ПРОВАЛ В ЛОЗАННЕ

ПРОВАЛ В ЛОЗАННЕ

Охоту за рацией Джима вел тот же отряд пеленгации, который раскрыл наши женевские радиоквартиры. Архивные документы воссоздают точную картину этого поиска.

«Сигналы… третьей станции, — пишет в своем рапорте командир радиоотряда лейтенант Трейер, — были едва слышны 27.9.43 в 00.25 минут… Эта станция работала бессистемно (чтобы осложнить пеленгацию) и была поэтому для обнаружения самой трудной.

9.10.43 — мы уверены, что она в Лозанне.

20.10.43 — установили, какой квартал города.

25.10.43 — в каком доме.

5.11.43 — имели все технические данные, подтверждающие гипотезу федеральной полиции… По этим данным определили адрес станции: улица Лонжере, дом 2, пятый этаж, квартира Фута.

11.11.43 — выявили станцию, с которой связан Фут. Это был сильный передатчик с позывными ОВВ. За ним регулярно следила наша радиометрическая станция. Стало ясно, что ОВВ находится в России».

Запеленгованный передатчик находился в густонаселенном квартале. Отыскать его было не просто. Чтобы определить, где находится рация, полиции пришлось отключать электроэнергию поочередно в каждом здании в момент сеанса радиосвязи. Если передатчик продолжал работать, значит, он в другом доме; шли дальше, отключали следующий дом. И так до тех пор, пока передатчик, лишившись питания, смолк. Адрес установили: улица Лонжере, 2. Но это был большой дом со множеством квартир.

Потом радиооператоры продолжили поиск с помощью специальных маленьких приемников, умещавшихся в кармане пальто. Обходили этаж за этажом… На пятом этаже дома, у двери в конце длинного коридора, дробные сигналы морзянки зазвучали громко-громко.

Джим не замечал признаков нависшей угрозы — агентурная слежка за ним велась с предельной осмотрительностью. Он не мог знать, что вечером или ночью какие-то странные люди ходят по этажам дома, делая вид при встречах с жильцами, будто они ошиблись квартирой. Он ни разу не видел их потому, что в это самое время с привычной скоростью стучал телеграфным ключом или слушал через наушники московскую станцию, записывая на листе бумаги ряды цифр. Правда, однажды, когда Джим возвращался к себе, ему показалось, будто кто-то подглядывает за ним из соседней квартиры. Он услышал за спиной отчетливый щелчок дверного замка. Но решил, что почудилось: последние дни нервы были в постоянном напряжении.

Соблюдая строгое предписание Центра, Джим больше слушал Москву, чем передавал сам. 16 ноября наш лозаннский радист опять навестил меня, а перед этим встречался с Пакбо. Ночью Джим отправил мои шифровки и от себя дал такую радиограмму:

17.11.43. Директору.

Лонг и Зальтер имеют очень ценную информацию для передачи Центру. Пытаюсь сделать все, чтобы достать радиодетали и собрать передатчик, на случай если меня арестуют.

Джим.

Этот радиосеанс не был, по-видимому, засечен швейцарскими пеленгаторщиками, так как пометки за 17 ноября нет в журнале радиопоисков. Дело в том, что Джим пользовался разными диапазонами волн и семью позывными, произвольно меняя их, и на сей раз его, видимо, потеряли в эфире. Но двумя-тремя днями раньше контрразведка перехватила распоряжение Центра, которое, будь оно осуществлено, поломало бы полиции все ее планы: Директор предлагал радисту ввиду опасности провала как можно скорее перейти на нелегальное положение. Радиограмма была адресована на мое имя, полиция прочла ее. Тотчас последовал приказ об аресте Джима. Арест намеревались провести в ночь на 19 ноября, но передатчик не работал. Пришлось налет отложить: полиции было важно захватить радиста с поличным.

И вот момент наступил.

О том, как это произошло, Джим рассказал после войны в своем докладе Центру.

«Последний раз я видел Дору в доме врача 16 ноября 1943 года, — писал Джим. — Он передал мне несколько шифровок, мы договорились о следующей встрече на вечер 20 ноября.

Вечером 19 ноября я решил вызвать Центр (после перерыва с 17 ноября, чтобы затруднить пеленгацию), так как на другой день у меня должна была быть встреча с Дорой. Отправив свою телеграмму с запросом, нет ли чего для Доры, я стал принимать длинную телеграмму Центра.

Но в 00 часов 45 минут группа полицейских из 15 человек ворвалась в мою квартиру, взломав дверь железным ломом, и с оружием бросилась на меня. За эти минуты я успел сжечь на свече телеграммы и, сильно ударив молотком по передатчику, вывел его из строя. Два радиотехника кинулись к аппарату и попытались его наладить, но он не действовал. Позывные Центра ОВВ и пять моих позывных из семи оказались известными полиции — их засекла пеленгация».

Эта полицейская акция записана в журнале поисков радиоотряда в такой форме:

«20.11.43 — в 00 час. 04 мин. УС отвечает ОВВ и передает ей телеграмму из 59 групп цифр. ОВВ подтверждает получение и передает сообщение из 321 группы цифр.

В 00 час. 45 мин. — обыск у Фута во время работы. Он прерывает передачу, услыхав шум у двери. Оборвал провод от передатчика и сжег телеграммы.

