10. Трейлер

10. Трейлер

В турне «Стоунз» 1975 года было запланировано 46 шоу в 27 городах Америки, и оно открывалось в «Батон Руж» в Государственном университете Луизианы 1 июня. Это был мой 28-й день рождения и одновременно мой дебют. Мы вышли на сцену под музыку «Фанфар для простого человека» Аарона Копленда. Но вся та кутерьма, которая сопровождает «Стоунз», куда бы мы не направлялись, в реальности началась за 5 недель до этого в Манхэттене.

26 апреля мы все вылетели в Нью-Йорк и заселились в 2 гостиницы под вымышленными именами. Мик и Чарли остановились в «Плазе» на Сентрал-Парк-Сайт под именами Майкл Бенц и Чарли Форд. Я, Кит и Билл вселились в «Пьер» на 5-й Авеню как мистер Бентли, Билл Остин и Ронни Моррис. С нами был и Билли Престон — под именем Билли Хиллмен. Заметьте себе, пожалуйста, которые двое взяли себе фамилии как у дорогих машин, и кто — как у обычных подержанных авто.

Спустя несколько дней утром, около семи, мы собрались в «Плазе», прошли через заднюю дверь, сели в фургон для перевозки мороженого и проехались до угла 12-й Стрит и 5-й Авеню. Там нас ждал огромный тягач-трейлер с усилителями и инструментами на нём. Это была задумка Чарли. Он прочитал где-то, что черные джазмены любили въезжать в Гарлем играющими на трейлере, так что он спёр у них эту идею для нас.

Мы объявили о пресс-конференции, посвященной началу турне, и попросили представителей СМИ встретить нас у ресторана «Feathers» («Перья») на 9-й Стрит и 5-й Авеню. С тех пор мы стали часто практиковать подобные приманки для прессы, но сейчас их придумывать стало все сложнее, так как нас уже слишком хорошо знают. Но тогда было всё просто, и все наивно ожидали, что мы дадим целую кучу интервью один на один за ресторанными столиками.

Вместо этого мы забрались на трейлер, на который был уже прикреплен задник с символом турне, включили аппаратуру и начали играть «Brown Sugar». Нас повезли к ресторану, в то время как уже началась собираться толпа, которая последовала за нами; мы остановились на достаточное время для того, чтобы привлечь к себе внимание, а затем продолжили курс вниз по 5-й Авеню. Журналисты рысью поспешили за трейлером с криками и жалобами по поводу того, что мы обещали дать им интервью. И чем сильнее они кричали на нас, тем сильнее мы кричали на них: «Идите на…».

Мы продолжали играть и катиться, и все больше и больше народу следовало за нами пешком, словно за Крысоловом, что создало проблемы с дорожным движением во всей той части Манхэттена. Кто-то поднимался из метро, смотрел, как мы едем, и Бог его знает, о чём он думал в это время.

Копы оказались тут как тут, они старались управлять толпой, и я узнал среди них двоих с турне «Faces». Они показывали на меня пальцами и кричали: «Эй, Ронни, ты обещал мне билеты… Где мои билеты?»

Я также заметил, как Шеп Гордон вышел из-за угла со своим портфелем и направился в свой офис. Он был менеджером Эллиса Купера и Гроучо Маркса. Он заметил меня, среагировал на это и воззвал: «Какого *** вы тут делаете?» Но я не смог вступить с ним в диалог, так как и без того был занят одновременно удержанием равновесия и игрой на гитаре.

Тем же вечером мы все заселились в домик в Монтауке на восточной оконечности Лонг-Айленда, чтобы порепетировать перед турне. Я тогда даже и не знал, что это был дом Энди Уорхола. Энди ошивался рядом, но много с нами не разговаривал. Он наблюдал за нами, а я — за ним, и он всегда производил на меня впечатление человека-произведения искусства, всюду щелкая своей расписанной от руки камерой «Брауни».

Спустя месяц или вроде того мы еще оставались в Монтауке, уже почти готовые отправиться в турне, как вдруг Мик протянул мне контракт. Я стал наёмным рабочим.

В то время я сам занимался своими деловыми вопросами (наверное, это будет звучать как шутка — что именно тогда у меня впервые появился менеджер, которому я мог вполне доверять!), и пока я изучал свой контракт, Боб Эллис, менеджер Билли Престона, заметил меня и спросил, нужна ли мне помощь.

Я ответил: «Нет, зачем?»

Он сказал: «Потому что ты держишь его вверх ногами».

Я никогда не имел ни малейшего понятия, какие деньги я зарабатывал в «Faces». Единственное, что я знал — это то, что у меня хватало денег заплатить за полгода вперед за квартиру и еще немножечко оставалось на дешевый «Бентли». Я всегда ездил на «Бентли».

Я спросил Боба: «Как ты думаешь, всё ли в порядке с этим контрактом?» Он повернул контракт правильной стороной, поглядел в него и ткнул в одно место: «Вот здесь ты допустил промах. Тут. Видишь? Ты уже подписал его».

Спустя день после того, как мы приехали в дом Энди, мы устроили большую вечеринку по случаю 30-летия Бьянки. А потом мы начали работать. Сочетание музыки и живописи только подтолкнуло нас к действию, и за следующие несколько недель мне пришлось выучить 200 песен. Мы прошлись по всему репертуару «Стоунз». На самом деле я знал эти песни лучше, чем они сами, так как я вырос на них, но я никогда раньше их не играл, и поэтому заучивал партии Мика Тейлора и Брайана Джонса, а когда пришло нужное время, мне уже не составляло труда играть их все.

Уже тогда, во время репетиций перед турне или альбомом, Мик и Кит могли играть что-нибудь, а я советовал им: «Это не так, а так». Или они начинали играть не в той тональности, а я поправлял их: «Это не фа-мажор, а соль-мажор». Я все время напоминал им: «Ну же, ребята, вы же сочинили эту гр****ую вещь», и тогда один из них — обычно Кит — кричал: «Если я сочинил её, это не значит, что я знаю, как её играть».

