, это были не единственные подарки Джими. Однажды днем он пришел ко мне в квартиру с бассет-хаундом по кличке Лупи. Не знаю, где и как он раздобыл его. Лупи немного пожил у него, но так как Джими много ездил и не мог по-настоящему заботиться о нем, а также из-за того, что мне Лупи понравился, он отдал собаку мне. Я подумал, что это очень здорово, если не принимать во внимание, что Лупи не был приучен к дому и всегда гадил на пол, но Пэт Арнольд не считала, что это здорово, и вскоре выгнала и Лупи, и меня.

Что касается Джими, то он был уникален во всем. Он был немного «чёрным», немного чероки и немного мексиканцем. Его открыли в Нью-Йорке, и он прославился благодаря братьям Айли. Во время «британского вторжения» в Штаты, когда туда прибыли «Битлз», «Стоунз» и все остальные британские группы, Джими стал их противоположностью. Он вторгся в Англию, но это продолжалось недолго, так как он стал мировой сенсацией.

Мне нравились его раскрепощенность и подвижность его рук по гитарному грифу, сохранявшиеся даже тогда, когда он был под кайфом. Все мы знаем, как Джими играл. Но видеть его живьём — это было нечто. Я был потрясен. Когда Джими выступал в том же городе, что и группа Джеффа Бека — это обычно происходило в Нью-Йорке, — мы джэмовали вместе с ним. Также мы вместе сыграли на фестивале на Стейтен-Айленд, но самым памятным джэмом с ним стало выступление на «Филлмор Ист» в тот же вечер, когда Джими нужно было выступать там в другом зале. Мы встретились в клубе «Scene» — Джими и его ребята, и я со своими ребятами. Бадди Майлс на барабанах, а также братья Чемберс, все вместе мы и сыграли. Джими очень нравилась моя манера игры на басу, и он, бывало, кричал через всю сцену: «Подождите, пусть теперь вступит бас». Я играл соло, а потом Джими вступал самым волшебным образом, и выдавал совершенно потрясающее виртуозное соло. Часто наступает время «музыкантов для музыкантов», и тогда получается совершенно уникальная смесь. Джими мог делать такую смесь в огромных количествах, как и Стиви Рэй Воэн. По странному стечению обстоятельств, обоих этих легендарных исполнителей я слушал в компании Джаггера.

Всё то время, что я проводил с Джими, было окрашено кайфом. Он обожал свои сигареты с травой и таблетки — «Кваальюдс»[17]. Будучи старше меня на 5 лет, — получается, что ему было 27, когда он умер, — он казался намного старше этого возраста. Его смерть стала для всех настоящим шоком, страшным ударом. За неделю до этого, в середине сентября 1970-го, он играл на 3-х дневном фестивале «Любви и мира» в Европе. Тогда был застрелен промоутер, и сразу несколько мотоциклетных банд сцепились в схватке. Джими пришлось спешно покинуть это место, и как только он сошел со сцены, один из участников банды спалил её дотла. Джими вернулся в Лондон в шоке.

За ночь до его смерти я тусовался в клубе Ронни Скотта в Сохо с Джими и другими. Он ушел достаточно поздно и ни с кем не попрощался, так что я побежал за ним и увидел, как он спускается по лестнице клуба с какой-то девчонкой, уткнувшейся к нему в бок, под его правой рукой.

Я сказал: «Эй, Джими, ты забыл сказать «Спокойной ночи!»»

Он посмотрел на меня через плечо, увидел, что это — я, и тихо прошептал: «Спокойной ночи».

Я видел Брайана Джонса только один раз, когда он сидел в крыле главной студии в «Олимпике», что в Барнсе, где и «Стоунз», и «Faces» много записывались. Нас представили друг другу Глин Джонз и Ники Хопкинс, я подошел к нему и сказал: «Привет!», он пробормотал в ответ что-то подобное. Он витал в собственном мире, хоть и смог ощутить чье-то присутствие извне. В привычной для себя стране грёз, которая жила где-то в его сердце. Плывя по волнам мыслей, которые только он один мог понять. Я ощущал связь между нами, которую трудно выразить словами.