Большая часть запасного материала для рации была найдена в хорошем тайнике вверху шкафа. Там же был спрятан ящик от пишущей машинки, в котором хранился передатчик».

Обыском в квартире руководили полицейские инспекторы Женевы и Лозанны Кнехт и Паше, офицер генштаба и командир радиороты пеленгации. Они же подписали протокол домашнего обыска.

Далее Джим в отчете Центру писал: «Меня увезли в полицейское управление, где инспекторы Кнехт и Паше вместе с экспертом по шифрам Марком Пайо занялись моим делом. На допросе Паше заявил мне, что он очень не хотел арестовывать меня так быстро, поскольку сначала они намеревались раскрыть побольше других членов группы. Однако полиция заторопилась с арестом после телеграммы Центра, в которой мне, через Дору, было приказано во что бы то ни стало перейти на нелегальное положение. Полиция испугалась потерять мой след…»

Москва, не зная об аресте нашего последнего радиста, некоторое время пыталась наладить внезапно прервавшуюся связь.

1.12.43. Джиму.

1) Смогли ли передать Сиси и Пакбо наши сообщения? Каково их положение?

2) Будьте особо осторожны при связи с Центром. Форсируйте перенос рации в другой город. Передавайте только единичные, самые важные сведения и сообщения. Мы вас внимательно слушаем и ждем в условленное время. Сердечный привет.

Директор.

На допросах в полиции Джиму стали ясны некоторые обстоятельства провала нашей группы. В 1945 году он сообщил руководству Центра следующее!

«На первом допросе меня спрашивали, признаю ли я, что совместно с неким Александром Радо передавал политическую, военную и экономическую информацию для СССР, работая против державы, название которой не упоминалось.

Полиция знала не все, но довольно много. 1) Знала, что я подготовил Розу, Эдуарда, Мауд и якобы поставил на их квартирах рации; 2) знала, что я должен встретиться с Пакбо (из телеграмм Доры Центру), но кто он такой — не знала; 3) знала, что я должен готовить кого-то по радио; 4) знала из последних телеграмм, что мне приказано перейти на нелегальное положение; 5) знала из телеграммы, что Дора связался с Эдуардом в тюрьме…

На последнем, третьем допросе, — пишет далее Джим, — инспектор Паше упомянул первый раз настоящую фамилию Сиси и, кроме того, другие фамилии, которые мне ничего не говорили. Упоминался также один человек из Берна: якобы его должны арестовать. Может быть, речь шла о Пакбо (фамилию я не запомнил, поскольку не знал ее — знал только псевдоним)?

Полицейские были уверены, что у меня есть другой, специальный шифр для связи с офицерами ОКВ, Вертером и другими. Думали, что я получаю информацию оттуда по радио. Они нашли у меня один немецкий роман, подаренный мне Микки, в котором я когда-то, подчеркнул кое-какие слова, и решили, что это и есть моя книга для перешифровки телеграмм из Германии. Полиция считала, что я употребляю три шифра: один — для Центра, второй — для Германии, третий — для связи с Францией.

Из допросов мне стало ясно: 1) швейцарцы узнали о нашей организации от немцев; 2) приблизительное расположение наших станций получили от немцев; 3) швейцарская полиция заполучила мое фото от немцев, но не знала моей фамилии, хотя ей было известно, что я принадлежу к группе Доры.

Инспектор Кнехт сказал мне, что гестапо очень много знает о нашей группе в Швейцарии и что, арестовав меня, швейцарская полиция, может быть, спасла мне жизнь».

Отчет Джима свидетельствует, что допрашивавший его инспектор Паше также заявлял, что гестапо было в курсе работы советской разведгруппы в Швейцарии. Следователи расспрашивали Джима и о его связях с Агнессой Циммерман (Микки), жившей, как читатель помнит, в Мюнхене. Совершенно очевидно, что данные о ней швейцарская контрразведка могла получить только от гестапо или СД. Наконец, именно нацисты убедили швейцарцев, будто Джим поддерживал радиосвязь с нелегальной станцией в Германии, хотя это заблуждение.

Что касается заявления инспектора Кнехта о том, что, арестовав Джима, швейцарская полиция сохранила таким образом жизнь нашему радисту, то оно, по-видимому, не лишено оснований. Аккос и Кё утверждают в своей книге, что якобы после войны в архивах СД был найден план похищения Фута из Швейцарии. Поручалось это тайным агентам. Операция намечалась на 23 ноября. Гитлеровцы опоздали всего лишь на три дня.

Джим стойко держался на допросах. В марте 1944 года его дело было передано из полиции в военную прокуратуру. Но и там он отрицал свою принадлежность к нашей группе. По совету своего адвоката Фут признал лишь то, что безусловно могло быть доказано на судебном процессе. Он дал такие показания: состоял на службе у одной из держав Объединенных Наций, передавал ей секретную информацию о гитлеровской Германии; сообщников в Швейцарии нет, руководитель группы находится за рубежом; государственным интересам Швейцарии ущерба не наносил; с упомянутыми Радо, Хамелями, Болли и другими никаких связей не имел.

После подписания этого заявления Александра Фута более не допрашивали вплоть до освобождения из тюрьмы.