Так что для меня музыка стала самым легким звеном в деле превращения в «роллингстоуна». Гораздо сложнее было научиться жить как «ролингстоун».

Для начала мы поселили в саду Уорхола бритоголовых монстров, и охрана нам требовалась везде. В «Faces» у нас были групи, но у «Стоунз» их было слишком много. У них были также и групи-мальчики, обычно притворявшиеся докторами. Те, кто выписывали нам рецепты.

«Стоунз» жили на совершенно другой планете — на планете тем, снов и схем. Их шоу и плакаты были грубыми и вызывающими. Когда «Faces» раскручивали альбомы, они делали это достаточно плавно. Когда же «Стоунз» раскручивали свои альбомы, они покоряли города. Когда вышел «Black and Blue», они разместили огромный биллборд на Сансет-Стрип со словами: «Я вся в синяках из-за «Роллинг Стоунз», и мне это нравится». Родителям это тоже нравилось.

У «Стоунз» все было в двух экземплярах, в том числе и сцена. Когда первая сцена устанавливалась, вторую сцену уже везли на следующий концерт. Это было в высшей степени профессионально и распланировано, и каждое шоу «Стоунз» было капитальной вещью. В «Faces» Род, я и остальные ребята просто выходили и играли. Единственным немузыкальным добавлением к сценическому набору был бар. Интервью с таким людьми, как Дэйв Маш из журнала «Крим» были урывочными мгновениями за сценой, когда мы переодевались (или напивались) в атмосфере обязательного безумия. В случае со «Стоунз» все на свете представляло собой феерию, и с годами каждая такая феерия становилась все грандиознее и интереснее. Здесь Мик летал на трапеции, а там — гремели фейерверки, и весь этот спектакль довершало световое шоу. Главная сцена была оснащена 3-мя тысячами прожекторов, а также огромными лепестками лотоса, которые открывались гидравлически, когда Кит выходил, чтобы открыть шоу песней «Honky Tonk Women». По завершении этого турне всю сцену — все эти 25 тонн — купил Кит Мун и установил в своём саду.

С вступлением в ряды «Стоунз» мне пришлось столкнуться с соответствующими роскошествами жизни. У нас был свой «Боинг-720», называемый «Starship» («Звездолёт»), в котором были спальня, гостиная, душевые, бар с органом и — иногда — голые девушки, сновавшие вдоль рядов кресел. Это был первый раз, когда я путешествовал в такой роскоши. Потом мы перемещались на шоссе и со свистом неслись к гостинице в кавалькаде автомобилей, нас сопровождал при этом полицейский эскорт.

На «Стоунз» работали люди вроде Алана Данна, которые занимались засценной логистикой; затем — те, кто заботился о невозможности проникновения чужаков в лагерь группы, у нас были здоровенные телохранители, офис-менеджеры, секретарши, сопровождающие в дороге, специалисты по планированию, и всё на свете было расписано по мелочам. Для каждого составлялись сет-листы, в которых были указаны песни, которые мы будем играть на концерте, в определенном порядке, с указанием темпа каждой из них, гитар, на которых мы будем их исполнять, и тональностей, которых мы будем придерживаться. Для нас даже печатались новостные бюллетени, которые подкладывались под двери наших гостиничных номеров, чтобы можно было знать, когда вставать с постели и что делать на следующий день.

Что касается тоски по дому, которой я страдал, будучи в «Faces» (я регулярно, чтобы постоянно ощущать в себе Йивсли, звонил маме, Арту и Теду), то в «Стоунз» её как не бывало. Я задал себе вопрос — а почему? — и Кит объяснил мне: «Потому что ты сейчас в правильной рок-н-ролльной группе».

Я спросил его: «Из-за того, что никто не тоскует по дому?»

Он ответил: «Нет, потому что у нас есть публичный фонтан в Никарагуа, названный в честь нас».

В том турне с нами выступили Клэптон, а также Карлос Сантана и Элтон Джон, хотя Элтон и переборщил с этим. В Колорадо Элтон должен был играть с нами один номер — «Honky Tonk Women», но по ходу дела он так развеселился, что оттолкнул нашего клавишника Билли Престона и остался на сцене. Это, наверняка, сильно разозлило Билли. И это уж точно разозлило нас.

Кит кричал ему через всю сцену: «Иди на…, пропусти же Билли», но Элтон не слушал. В конце шоу Мик представил Элтона как «Редж из Уотфорда». Он играл нашу вещь, а не свою, но был достаточно хорош для того, чтобы верно вступить в трех — четырех аккордах, тем самым изобразив, будто он знает наши песни.

В Лос-Анджелесе мы все поджемовали на вечеринке по случаю дня рождения Питера Селлерса. Помню, со мной играли Дэвид Боуи, Билл Уаймен, Кит Мун и Джо Кокер. Единственное, что я не запомнил — а был ли там сам Питер Селлерс? Однако, я помню, как у нас была с ним одна гримерка в 1972-м в театре «Радуга» в Лондоне, во время исполнения рок-оперы Пита Таунзенда «Томми». Он сидел в нашей гримерной, уставившись в зеркало, одетый в шинель и немецкую каску, изображая из себя германский вариант инспектора Клюзо. Я с ним не разговаривал, потому что не было особого повода.

Спустя несколько недель спустя в Чикаго Билл Уаймен пригласил несколько самых дорогих гостей на наш концерт. Он позвонил мне и сказал: «Зайди ко мне в номер, тут несколько парней, с которыми я хочу тебя познакомить». Что я и сделал — а там были Хаулин’ Вулф, Хьюберт Самлин, Мадди Уотерс и Бадди Гай. Он посла за каждым из них по автомашине и так их привезли на концерт. Эти парни повлияли на всех нас. Повидать источник твоего вдохновения — это было что-то. Они одобрили наш музыку, а уж как я одобрял их!.. Это — те ребята, благодаря котором я все эти годы рокую.

В «Faces» я толкал все реплики. «Faces» в музыкальном плане были моей группой. В «Стоунз» все реплики толкает Кит. От Кита получали свои «реплики» Чарли и Билл, а теперь — и я. Это могло показаться шагом назад по сравнению с моей предыдущей карьерой, но так на самом деле не было в «Стоунз». Здесь — формула, и она работает очень действенно; в лице Кита я нашел партнера по спаррингу, музыкального брата, приятеля, задиру и катализатора.