Брайан был «мной в светлом парике», как мы выражались позднее, но как музыкант он был функциональным гитаристом. Вся штука в том, что он был «Стоуном» с самого начала, и на первых порах вписался в разухабистый образ жизни группы. Но, думаю, ближе к концу своей жизни в нем что-то сломалось, и он потерял в себе стержень. Я знаю, что это видели и все остальные. Он пробовал играть на любом инструменте кроме гитары. Ситар, блокфлейта, дудки и всякие-разные вещи, что само по себе неплохо, пока ты не теряешь над этим контроль. Он был хорошим гитаристом, но на других инструментах он играл не так, чтобы очень хорошо. Наркотики и рок-н-ролл поглотили его.

Последней песней, которую он сыграл вместе с группой, была «Honky Tonk Women» («Женщины из хонки-тонка»). Они записали её примерно в июне 1969-го, но к тому времени Мик и Кит уже решили, что Брайану пора уйти, и его надо заменить. Брайану было всего 27, когда его нашли мертвым в собственном бассейне 3 июля 1969 года.

Кстати, Кит, наверное, был прав, когда сказал о Брайане: «Некоторым людям не суждено перешагнуть 30-летний рубеж».

Знаменитый концерт «Стоунз» в Гайд-парке 5 июля 1969-го — дебют Мика Тейлора — планировался еще до гибели Брайана. Но его смерть случилась за два дня до этого, так что это мероприятие стало его мемориалом. Позднее было подсчитано, что на концерте присутствовало от 250 до 500 тыс. зрителей. Мик открыл концерт посвящением Брайану, а потом выпустил в воздух тысячи бабочек.

Тогда же, в субботу после полудня, свершилось мое судьбоносное «посвящение». В то время как массы людей собирались в парке, я прогуливался по окружной улице в надежде найти достаточно близкое к сцене место, где можно было услышать их музыку. И вот около меня остановилась машина, её боковое стекло опустилось, кто-то крикнул: «Эй, Ронни!», и оттуда выпрыгнули Мик Джаггер и Чарли Уоттс.

Это был первый раз, когда я реально встретился с Чарли. Я не знался с ним, когда он играл в группе моего брата Арта, и до этого раза моё знакомство с ним ограничивалось единственным случаем, когда однажды я переходил через Оксфорд-стрит, а он остановился у светофора в своём «Мини» с шофером. Он помахал рукой мне, а я помахал ему. Чарли не водит авто.

У него никогда не было водительских прав, потому что он страдает странной боязнью механизмов, что, однако, не останавливает его от покупки машин. Однажды он купил «Альфа-Ромео»1936 года выпуска только из-за того, что ему нравилось смотреть на её приборную доску. У Чарли также есть очень красивая бордовая «Лагонда». Недавно он получил от моего зятя Винни её игрушечную копию. Когда он купил «Лагонду», то также приобрел бордовый костюм ему в тон, и теперь он может одевать этот костюм и садиться у заднего колеса — мотор гудит, кайф идет.

Мы втроем на несколько минут встали постоять около парка.

Я пожелал им удачи: «Пусть это будет хороший концерт».

«Рады были увидеть тебя, до скорого!» — ответили они.

«Да — скорей, чем вы думаете», — бросил я им — и себе заодно!

В 1971-м на продажу был выставлен самый прекрасный дом в мире — «Уик» («Фитиль») в Ричмонд-Хилл, он был построен в 1775-м, в нем было 20 комнат, прекрасный вид на берег Темзы, и он принадлежал актеру сэру Джону Миллзу. Внушительный вид этого дома впечатлял многих в Европе, и он был объектом для многих картин артиста. Он просил за него 100 тыс. фунтов, плюс еще 40 тыс. за старый 3-х комнатный коттедж в конце сада, который принадлежал его жене Мэри Хэйли Белл, вместе с цыганской кибиткой, в которой она сочинила такие классические вещи, как «Whistle Down the Wind» («Свисти по ветру»). Я захотел купить «Уик», но у меня не хватало и на дом, и на коттедж, так что я продал Рейвенсвуд-Коут, где мы с Крисси жили, за 28 тыс. фунтов, и вложил эту сумму в «Уик», а также убедил Ронни Лейна приобрести коттедж. Как и в случае со всеми моими приобретениями, я вышел за пределы своих средств. Я был молодым человеком, который покупает одно из красивейших лондонских владений. В общем, откусил больше, чем смог прожевать. Мной двигал оптимизм: я знал, что скоро — гастроли.

