ПЕРВЫЕ ШАГИ
ПЕРВЫЕ ШАГИ
В гимназии Воровский учился хорошо. Особенно легко ему давались языки: немецкий, французский, латинский, греческий. Весной 1890 года он окончил гимназию и подал прошение о зачислении на математическое отделение физико-математического факультета университета. С 1 сентября Воровский начал слушать лекции по аналитической геометрии, высшей алгебре и другим предметам, а также посещать физический семинарий известного ученого — профессора Столетова.
Однако только академические занятия в университете не могли полностью удовлетворить богатую и впечатлительную душу юного Воровского. С первых же дней учебы он окунулся в общественное движение студенчества.
Студенческое движение в 90-х годах преследовало демократические цели, оно добивалось свободы деятельности студенческих организаций, допущения женщин во все высшие учебные заведения и т. д. Но репрессии против участников движения доводили недовольство студентов до крайних размеров и вынуждали студентов протестовать против всей полицейско-бюрократической системы.
Студенты российских высших учебных заведений объединялись по происхождению из одной местности или по национальной принадлежности в запрещенные правительством общества — землячества, которые преследовали учебные интересы и оказывали материальную помощь нуждающимся студентам. Еще в 80-х годах землячества высших учебных заведений Москвы объединились и создали Союзный совет объединенных землячеств. С начала 90-х годов Союзный совет начал леветь. Он руководил стихийными выступлениями учащихся, направлял их на путь политических демонстраций. При землячествах стали создаваться нелегальные «кружки саморазвития».
Сразу же после поступления в университет Вацлав Воровский активно включился в деятельность польского землячества «Коло», в котором к этому времени взяло верх левое крыло. Пылкого юношу, ненавидевшего тиранию и колониальный гнет царского правительства, тепло приняли колисты, и вскоре он вошел в руководящее ядро студенческого кружка.
В квартире Воровского, на Таганке, куда он переехал с матерью, устраивались собрания колистов. Там же был склад запрещенных книг.
Для пополнения нелегальной библиотеки среди учащейся молодежи было собрано несколько тысяч рублей. На эти деньги закупали литературу за границей. Весной 1891 года кол исты получили из Польши очередной транспорт нелегальной литературы. Его привез студент Мариан Абрамович. Среди книг, доставленных на квартиру Воровского, были: «К молодежи» П. Кропоткина, «В защиту правды» В. Либкнехта, «Задачи социализма» П. Лаврова, «Несчастный случай и счастливый Александр» и т. д. Студенты изучали также литературу народников — Михайловского, Южакова и других. Попадали к ним и произведения К. Маркса, Ф. Энгельса, Г. Плеханова, а позднее и статьи из «Социал-демократа» (орган марксистской группы «Освобождение труда». — Н. П.). Широкой популярностью среди колистов пользовалась книга А. Туна «История революционного движения в России».
Воровский и его друзья не довольствовались, однако, получением книг из-за границы, они сами начали заниматься издательской деятельностью. В 1891 году им удалось нелегально отпечатать в литографии Зворыкиной несколько революционных книг на польском и русском языках.
22 апреля 1891 года, как об этом доносила московская охранка, на квартире Воровского состоялось очередное собрание студентов по случаю 100-летнего юбилея польской конституции. Один из видных колистов, студент-математик Мечислав Шварц, доказывал необходимость соединения национального польского движения с социал-демократическим русским движением. Он говорил, что необходимо бороться за повышение заработной платы рабочим, поднять их уровень развития. Убеждал, что надо добиваться полной свободы слова, печати и вероисповедания. Его речь вызвала единодушное одобрение присутствующих. На этом же собрании было решено расширить польское коло, включить в него радикально настроенных русских и литовских студентов.
— Мы должны сделать нашу организацию интернациональной, — заявил Воровский. — У нас ведь одни интересы — бороться за свободу. Мы должны действовать заодно. Я полностью согласен с Мечиславом Шварцем. Рабочих нужно просвещать. И здесь мы, студенты, можем сделать многое. Нам нужно организовать кружки, распространять среди рабочих литературу. Но это — дело будущего, а пока мы сами должны уяснить как следует наши цели и задачи.
Летом 1891 года Вацлав ездил в Петербург к деду Модесту Сухомель. Там он познакомился с радикально настроенными студентами технологического института. Завязалась переписка.