На сцене, как я сразу обнаружил, также есть о чем поговорить. В основном, когда кто-то берёт фальшивую ноту, то Мик кричит: «Какого ***?» А Кит орет в ответ: «Это не я, это Вуди». Так как Билл Уаймен обычно просто стоял во время концертов, все думают, что он тупо смотрел на толпу, но на самом деле он играл в игру «Найди-титьки». Он обычно подходил ко мне и начинал длинный диалог с такими словами: «Хорошая парочка вон там…»

Также на сцене вместе со «Стоунз» я обнаружил, что о многом можно сказать, не говоря ни слова, и мне пришлось выучиться этому языку. Подобного я не встречал еще ни в одной группе. Здесь много значат визуальный контакт и невербальные коммуникации, вместе взятые. Сейчас этим оперировать проще, так как мы находимся вместе очень давно, но в самом начале мне приходилось учиться тому, что если темп немного уходил вперед, я не мог изменить его сам по себе. Нужно, чтобы все было одобрено на виду у всех, и тогда я смотрел по-особенному на Кита так, чтобы он немедленно понял, что я имею в виду, а потом мы оба смотрели на Чарли, так что и он начинал понимать, в чем дело, и мы немного исправлялись.

Совсем по-другому происходило, если какая-то идея внезапно возникала в моей голове или в Китовой. Один из нас мог просто начать играть нечто, а другой сразу же подхватывал это и реагировал. Это могли сразу подхватить также Мик и Чарли, потому что мы все говорим на одном и том же музыкальном языке. Когда Билл ушел, и в группу на бас поступил Деррил Джонс, ему тоже пришлось изучать, как правильно понимать этот бессловесный разговор. Теперь он им овладел, также как и все наши аккомпаниаторы. Чак Ливелл — наш клавишник вот уже много лет, он взял эстафету у Мака (юмор и дух которого всегда мне были очень близки), а Бобби Киз до сих пор дует с нами в свой сакс, так что они, конечно же, тоже владеют этим языком. Как Бернард Фаулер, Лиза Фишер и Блонди Чаплин — наши подпевщики. Лиза — просто замечательная: она все время двигается и выглядит потрясающе. У неё есть отряд своих фанов, и её версия песни «The Night Time (Is the Right Time)» — один из центральных моментов шоу, так же как и в последнее время — «I’ll Go Crazy» («Я сойду с ума») Джеймса Брауна. Все мы вместе выступаем в группе достаточно давно, и каждый из нас знает, что у другого на уме.

В то время как наше турне продвигалось по Америке, я изучал все эти новые штуки, приобретал все больше уверенности, чувствовал в себе все больше энергии и начинал верить, что «Стоунз» разбудят во мне все лучшие качества.

Кит тоже чувствовал всё то, что происходило во время того турне, и поэтому он часто говорил, что группа наконец нашла свою химическую формулу. Он говорил: «Вуди создан для игры в две гитары, но у него не было возможности заняться этим до сегодняшнего дня. Его сила, как и моя — это способность играть с другим гитаристом».

Может быть, это — одна из причин, по которой играть с Китом (особенно на сцене) для меня всегда — уникальный опыт. Чем больше я играл с ним, тем больше я убеждался в том, что и у него, и у меня — некое коллективное чувство внутренней уверенности. Это чувство ведёт нас в такие области и места, где пойти под откос невероятно просто. Вот поэтому мне и нравится моя маленькая стальная гитара. Это инструмент, который может завести в тупик одной своей настройкой. Всегда остается страх от сознания, что малейший промах приведет к самому подлому диссонансу. Или, как сказал Сирано де Бержерак: «Сегодня ночью, когда я склоняю свой лук у врат рая, одна лишь вещь останется моей при любых условиях: невредимая, пережившая нечто смертная плоть — это… мой плюмаж».

«Стоунз» — это не один только Мик. Пока в свете рампы находится Мик, это — хорошо для группы, но без Кита никакой группы не будет. Во всех других группах играют вслед за барабанщиком. В «Стоунз» мы играем вслед за Китом.

Как-то Ян Стюарт рассказал мне, что в самом начале, когда Мик, Брайан и Кит только нащупывали свой путь, Кит в общем-то не был заинтересован в лидерстве группы. По этому поводу воевали Брайан и Мик, а для Кита было в порядке вещей уступить кому-нибудь из них передний фланг. Ему было всё равно, когда эту битву выиграл Мик, и когда тот сконцентрировал всю славу на себе, Кит всё равно оставался тем, кто мог заставить «Стоунз» играть так, как он хотел, чтобы «Стоунз» звучали. Таким образом, мы на сцене как группа — только с ним. Может быть, поэтому Чарли так часто говорит, что он — барабанщик Мика и Кита.

Мне теперь просто сказать кому-нибудь: «О-кей, Кит у руля, я знаю, когда играть это, вступай здесь, у меня соло здесь, а у него соло там, или мы будем «переплетать» гитары». Бывали такие времена, когда мы забывали обо всем этом, просто надирались до чертиков и начинали играть: «Закрывай глаза — встретимся в самом конце». Оглядываясь назад — как же мне удавалось так играть, как же мы делали это вместе, пытаясь поодиночке вспомнить сет-лист или то место, где мы находились?

О чём я и не помышлял, пока не присоединился к «Стоунз» — это насколько я был фрустрирован в музыкальном плане с «Faces». «Стоунз» дали мне музыкальную свободу и, надеюсь, это отразилось на музыке, которую мы играем. Хотя Кит не выражал это словами, я знаю, что он чувствовал это. Во время того турне он дал интервью одной газете, где говорил обо мне в «Стоунз». Он сказал: «С этой группой мы можем теперь делать гораздо больше, чем в какой-либо иной инкарнации «Роллинг Стоунз». Вместе с Ронни наши возможности стали безграничными».

«Одно из благ старой дружбы — это то, что здесь ты можешь позволить себе глупить».