Я влюбился в этот дом, так как он был таким солидным: камины от Адама, лепнина Гринлинга Гиббонса и три овальные комнаты, расположенные друг над другом, — но еще и потому, что у Джона была чудесная комната для снукера с редким и старинным столом от Тёрстона. Когда я похвалил его, он сказал мне, что этот стол когда-то принадлежал легендарному Джо Дэвису, одному из величайших игроков в истории этой игры, выигравшего подряд 20 мировых турниров по снукеру. Это был сам по себе очень ценный предмет мебели, а также настоящее сокровище для всех, кто любит снукер и историю этой игры. Ничто не могло помешать мне купить этот дом, и стол для снукера был частью сделки.

Джону он тоже нравился, и он сказал мне: «Возьми его с моим благословением, он — твой».

Теперь у меня был самый красивый дом в мире, и самый красивый в мире стол для снукера. Теперь я действительно мог предаться этой игре. Деревянная отделка этого стола запечатлела на себе все перипетии рок-истории.

В тот день, когда мы въехали туда, мы обнаружили небольшую записку, написанную от руки и прикрепленную изолентой к зеркалу в коридоре. Там было написано: «Надеемся, вы будете так же счастливы в «Уике», как и мы. — Джон и Мэри».

Мы с Крисси тоже на это надеялись, но в жизни все происходит не всегда так, как этого вам хочется. Дом вскорости стал продолжением Уайтторн-авеню, потому что он очень понравился моей семье, когда они посетили его. Мой папа был очень горд тем, что у его сына появился дом с большим количеством комнат, чем было у всех членов семьи вместе взятых, моя мама часто готовила нам здесь завтрак. Я даже нанял Дорин — тогдашнюю жену Арта — в качестве моей секретарши.

Моим первым большим проектом стало намерение потратить 25 тыс. фунтов на музыкальную студию в подвале, чтобы я смог сделать сольный альбом. Я установил передовое по тем временам оборудование — пульт «Neve», магнитофоны «Studer» и «Revox», аппарат на три-по-M8 дорожки со сменными 4-х дорожечными головками и еще одну 16-дорожечную машину. С первого дня, как студия заработала, дом стало лихорадить от круглосуточного наплыва друзей, приходивших поиграть. Захаживали Джордж Харрисон с командой «Монти Пайтон», и мы джэмовали, потом подходил актер Джон Хетт, и в конце концов мы оказывались в пабе отеля, находившегося рядом с домом. День превращался в ночь, а ночь — в следующий день, и тогда приходило еще больше друзей, а потом мы не могли и подумать, что все это обернется 4-мя днями пьянки, кайфа и музыки.

Мы засыпали на полу студии и, проснувшись, обнаруживали, что комната забита музыкантами, которых еще не было здесь, когда мы свалились. Грег Оллмен, Пол Маккартни, Кит Ричардс и Ринго. Мы играли, пока были в силах играть, и тогда заваливались на пару дней в пивную, а потом возвращались в студию. Каждый, кто приходил, тот приносил с собой свой инструмент, или же начинал исполнять на том, что ему подворачивалось под руку, и так мы играли. Однажды Кит Мун, Ринго и Энди Ньюмарк захотели постучать на ударных, но в студии была только одна ударная установка, и в конце-концов я начал учить их игре на гитаре. Я показал им ми-мажорный аккорд, мы наклюкались и всю ночь играли только этот аккорд. У меня до сих пор хранятся тогдашние 8-дорожечные записи — куча пленок, я их как-нибудь скоро упорядочу. Уверен — в них похоронено много сокровищ.

В «Уике» музыканты сновали по лестнице взад-вперед днем и ночью. Каждого, кто приходил, я просил: «Пожалуйста, поиграй со мной на моем альбоме», и старался не отпускать его, пока тот не выполнял мою просьбу. Все с участием отнеслись ко мне во время записи моего альбома. Впрочем, Клэптон обвинил меня в том, что я теперь звучал, как он: «Ты скопировал меня, олух!»