В сентябре того же года московская охранка перехватила письмо, адресованное Воровскому из столицы, в котором корреспондент по-польски сообщал: «Организацию вашего общества я приблизительно понял, цель его, несомненно, прекрасна, но что ты понимаешь под словом «дело общее»? Что значит «демократические поступки, несчастные застарелые предрассудки»? Что называете вы «своим соединением»? Что значит «железный капитал», и чему он служит?»
Товарищ из Петербурга интересовался также брошюрой «Сигнал», которую отпечатали колисты. Он спрашивал, достаточно ли высланных ими 10 рублей на бумагу и на расходы по изданию этой брошюры. Далее в письме говорилось: «Из кого именно составляется кружок? Я непременно хочу знать процент поляков, литвинов и т. д., и есть ли между ними и русские (москвичи), а также русины? Не можешь ли мне сообщить имя председателя, которого ты обозначил г. Z (Стецкевич.—Н. П.) или Abr. (Абрамович. — Н. П.). В Петербурге делается не только все это самое, но даже больше, и находят средства для действий не только в колонии, но и вне России».
А в ноябре в Петербург выехал Мариан Абрамович, чтобы установить более тесные связи со студентами столицы.
Осенью 1891 года Боровский перешел в Московское техническое училище, проучившись в университете около года. На вопрос матери, почему он так поступает, Вацлав ответил:
— Хочу стать инженером, чтобы выполнить завет отца…
Боровский начал более пристально приглядываться к рабочим, к их пока еще стихийным протестам. Профессия инженера давала возможность постоянно вращаться в кругу пролетариата, участвовать в его борьбе.
Перейдя в Техническое училище, Боровский, однако, не порывал связи с университетом. Он поддерживал дружественные отношения со студентами-поляками, но почти совсем отошел от работы в «Коло». Боровский быстро сдружился с Ильей Бабаджаном, Николаем Башковым, Александром Бриллингом, Александром Ванновским и другими студентами-техниками. Вступил в их кружок, где студенты занимались самообразованием, читали книги Маркса, Энгельса, Плеханова, штудировали первый том «Капитала». Вот где пригодился немецкий язык! Ну как тут не вспомнишь долговязого учителя-немца! Это он педантично заставлял их, гимназистов, зубрить падежи и спряжения глаголов. Труд его не пропал. Боровский хорошо усвоил немецкий язык и теперь читал «Капитал» в подлиннике, переводил его своим товарищам. Слова «прибыль», «товар», «деньги» часто слышались на молодежных вечеринках.
Через Мариана Абрамовича Вацлав Боровский получал для своего кружка нелегальную литературу. Нередко они вместе навещали семью отставного штабс-капитана Адама Толочко. Вечером они тайком пробирались в дом на Лубянке: квартира Адама Толочко служила тем местом, куда прибывала нелегальщина из-за границы. Ее присылал сын Толочко Константин — студент Львовского политехникума. Отсюда нелегальную литературу разносили по разным домам.
В декабре 1892 года Вацлав Боровский ездил за границу. Он побывал во Львове у Константина То-лочко и вернулся с чемоданом нелегальных книг. В это время кружок техников решил переиздать некоторые запрещенные произведения. Приобрели множительный аппарат — гектограф. Возни с ним было много. Августина Устиновна обратила внимание, что дома Вацлав старательно трет намыленной щеткой руки. Это повторялось довольно часто — несколько раз в неделю. Но даже щетка не могла уничтожить следы чернил и типографской краски на руках у всегда опрятного Вацлава. Отпечатанные на гектографе брошюры студенты распространяли среди московских рабочих.
Вскоре Союзный совет объединенных землячеств был разгромлен полицией, а его участники арестованы и высланы из Москвы. Но работа продолжалась. В Союзный совет вошли другие студенты. От Технического училища был выбран Воровский.
Тайное заседание Союзного совета в доме Гирша, на Бронной… Разгорелся спор между В. В. Воровским, В. Д. Бонч-Бруевичем, И. И. Скворцовым и будущими кадетами во главе со студентом Шингаревым.