— Ральф Уолдо Эмерсон

Шла 5-я неделя моего первого турне с «Роллинг Стоунз», когда мы прибыли в Мемфис. Полёт из Вашингтона, где мы только что отыграли два вечера в «Кэпитол Сентер Арена» в близлежащем Ларго, Мэриленд, был просто кошмаром. Мы попали в бурю с громом, и в нас несколько раз ударяла молния. Буря продолжалась час, она потаскала нас по небу будь здоров, и турбуленция была такой ужасной, что Бобби Киз чуть не залез на фюзеляж самолета. Мы все думали, что теперь нам капут.

Так что как только мы приземлились, то я и Кит решили, что с нас пока хватит полетов, мы решили их послать на и объявили, что на следующий концерт мы поедем на машине. От Мемфиса до Далласа было всего около 644 км, мы сыграли там в заполненном до отказа «Коттон Боуле» и добирались туда 2 дня.

Друг Кита Фред Сесслер, который был толкачом наркотиков «звёздам», ошивался с нами на тех гастролях и заявил, что тоже хочет ехать с нами. Я знал Фредди к тому времени уже несколько лет (мы впервые встретились на фестивале в Поконо, когда я играл с «Faces»), и знал, насколько он может быть опасен, но Кит его очень любил. Джим Каллахан, начальник охраны «Стоунз» в то время, также поехал с нами. Кстати, Джим, как мне кажется, настоял на том, чтобы присоединиться к нам, и думаю, что мы вряд ли бы уехали без него, так как он, Мик и все остальные предполагали, что нам может понадобиться в пути его помощь. Теперь Джим больше не работает со «Стоунз»: он вышел на почетную пенсию и теперь вернулся к своему старому боссу Бобу Дилану, но я до сих пор благодарю его, что он был тогда с нами.

Мы взяли на прокат ярко-желтый «Шевроле Импала», и вчетвером отправились в это, как мы считали тогда, отдыхающее путешествие на Юг. Кит вел машину, впереди сидел Джим, а Фредди и я — сзади. У нас не было четкого плана — мы просто знали, когда нам нужно оказаться в Далласе, так что когда я решил собирать по пути миниатюрные бутылочки из-под бурбона — такие отличные марки, как «Rebel Yell» и «Maker’s Mark», — мы останавливались почти в каждом городке, который попадался нам на пути, чтобы закупить эти напитки, и вскоре всё заднее стекло и багажник машины было заставлены этими бурбоновыми миниатюрами.

Большая часть пути была довольно скучной, но мы напивались, смеялись и считали, что классно проводим время, если не считать того, что Кит вел машину очень, очень медленно — достаточно медленно, чтобы нас за это задержали, — и сильно отклонялся от прямой линии дороги. Мы не знали об этом, но где-то в глуши небытия — в Арканзасе — утром 5 июля наши попутчики настолько распсиховались по поводу соседства на одной проезжей части с нами, что позвонили копам. Наверное, на нас поступило столько жалоб, что полиция выдала, на…, колоссальное предупреждение «всем постам» по поводу 4-х дегенератов в желтом «Шеви Импала».

Мы остановились позавтракать в ресторане-заправочной станции «4 Dice» в сельском городке под названием Фордайс с населением в 5200 человек. До этого я всегда считал Арканзас клевым местом, так как он дал миру Хаулин’ Вулфа и Роберта Джонсона. Не помню, как долго мы сидели в том ресторане, но Кит и я провели, наверное, пару часов в его ванной комнате, смеясь. Это очень насторожило владельца ресторана, а также официанток и других клиентов данного заведения, которые пришли сюда покушать, так как в полицию продолжали поступать звонки, и когда мы вернулись в свою машину, и Кит отчалил от парковки со скоростью ноль километров в час, копы внезапно напали на нас.

Неожиданно за нами нарисовалась патрульная машина, копы двигались по направлению к нам, чтобы обогнать нас и остановить (хотя то, как Кит вел машину, означало, что мы и так уже остановились), и внезапно двое копов из патрульной машины оказались стоящими перед нами с направленными на нас пушками, как будто мы были беглыми каторжниками, вооружены и опасны.

Один из них направил на нас пистолет, другой — ружье, и они испугали нас до чертиков. Что самое плохое, коп с пистолетом еще и постоянно дергался. То есть, он так сильно дергался, что я боялся, что он сдернет курок и всех нас перестреляет. Бешеные толпы и копы, ищущие наркотики были для турне «Стоунз» в общем-то делом обычным, мы наблюдаем это всё время, но та сцена словно была взята из фильма «Освобождение»[20].

Копы приказали нам держать руки так, чтобы они могли их видеть, обыскали нас, затем офицер Дергунчик заметил нож Кита на сиденье рядом с ним и сказал, что арестует нас за тайное ношение оружия, хоть оно и не было тайным, так как лежало у всех на виду. Но у офицера Дергунчика была пушка и нервный палец на курке, так что если он желал конфисковать нож, Кит не собирался с ним препираться по этому поводу.

Чего офицер Дергунчик и его партнер не знали — это то, что за дверной панелью было полно травы и кокаина.

Прибыло подкрепление с воющими сиренами, и едва мы опомнились, как нас полностью окружило еще больше количество копов с еще большим количеством пушек. Они приказали нам проехать с ними в отделение. Мы волновались по поводу того, что копы могли найти внутри машины, так что когда мы ехали, полностью окруженные патрульными машинами, всё, что могло вчиниться нам в вину, полетело в окно. Конечно же, они увидели всё это, потому что следовали рядом с нами — впереди и сзади. И потом они вернулись, чтобы найти то, что мы выбросили. Среди таких предметов был маленький кожаный кисет с ручной вышивкой, в котором случилось остаться небольшому количестве гашиша. Мне сказали, что этот кисет до сих пор лежит у начальника тамошней полиции, но это, наверное, очередной городской миф.