«Да, Эрик, я знаю. Я действительно скопировал тебя в песне, кажется, «My Secretary» («Мой секретарь»). Тут я использовал ту же примочку, что и ты».

Довольно скоро парни вроде Джаггера и Харрисона стали уже умолять меня отпустить их домой с просьбами: «I’ve got my own album to do» («Мне и свой альбом надо записывать»). Так это предложение стало названием моего первого соло-альбома.

Когда я сочинял «I Can Feel the Fire» («Я чувствую пламень»), Мик помог мне. А я тогда помог ему в «It’s Only Rock’n’Roll» («Это всего лишь рок-н-ролл»). Энди Ньюмарк пропал, так что мы разбудили Кенни Джонса. Сейшн проходил с бору по сосенке, но мы сделали-таки основную дорожку. Она была записана в моей студии в «Уике» — Мик пел, мы с ним играли на гитарах, Вилли Уикс на басу и Кенни Джонс на барабанах. Я и Дэвид Боуи подпевали. Это мы поём «I like it, I like it» («Мне он нравится, мне он нравится»). Потом Мик заставил «Стоунз» наложить туда свои партии. Чарли для этого даже оставил барабаны Кенни. Он говорил, что по-другому сыграть просто не мог.

Потом они забрали пленку в студию «Айленд», где Кит заявил: «Я предусмотрительно стер все ваши гитарные партии». Впрочем, он оставил мою партию 12-струнной гитары. Мик выпустил эту песню в качестве сингла в ноябре 1974 года, она возглавила американский хит-парад, и они использовали её в качестве названия следующего альбома «Стоунз». В случае с песнями вроде «It’s Only Rock’n’Roll» на самом деле трудно определить, кто какую ноту сочинил. Мы все перебрасывались идеями. У Мика был готов припев, и все получилось методом проб и ошибок, как и почти все песни. Ты придаешь им форму, и не успеваешь опомниться, как уже готов припев, куплеты, твоя вставка между ними и соло. Песня утрясается достаточно быстро. Так же было и в случае с «Maggie May». Она была скомпонована быстренько. Порой даже не подозреваешь, насколько здорово такие песни потом получаются.

Мы с Миком заключили договор: ««I Can Feel the Fire» — твоя, а «It’s Only Rock’n’Roll» — моя». Я не умею торговаться, но все и так в порядке. Мы сочиняли вместе песни, и Мик заимствовал некоторые идеи и структуры, которые потом выливались в песню Джаггера-Ричардса. Я не возражал, когда это стало продолжаться годами. Это было моё ученичество.

В доме роились не только высококлассные музыканты — я также пригласил лучших звукорежиссеров и студийных дизайнеров, в том числе Гари Келлгрена, который основал в Америке студию «Рекорд Плант» вместе со своим партнером Крисом Стоуном, где записывались разные крутые парни. На первом её сейшене был записан «Electric Ladyland»[18], затем были Заппа, Стиви Уандер, Леннон, Слай, короче, продолжайте дальше. И вот Гари отменил все свои дела, прибыл в «Уик», помог оборудовать студию и её начинку и стал вести весь проект. Как это не трагично, но в 1977-м, когда Гари вернулся в Лос-Анджелес, то его жена-стюардесса Марта нашла его мертвым в собственном бассейне вместе с одной из его подружек. Он устанавливал подводные динамики. После падения на стеклянную дверь в душевой за несколько лет до этого, когда он искромсал свою руку так, что доктора даже хотели ампутировать её, у Гари практически не работала правая рука. Его подружка попыталась спасти Гари, но так как тоже плохо плавала, то они оба утонули.

Хотя мы джемовали в «Уике» все время, «I’ve Got My Own Album to Do» занял у меня большую часть года, и в конце концов над ним постоянно работали в основном Энди Ньюмарк на барабанах и Вили Уикс на басу. Энди играл в «Sly and the Family Stone», а Вилли я забрал у Донни Хетэуэя и Ареты Франклин. Он был прикольный и радушный, и в первый же вечер, как он пришел ко мне на работу, то прошелся по кухне, заметил там Джорджа Харрисона, прошелся еще раз, пока не нашел меня где-то, и толкнул со словами: «Слушай, мужик, у тебя же на кухне — битл!»

