ОТ ГЕНУИ К ЛОЗАННЕ
ОТ ГЕНУИ К ЛОЗАННЕ
Из Генуи Воровский провожал Чичерина до Берлина и присутствовал там на приеме, который давал Наркоминдел в честь заключения Рапалльского договора. Он вернулся в Рим совершенно разбитым. Требовался отдых, но в Италии было тревожно, да и работы накопилось уйма. Фашисты рвались к власти. Социал-демократ Туратти намеревался войти в новое правительство Орланди вместе с фашистом Муссолини. Начались крупные забастовки рабочих, но Туратти предал интересы трудящихся и заставил их приступить к работе.
Летом в Венеции открывалась международная книжная выставка. Советская республика решила принять в ней участие. Прибавилось работы и Воровскому. В Венецию был послан сотрудник посольства Урбан. Как-то за обедом Колпинская сообщила Воровскому, что на открытие выставки прибудет сама королева Италии и Урбан хочет ее принять в красной косоворотке, на русский лад.
— Ну, нет, миледи. Напишите ему, чтобы не глупил, — ответил Воровский тревожно. — Пусть оденется так, как полагается по этикету. Вышлите ему смокинг, а в косоворотке пусть он уж нас одних принимает…
Воровский любил бродить по Риму. Это отвлекало его от назойливых мыслей, он отдыхал, щелкал маленьким фотоаппаратом разные достопримечательности. Если снимки были удачны, он отправлял их дочери Нине, жившей тогда в Швейцарии, в частном пансионе.
Дочь доставляла немало хлопот. Она не отличалась спокойным характером. Ее буйный нрав, озорство могли вывести из себя кого хочешь. Пришлось поместить Нину в пансионат, где за ней был надлежащий присмотр. Нередко Воровский навещал ее, вел с ней дружеские беседы. По-товарищески журил ее за очередной скандал, доказывал неправоту ее поступков.
«Неужели ты не можешь жить с людьми так, — писал Воровский, — чтобы не нужно было объясняться…»
«Ох, трудный ты человек, Муха. Нас этот новый инцидент очень сильно огорчил. Мама сильно волновалась, хотела писать и тебе и М-les (воспитательнице. — Н. П.), но я ее уговорил оставить и ограничиться моим письмецом, ибо я понимаю, это одна из вспышек, которые у тебя, к сожалению, все еще бывают, и ты, успокоившись, сама поймешь, что зря разыграла этакую трагедию. Поменьше думай о том, что тебя кто-то ненавидит и пр. Это жеманство навыворот.
Как жеманные девицы думают, что все восхищаются ими, так есть люди, которые думают, что все их ненавидят, что они такие непонятные, одинокие среди толпы. Вроде Печорина или героев Байрона. Это такой же недостаток, как и жеманство. Жизнь гораздо проще, и люди относятся друг к другу гораздо проще, чем выглядит по романам. Так и к ним нужно относиться просто и ровно, не презирать и не восторгаться, а главное, нужно быть самим собою и поменьше думать, что о тебе думают и говорят другие, стараясь быть чем-то заслуживающим внимания. Вот тебе очередная отцовская predica (нравоучение. — Н. П.).
А теперь из другой оперы. Посылаю несколько снимков. На обороте написано. Другие не вышли.
Ну, смотри, будь умницей, не позорь твоего старика отца и Российскую республику».
Воровский был внимателен не только к родным, но чутко относился и к своим сотрудникам, часто помогал своим знакомым, был отзывчив и мил с посетителями.
Однажды летом у одного сотрудника-бухгалтера, М. И. Каца, умер ребенок. Воровский поехал хоронить его. Узнав, что М. И. Кац по образованию скульптор, Воровский написал письмо А. В. Луначарскому, в котором просил оказать содействие подателю сего письма, и отправил его в Россию.
На международную книжную выставку в Венеции приезжал Отто Юльевич Шмидт — преемник Воровского по Госиздату. Шмидт пригласил Анну Николаевну Колпинскую работать в Москву в библиотеку Академии наук. Предложение было заманчивым. Но Воровский сказал ей:
— Не торопитесь, миледи. Узнайте условия. Хотите, я напишу Отто Юльевичу и все узнаю?
И он написал, потом повторил свою просьбу. Одним словом, Воровский позаботился, чтобы Колпинской своевременно предоставили квартиру, а потом уже напутствовал:
— Ну, теперь, пожалуй, можете трогаться…
Воровский не скупился на рекомендации, если хорошо знал и ценил того или иного работника. Так, он советовал Владимиру Ильичу взять на постоянную работу в секретариат Совнаркома Шушанику Манучарьянц, с которой работал в Госиздате.
«Дорогой Владимир Ильич! — писал Воровский. — Обращаю Ваше отеческое внимание на Шушанику Манучарьянц, Вашу библиотекаршу. Ее уже пора убрать из Гос. издательства. Рекомендую взять ее в секретариат Совнаркома — будете иметь преданного, надежного и очень толкового работника… Жму руку. Сердечный привет Надежде Константиновне».
Осенью 1922 года Муссолини совершил правительственный переворот. В Риме шла перестрелка. По улицам ходить было небезопасно. Несмотря на это, Воровский не изменил своей привычке бродить пешком по городу. Опираясь на тросточку, он смело входил в кафе на улице Корсо, выпивал чашку кофе с ликером, наблюдал за посетителями.
«Во время взятия Рима фашистами, — вспоминал позднее Я. Я. Страуян, — часть наших сотрудников очень волновалась, боясь нападения на представительство. Вошедшие в Рим отряды фашистов проходили мимо нашего дома на Corso d’Italia. Вацлав Вацлавович спокойно стоял на балконе и наблюдал за «взятием Рима». Сотрудники советовали ему уйти с балкона; особенно волновался, бледнея и дрожа, знакомый итальянский адвокат: «Вас же могут убить…»
— Ну, так что же! — шутя ответил ему т. Воровский. — На то мы революционеры, чтобы не бояться смерти».
В ноябре фашисты ворвались в торговое представительство, обыскали помещение, избили сотрудника итальянца Туланди.
Воровский немедленно отправил итальянскому правительству ноту протеста, в которой требовал предать суду виновных в нападении на советскую миссию. Вечером 19 ноября Воровский был принят Муссолини. Встретил он Воровского внешне дружелюбно. Говорил, что Италия готова договориться о признании Советского правительства де-юре. Но дал понять, что не даром. Надо удовлетворить итальянские претензии… Италии нужны концессии…
Вернувшись домой после приема, Воровский сказал товарищам, что Муссолини не глуп, пожалуй, может удержаться у власти. А внешне — упитанный лакей в кресле барина: в глазах страх, но брови грозно и властно сдвинуты.