Вместо того, чтобы доставить нас в полицейское отделение, нас заставили припарковаться в гараже у старого городского холла — тёмное и выцветшее место с огромной кирпичной стеной, словно повидавшей резню на день св. Валентина. Оно вконец лишило нас присутствия духа. У нас конфисковали машину и быстро обыскали её перед тем, как доставить нас в новый городской холл, где нас препроводили в офис начальника полиции. Он абсолютно не знал, кто мы такие, но несколько более молодых копов знали и требовали автографы. Начальник спросил их, в чем дело, и тут до него стало доходить, что это не похоже ни на что, что Фордайс когда-либо видывал за свою историю. Спустя много лет я узнал, что тогда начальник позвонил поверенному — молодому парню, только что окончившему юридический институт, по имени Томми Мэйс, который сразу подумал, что начальник полиции тоже дергался, когда говорил ему, кого он поймал.

Мэйс со своей женой уже буквально направлялись на свадьбу дочери его секретарши, когда начальник полиции позвонил ему и сказал, что прямо сейчас необходимо его присутствие в городском холле. Далее их диалог, если верить Мэйсу, разворачивался таким образом:

МЭЙС: — Я иду на свадьбу Шилы, что там стряслось?

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ: — У нас тут «Роллинг Стоунз».

МЭЙС: — У меня на это нет времени. Я опоздаю на свадьбу.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ: — Это же «Роллинг Стоунз», я вам говорю, они здесь. Под арестом.

МЭЙС: — Я вам не верю. Скажите мне, как зовут одного из них.

Начальник полиции попросил Мэйса подождать, отошел на мгновения, потом вернулся и сказал: «Кит Ричардс».

МЭЙС: — Я скоро буду.

Нас не сковали наручниками и не закрыли в камере, но это потому, что они наверняка не знали, что с нами делать. Слух о том, что «Роллинг Стоунз» в городе, распространялся быстро, и вот уже начали показываться люди с пластинками и фотоаппаратами, а также бэйбы, желавшие снять с нами на фото своих детей на память. Местная газета дала сигнал всем СМИ Литтл-Рока, и новостные бригады оттуда выехали за 200 км к Фордайсу.

Все обходились с нами хорошо — за исключением офицера Дергунчика и его партнера. Нам сказали, что мы можем сделать только по одному звонку, но чтобы дозвониться до адвоката «Стоунз» Билла Картера, понадобилось звонить ой как много. Он был родом из Литтл-Рока, а это означало, что он знает, как проворачивать дела в этих трёх соснах вроде Фордайса. Учтите, что это было задолго до появления мобильных телефонов, так что мы все звонили и звонили к нему в офис в Вашингтон, но так как на дворе стояла суббота, его офис был закрыт. Это заняло у нас, кажется, вечность, пока мы, наконец, не застали кое-кого, кто обнаружил его в гостях у друга в еще одном маленьком арканзасском городке, по странному стечению обстоятельств носившему название Вест-Мемфис.

Билл сказал, что закажет нам самолет и вылетит в Фордайс к нам на помощь, а потом предупредил: «Ничего не говорите, ничего не делайте, ждите меня». Так что мы ждали его приезда целый день, и ничего не делая, мы очень быстро заскучали. Чтобы убить скуку, мы наклюкивались. У Кита была джинсовая шляпа с маленькими кармашками вокруг неё, и все они были наполнены товаром. Мы пускали шляпу по кругу по многу раз и отходили в ванную комнату, чтобы там словить кайф.

Я сидел по своим делам в туалете в полицейском участке, как вдруг вошел Фредди и рассыпал по всему полу таблетки туинола. И вот он я — сижу в туалете, а тут в кабинку входит Фредди и смотрит мне под ноги, чтобы достать свои бирюзовые, красные и оранжевые снотворные таблетки.

Фредди скулил: «Пусти меня, мы хотим уничтожить вещественные доказательства», что они с Китом впоследствии и сделали. Но вместо того, чтобы спустить их в туалет, они заглотили их.

Городским судьёй был парень по имени Томас Уинн-младший, и он приехал поговорить с начальником полиции, в то время как мы были в его офисе. Судья достал бутылку бурбона из своего левого сапога, налил начальнику, налил себе, и они начали спорить. Чем больше они напивались, тем больше они лаялись. Кажется, Его Честь был на нашей стороне, потому что он понимал, насколько щекотливой оказалась ситуация. Он боялся, что о его городе напишут все газеты в мире, и что они не перенесут репутацию места, где арестовали «Роллинг Стоунз». Спустя все эти годы о том дне до сих пор говорят как о легенде Фордайса.

По наступлению полудня начальник полиции и судья совсем разругались, перед зданием собралась толпа, и полисмены выстроились в очередь в коридоре с пластинками в руках для того, чтобы взять автограф. Мы попросили, можно ли нам выглянуть на улицу, и прямо перед офисом начальника полиции я обнаружил велосипед, на котором начал кататься по коридору. Когда мы попросили показать нам зал суда, нас провел туда офицер. Мы с Китом забрались на судейскую скамью и посидели на его стуле, но едва мы опомнились, как двери в зал суда отворились, и народ повалил за автографами. Коп не смог их удержать, а мы все еще сидели на судейской скамье, так что я застучал в судейский молоток и закричал: «Тишина в зале суда!»

Мы подружились с этим городом, и все были очень милы к нам. Жена судьи даже делала для нас сэндвичи. Потом мы начали меняться вещами с местными — например, шляпами и тем, что нам нравилось. Хотя наша остановка в Фордайсе была памятной для нас в такой же степени, как и для его жителей, не могу сказать, что нам было весело, так как это был очень длинный, очень напряженный день. Мы не знали, что могло случиться с нами в следующий момент. Мы были взяты в плен деревенщинами с пушками. Мы не знали, что судья старался вытащить нас из города. Мы боялись, что начальник полиции передаст нас офицеру Дергунчику, накатает дело, и мы больше не взвидим белого света.

Во время наших приключений в Фордайсе Мик, Чарли и Билл с комфортом устроились в своих гостиничных номерах в Далласе и думали, что с нами все в порядке, потому что с нами был Джим Каллахан. О чём они, наверное, должны были подумать — это то, что с нами был также и Фредди Сесслер.