В том же году, как мы переселились в «Уик», я и Крисси были приглашены на свадебный прием Мика и Бьянки в Библосе на юге Франции.

Бьянка Перез Морена Де Масиас из Никарагуа была надменной девчонкой, которая держалась достаточно холодно, но этот лед растаял, потому что когда она начала себе возноситься, я сказал ей, мол, опусти забрало, давай посмеёмся, и после этого мы действительно славно повеселились. Сейчас она занимается разными хорошими делами и использует свою фамилию по разным нужным поводам: окружающая среда, беженцы, СПИД в Африке и права человека. Жарь, девчонка!

Мик пригласил меня и Крисси, заказав для всех приглашенных самолет в Ниццу, Франция. В одном его конце сидел Пол Маккартни, а в другом — Ринго Старр (таким образом они общались друг с другом), а между ними были Муни, Клэптон, Ронни Лейн, Мак, Кенни Джонс, П. П. Арнольд, Стивен Стиллз, Ники Хопкинс, Крисси, я и родители Мика — Ева и Бэзил (которого всегда называют Джо). Целый эскорт автомобилей ожидал нас, чтобы довести до гостиницы в Сан-Тропе. Я не бывал тогда еще на юге Франции, так что это было для меня нечто особенное.

Мы с Крисси прибыли в отель, и секретарша Джо Бергман поприветствовала нас, вручив нам ключи от номера. Я спросил, где остановился Кит, и она сказала: «Прямо по коридору в ванной налево». Я поспешил туда, постучался в дверь, которая болталась полуоткрытой, и сразу несколько рук поприветствовали меня и затащили внутрь со смехом. Я оказался словно у себя дома в чужой стране вместе с Китом, Бобби Кизом и Маршаллом Чессом.

Я не был раньше знаком с Бобби Кизом. Но я знал, кто он такой. Кроме того, что он — здоровенный старый техасец, который говорит по-техасски, Бобби — один из величайших рок-саксофонистов вообще. Он — был участником «Делани & Бонни & Друзей» перед тем, как стал постоянно играть со «Стоунз». Он играет на теноре в оригинальной версии «Brown Sugar» («Коричневый Сахар»), которую они записали до моего прихода. Я знал, что Кит и Бобби были близкими друзьями, и было очень приятно оказаться в их компании и в их ванной.

Сама свадебная церемония представляла собой гражданскую церемонию в городском холле, и она задержалась на пару часов, так как местная полиция не могла совладать со всеми этими репортерами и фотографами. За ней последовала служба в близлежащей церкви, и тысячи людей ожидали на улицах появления жениха и невесты. Потом началась вечеринка в местном ресторане. Наконец, Мик и Бьянка отбыли на арендованной яхте праздновать свой медовый месяц.

Но то, что их вечеринка окончилась, не означало, что пришел конец нашей вечеринке. Я не возвращался в Лондон еще 3 дня. Кит, Бобби, Маршалл, Крисси и я возлежали вкруг бассейна на кушетках и ловили кайф.

В следующий раз я встретил Бобби в студии «Олимпик». Он был в её большом помещении и записывался со «Стоунз», в то время как «Faces» находились рядом в комнате поменьше. Я похитил его у «Стоунз» и попросил его сыграть на «Had Me a Real Good Time» («Классно провел время»). И мы действительно классно провели время. Я пригласил его в «Уик» на выходные. Он пришел со своим саксофоном, и все кончилось тем, что он заснул под моим столом для снукера, решив, видимо, что это бассейновый столик.

Он вырос в Лаббоке, Техас, будучи соседом Бадди Холли и — по сей день — ближайшим другом «the Crickets». За все эти годы он переиграл со всеми, с кем только можно было переиграть — начиная Джорджем Харрисоном, Джоном Ленноном, Клэптоном и Карли Саймон и кончая Джо Кокером, Би-Би Кингом, Шерил Кроу и Эттой Джеймс, — это только немногие из всех.

Во время той встречи в ванной на юге Франции я еще не знал, что это — начало нашей вековечной дружбы и долгого, долгого путешествия по жизни вместе с фрибейсом, кокаином, героином, выпивкой, еще фрибейсом, и, наконец, на трезвую голову.