…Небольшая, битком набитая квартира. Тускло мерцает одна-единственная стеариновая свеча. В комнате душно и шумно. Бледный юноша с высоким открытым лбом встал и переждал, когда стихнут голоса. Он спокойно поглаживал шелковый пояс, стягивающий простую сатиновую косоворотку.
— Мы должны воспользоваться смертью царя Александра, — заявил он, — и выступить с политическими требованиями. Давайте дерзать.
— Я искренне поддерживаю Воровского, — сказал Владимир Бонч-Бруевич, моргая близорукими глазами. — Мы не должны упускать благоприятного момента.
Их противники настойчиво возражали:
— Мы должны выставлять только академические требования, — кричали они, — а политика — дело земств!
Но большинство склонилось все же на сторону Воровского и Бонч-Бруевича. Тут же приняли решение: направить петицию на «высочайшее имя» с требованием конституции. Выбрали группу студентов, поручили им составить текст петиции, отобрали депутатов-ходоков. Они должны были следовать за гробом Александра III, тело которого везли из Крыма в Петербург, проникнуть в Зимний дворец и передать петицию Николаю II… Но ходоки так и не добрались до цели. Во дворец их не пустили. Они были схвачены и сосланы в северные губернии царской России.
Однажды, по дороге домой с очередного собрания, В. Бонч-Бруевич рассказал Воровскому о диспуте марксистов с народниками, на котором присутствовал гость из Петербурга Владимир Ульянов. Бонч-Бруевич говорил, что во время спора «столп народничества» — Воронцов был сражен, а Ульянов сразу завоевал симпатии. Но Воровский уже слышал об этом диспуте, наделавшем много шуму. Он читал недавно книгу Тулина. Говорили, что эго псевдоним Ульянова. Воровский спросил своего приятеля, так ли это? Бонч-Бруевич ответил утвердительно. Он сказал, что знает сестру Ульянова — Анну Ильиничну. Она передает им для перепечатки некоторые брошюры своего брата. Тогда Воровский спросил, не ему ли они обязаны тем, что смогли вместе с Масленниковым перепечатать на гектографе статью «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».
— Да, это дело моих рук. Сами мы не успеваем всего печатать, приходится и вас нагружать.
— Послушайте, Владимир, а не могли бы вы достать мне вторую часть «Друзей народа»? — спросил Воровский. Его лицо сразу оживилось. — Понимаете, нигде не могу достать. Обещал мой однокашник Александр Бриллинг, но что-то не несет.
— Попытаюсь, может быть, у Анны Ильиничны есть…
Беседуя с Бонч-Бруевичем, Воровский поведал ему о своих блужданиях, о том, как он верил народникам, ходил точно слепой. Но потом, прочитав Тулина, он понял, что ему с народниками не по пути. Тут же Воровский пошутил, назвав себя «марксистским лягушонком с народническим хвостом»
— Да, у нас, видно, другая дорога, — задумчиво сказал Боровский. — Одних усилий интеллигенции еще недостаточно, чтобы поставить Россию на ноги. Для этого нужна новая, здоровая сила. И эта сила есть — рабочий класс…
Вскоре Воровский начал заводить связи с рабочими. Он заходил в пивные, не чурался выпить кружку пива с мастеровыми, знакомился. На квартире у Воровского, в Гороховском переулке, стали собираться небольшие группы рабочих. Туда заходили Андреев, Васильев, Картошкин и другие рабочие завода Гужона. Боровский занимался с ними в кружке самообразования, преподавал алгебру, рассказывал о революционерах-демократах, Плеханове и группе «Освобождение труда».
О встречах с мастеровыми узнала полиция и стала следить за Воровским. Занятия пришлось перенести на открытый воздух. В Сокольники отправлялись обычно по воскресеньям. Брали с собой пива, закуски, устраивались где-нибудь в кустах, подальше от чужих глаз, беседовали, пели песни. В Лефортово собирались в будни студенты. Им было удобно, близко. Выйдешь из училища, перейдешь Яузу — и вот она, роща! Тут воспитывались будущие революционеры-интеллигенты. Они уясняли себе, что успех в борьбе будет только в том случае, если они внесут политическое сознание в рабочее движение.
Летом 1894 года марксистская группа студентов Технического училища, в которую входил Воровский, примкнула к Рабочему союзу — первой общемосковской социал-демократической партийной организации.