Поверенный Том Мэйс провел целый день в стремлении понять, что же с нами делать, и так и не попал на свадьбу. Спустя многие годы он поведал, что сама невеста захотела покинуть церемонию, чтобы приехать в городской холл и встретить нас, что сделали многие из её гостей, но семья её не отпустила.

Прошла целая вечность, как вдруг появилась и кавалерия. Когда Билл Картер прибыл в Фордайс в сопровождении судьи, с которым он провёл выходные, уже была ночь. Билл был во всеоружии, чтобы разрешить наши проблемы с законом, но никто в Фордайсе не был реально готов к тому, что сейчас там происходило. Поступали звонки из газет со всего мира, просили позвать начальника полиции, судью, поверенного, прокурора — любого, кто мог бы ответить им по телефону. Один репортер позвонил из лондонской «Таймс» (всем понравился его акцент), а другой — из сиднейского «Морнинг Хералд». Нам просто захотелось смыться из этого города.

Нас с Биллом Картером копы препроводили назад к нашей машине и дали каждому из нас шанс распрощаться со своими пожитками. Я залез и наполнил тканую коробочку наркотиками, достал свой пиджак и сумку, и при помощи ловкости моих рук наркотики исчезли. Следующим был Фредди. Он взял свои портфель с наркотой и закрыл его на замок. Когда один из копов попросил его открыть его, он ответил, что не может этого сделать, так как потерял ключи к нему. Так что коп просто распилил замок и открыл портфель. Внутри находились два пузырька с фармацевтическим кокаином. Коп спросил Фредди, что это, и тот сказал: «Зубной порошок». Одну баночку ему удалось отмазать, но его арестовали за вторую.

Также был найден товар, спрятанный за заднее сиденье, но так как это была машина, взятая на прокат, Мэйс и Картер пришли к соглашению, что будет трудно доказать, что эти наркотики — наши.

Это был долгий процесс, но, наконец, они выписали Киту штраф за неосторожное вождение машины. Они забрали его нож, но не предъявили ему никакого обвинения в его ношении. Кит заплатил штраф, который равнялся 162, 50 долларам. Как только мы разделались с законниками внутри полицейского отделения, настало время сражаться с беспорядками, происходившими снаружи. Повсюду сновали телебригады, так что мы отступили в зал суда, позволили им установить свои камеры и освещение, и перед тем, как погрузиться в свой лайнер, дали небольшую пресс-конференцию. Когда мы выезжали, толпа школьников бежала за нами, некоторые из них пытались даже повиснуть на крыльях. Мы выбрались.

Когда турне «Стоунз» окончилось, мне всё еще оставалось доиграть второе турне «Faces». Это был 11-й раз, когда группа играла в Штатах, и я знал, что все знали, что это будет в последний раз. Мы репетировали в Майами, где сняли дом по 461 Оушен-Бульвар. Я собирался в это турне с гораздо большей уверенностью и был полон жизненной энергии. Однако с самого начала было ясно, что в группе слишком много разногласий для того, чтобы она прожила еще чуть-чуть подольше. Ронни Лейна не было, так что химия была совсем уже другая. У Гаффа были свои идеи по поводу того, в чем нуждались «Faces», и по-моему, они все сводились к тому, чтобы сделать нас аккомпанирующей группой Рода. Были задействованы струнная секция, глупые прикиды и еще один ритм-гитарист. Также излишне активно присутствовали наши подружки, и душа «Faces» начала медленно угасать. Я знаю, что мы все это чувствовали.

Все дела обделывались довольно кругло, и когда мы прибыли в Калифорнию, чтобы играть на стадионе «Анахейм», то упали на самое дно. Это было наше самое ужасное шоу. Мы должны были выступать вслед за «Fleetwood Mac» и получить самый большой гонорар из тех, что когда-либо получали. Для нас это было значительным событием. Но этого не случилось. Наш грузовик сломался по дороге в Лос-Анджелес, так что наше оборудование не пришло. Когда мы поняли, что вовремя не получим наши вещи, то в суматохе решили взять оборудование напрокат. Вместе со всем тем, что происходило внутри группы, игра на чужих инструментах только усугубила положение. Это была последняя капля, и мы выдали из себя 45 минут настоящего сумбура.

К концу нашего выступления нас охватила такая фрустрация и злоба по поводу всего, что мы разбили инструменты, превратив их в кучу хлама в том числе и новый «Хэммонд», на котором играл Мак. Я встал на него и разбил вдребезги, даже не зная, что он не был взят напрокат — это был личный орган Мака.

У нас еще до конца турне оставался месяц или около того, в том числе два концерта в Гонолулу, Гавайи, где мы тоже оттянулись. Мы заселились в «Кувала-Хилтон» в Оаху, чтобы успокоиться, и кажется, все на какой-то момент утихло — до той поры, пока Хелен Редди не показалась там со своим мужем и менеджером Джеффом Уолдом.

Он пожаловался, что Род и Бритт Экланд остановились в номере, которым всегда пользовались он и Хелен, и менеджмент отеля выставил оттуда Рода и Бритт. Мы не обрадовались этому известию, и так как я и Род давно уже стали экспертами в области расчленения гостиничных комнат, мы сделали всё, чтобы Хелен и её мужу действительно понравился их номер.

С кроватью были проделаны такие манипуляции, что если бы они вздумали лечь на неё, то она бы сразу сломалась, а туалет перестал спускать воду. Микрофон был выдернут из телефонной трубки, так что когда они попытались бы вызвать оператора, их никто бы не услышал. Мак поработал над оформлением комнаты. Когда он начал драться с Уолдом, то схватил его, и репродукция шедевра Джона Констейбла 1821 г. «Телега с сеном» повисла у того на шее. Нас выперли из еще одного отеля. Даже при смерти «Faces» вели себя замечательно и по-залихватски отвратительно. Задницей будет тот, кто скажет, будто в нашей группе мы постоянно воевали друг с другом. Мы выплескивали свою энергию, потому что группе пришёл естественный конец.

Наконец, турне окончилось, Род пошел своей дорогой, а я — своей. Я знаю, что его задело, что я ушел в «Стоунз», но теперь он мог делать все, что хотел, он занялся сольной карьерой, а мне оставалось только смириться со своей судьбой. Спустя немного времени после окончания турне я тусовался с Китом в его швейцарском доме, как вдруг прочёл в английской газете: «Род Стюарт покидает «Faces»».

В статье Род говорил всему миру: «Я не могу больше работать в такой ситуации, когда лид-гитарист группы, кажется, насовсем остается в «Роллинг Стоунз». Он говорил зло и обиженно, но он (да и все мы) знали, что не это — реальная причина всему. «Faces» просто подошли к естественному завершению своей карьеры, и у всех нас были собственные планы. Сразу после этого я подписал контракт на турне со «Стоунз» по Европе в 1976 году.

С тех пор все время говорят о воссоединении «Faces». Наиболее близко мы подошли к этому в 1986-м, в дождливый вечер на стадионе «Уэмбли». Кенни, Мак и я с Биллом Уайменом на басу и Ронни Лейном, сидевшим рядом у сцены в кресле-каталке, смотревшим на нас и подпевавшим, когда он мог это делать, мы сыграли «Stay With Me» («Останься со мной»), «Twistin’ the Night Away» («Кружась всю ночь»), «I Know I’m Losing You» («Я знаю, что теряю тебя») и «Sweet Little Rock and Roller» («Сладкая маленькая рок-н-ролльщица»). Это был чудный вечер, и я был очень рад, что Лейни побывал там.

Еще раз мы приблизились к воссоединению в 2004-м, когда Род, Мак и я сыграли в «Холливуд Боул», причем Мак был моим специальным необъявленным гостем. Мы спели «I Know I’m Losing You» и «I’d Rather Go Blind» («Я лучше ослепну»), а также 6 других песен «Faces». Публике это очень понравилось. Я знаю, что Джиму Келтнеру и Стиву Бингу — тоже (я видел их в толпе). Единственное, чего мне не хватало — это чтобы Ронни Лейн тоже оказался бы там.

Почему бы не случиться настоящему воссоединению «Faces»? Не знаю… Может быть, когда-нибудь мы соберемся вместе, потому что мы все безнадежно ностальгируем. Надеюсь, однажды настанет такой час. Но и без того чертовски приятно осознавать, что музыка, которую мы играли, и все те черти, которых мы тормошили все эти годы, и то, что группа, которую Род описал однажды как «пять чуваков с одной и той же прической и одним феном на всех», оставила о себе такие хорошие воспоминания у других людей, а не только у нас.

В феврале 1976-го «Стоунз» официально подтвердили мое существование, и выпустили пресс-релиз, в котором говорилось, что отныне я — постоянный участник группы. Никого в общем-то это и не удивило. Два месяца спустя мы начали 8-недельное турне по Европе в поддержку «Black and Blue». Мы отыграли 42 шоу в 9-и странах, в том числе и в Соединенном Королевстве. Это был первый раз за 3 года, когда группа играла дома. «Эрл’c Коут» был зафрахтован на 6 вечеров, и мы получили миллион заявок на билеты.

1 июня, ровно через год, как я сыграл свой первый концерт со «Стоунз», мы были в Германии и за 2 дня должны были отыграть 3 концерта. Мы начали выступлением в «Вестфалленхалле» в Дортмунде, и во время представления участников группы Мик спел для меня «С днем рожденья!» По-моему, это был последний раз, когда мы играли 2 концерта в один день, и то немногое, что я запомнил об этом — это то, что у меня случился грипп, и я чувствовал себя как больная собака. В Дортмунде мне было так плохо, что мне принесли на сцену складной стул для гольфа. Во время «Midnight Rambler» («Полуночного бродяги») Мик заметил, что я был практически не в себе, снял с себя пояс (это такая толстая кожаная штука со штифтами) и хряснул мне по ногам, чтобы я вернулся к жизни. «Слышали ли вы о полночном бро…» — Хрясь!

К тому времени, когда мы оказались за сценой, я уже не мог больше этого выдержать, и меня отправили в постель. Следующее, что я запомнил, — это что я лежал, а Мик и Кит отвинчивали дверь в мою комнату. С отвертками в руках они говорили: «Не волнуйся, Вуди, спи дальше, поправляйся, мы просто хотим избавить тебя от этого…», — и украли всю мою выпивку со дня рождения.

Что мне больше всего нравилось в том европейском турне — это то, как Кит и я всё глубже и глубже погружались в то, что мы называем «древней формой плетения». Хорошо сбалансированный взаимообмен своими умениями вместе с улыбками, волнением и радостями — это то, из чего состоит моё и Китово «плетение». Бессловесное взаимодействие — главный его ингредиент. От гостиницы до сцены мы ставим на медленный огонь кастрюлю со всеми рифами, которые мы выучили за все эти годы.

Еще со времен Брайана Джонса у «Стоунз» выработался совершенно уникальный стиль, построенный на своеобразной «задержке», где Кит играет что-нибудь на гитаре, Чарли следует за ним на барабанах, а прямо вслед за Чарли — Билл на басу. Когда с ними играл Брайан, то он как бы находился где-то посередине. Все вместе это создавало некий «пыхтящий» эффект. «Человек-рифф» и я перенесли это на новый уровень, и теперь мы играем так всегда. Это требует большой концентрации, потому что здесь все основано на методе «тяни-толкай», но мы по-прежнему способны удивлять друг друга, и поэтому-то мы так любим гастролировать. Наше гитарное взаимодействие — это нескончаемое приключение. В основном оно строится на необходимости воссоздать картину песни так, как она была сыграна в студии, на сцене. Возьмите, к примеру, «Beast Of Burden» («Вьючное животное»).

Моё первое европейское турне со «Стоунз» закончилось фестивалем на открытом воздухе в Небворте. Это было действительно здорово — стоять на сцене перед ста тысячами народа. Я никогда не видал ничего подобного — огромное море голов, раскачивающихся передо мной. А на самом деле Небворта могло и не быть. Мы играли саундчек за день до этого, и Кит залез в свою сумку за чем-то, а там лежал острый нож, и он обрезал рабочий палец на левой руке. Это — реальная проблема для гитариста, и мы все были обеспокоены этим, так что кто-то нашел тюбик с суперклеем, и мы попытались склеить мясо на его пальце. Но у нас ничего не получилось, кожа опять стала отваливаться, потому что порез пришелся как раз в то место, где проходит струна, и из его пальца полилась кровь. Вся гитара была в крови. Он как-то доиграл концерт, и люди кричали: «Во-во, Кит!», так как думали, что его увечье — это часть шоу.

Сцена не должна быть опасной. Но в случае со «Стоунз» она иногда может оказаться гиблым местом. Так, однажды во Франкфурте Кит подскользнулся на франкфуртере.

Я и Крисси жили наездами в Лондоне и в пляжном домике на Малибу. Мы были женаты 5 лет, и в начале 1976-го она забеременела, а в конце октября, прямо на нашей вечеринке по случаю Хэллоуина, у неё начались схватки. Я такого никогда не видел и не знал, чего ожидать, и я сказал ей: «Я буду внизу с гостями, так что просто кричи, когда станет совсем плохо».

Она осталась со своей болью наверху, а я продолжил вечеринку, потому что не хотелось показаться грубым по отношению к полному народа дому. Дэвид Каррадайн, снимавшийся в главных ролях в куче фильмов о каратэ и боевых искусствах, сидел по-турецки на полу и болтал с Уорреном Битти и Джерри Брауном, губернатором Калифорнии. Здесь же были Мик Джаггер и подруга Джерри Брауна Линда Ронстадт.

Я слышал, как Крисси начала кричать наверху все громче и громче, и тут же кто-то постучал в дверь. Она закричала мне: «Я сейчас рожу». Я ответил: «Подожди минуту», и открыл дверь. На пороге стоял Сэнди Кэстл и улыбался: «Привет, Рон!» Он был роуди Нила Янга и гордо показывал пальцем на машину, в которой приехал: «Тебе это нужно?»

Тут же, перед моей дверью, стояла сияющая белая «скорая помощь». «Естественно», — сказал я, — «Крисси прямо сейчас рожает, так что ты можешь забрать нас в больницу».

Он ответил: «Поехали». Я зашел обратно в дом и объявил, что нам с Крисси надо покинуть всех, и все порадовались за ребёнка. Мы спустили Крисси по лестнице, и теперь схватки стали повторяться у ней постоянно, но она уже чувствовала себя в большей безопасности. Все участники вечеринки вышли проводить Крисси в машину скорой помощи, и потом Уоррен спросил, можно ли будет нам подбросить его переночевать в доме знакомых на пляже. Я сказал: «Конечно». Затем Джерри и Линда попросили, можно ли их тоже подбросить, и я сказал: «Ладно». Так что теперь с Крисси на борту Сэнди повернул ключ зажигания, и мы поехали по колонии Малибу, останавливаясь там, где этого хотели гости. С нами был и Мик.

Мы приехали в больницу. Мы с Миком сели в ожидании. Это растянулось на следующие 15 часов. Мик оставался со мной до последнего, и это было здорово. Мне нужен был кто-то рядом, особенно когда доктора вышли и сказали, что нужно делать кесарево сечение, и попросили меня подписать бумаги, в которых я соглашался на операцию. Я очень волновался за неё, но врач был очень внимательным и всё мне объяснил. Мы вдвоем провели большую часть ночи в палате с Крисси и обе держали её за руки. Но тут начала собираться толпа. Пришли Коринтия Уэст (она была одной из девчонок в «Монти Пайтон») и Сэнди Кэстл. Также здесь был Боб Эллис — он тогда был моим менеджером (один из лучших вообще!) и в свое время женился на Дайане Росс.

Мы с Крисси не знали, будет ли у нас мальчик или девочка, и не приготовили никакого имени. Наконец, время пришло, доктора сделали все, что они могли сделать, и после того, как мой первенец родился, я пошел посмотреть на малыша. Медсестры спросили меня, как я хочу его назвать. Я оглядел малыша, увидел, что это — сын, и объявил, что его имя будет «Мальчик». Так что медсестра, выдающая новорожденных, написала «Мальчик» синим цветом на люльке, и это стало его именем в первые два часа его жизни.

Мне нужно было позвонить маме, чтобы разделить с ней нашу радость. Я побежал в ближайший ресторан (в те времена телефоны были вмонтированы в столы). Дэвид Джансен («Беженец») давал там голливудский обед, и я подбежал к его столу со словами: «Дай мне телефон». — «Нет». Мы начали рестлинг за телефонную трубку. — «У меня только что родился ребенок». Наконец, он отдал её мне. Потом он извинился и прислал бутылку шампанского.

Крисси уснула, а я поехал на пару часов домой, чтобы отметить это событие с друзьями. Дайана Росс попросила меня показать ей комнату младенца. Я поднялся с ней наверх во вторую спальню и сказал, что вот она. Она оглядела двуспальную кровать и всю остальную обычную мебель, какая бывает в спальнях, и сказала: «Нет, так не пойдет. Где тут плетеная колыбель с верхом?»

Я сказал: «А что это такое?»

Она спросила: «Где тут стол для пеленания малыша? Где игрушки и погремушки, которые вешают у колыбельки? Где сама колыбелька?»

Я даже и не представлял, что все это нам нужно, но она настаивала: «Возьми свою кредитную карточку, пройдемся-ка по магазинам», и привела меня в какой-то детский магазин, где объяснила продавщице, что ему нужно то-то и то-то. Она убедила меня купить всё это. Я все приговаривал: «Окстись, Дайана, это всего лишь малыш», но спустя несколько тысяч долларов мы приехали в дом с целой горой всего, чего хватило как раз на комнату.

Довольно скоро все медсестры в родильном доме встали со мной на тропу войны по поводу имени малыша. Самая старшая медсестра подошла ко мне и сказала: «Вы не можете назвать мальчика Мальчиком».

Я спросил: «Почему бы и нет?»

Она ответила: «Просто это неправильно. Вам нужно дать ему нормальное имя».